Поставя город под огонь флота, десантный отряд должен будет атаковать турецкую армию и, разбив, ограничиться сим… Но ежели правительство Порты не будет просить примирения и станет стягивать свои силы у Галлиполи и Эноса в ожидании помощи от французов, тогда должно занять Дарданеллы…»
Суть высочайшего мнения понятна, однако есть и вопрос: можем ли мы оставаться в Константинополе, если в Дарданеллах замаячит англо-французский флот? Нахимов уверен, что можно, но нужно спешить немедля в Босфор и занимать дарданелльские батареи. Прозеваем этот момент хотя бы на две недели, бритые тут же перехватят инициативу. У них только на Мальте четыре винтовых и шесть пароходо-фрегатов. Плюс «друзья»-французы держат в греческих и сирийских портах восемь «самоваров», три винтовых и пять парусных, и еще турки со своими судами помогут. Но несмотря на доводы, упрямый Меншиков не решился идти на Константинополь. Написал государю, что в приоритете война на Дунае. Адмиралам другой приказ – послать крейсеры в море. Пусть наблюдают за выходом из Босфора, но ни в коем случае не начинают баталии.
Вскоре Севастополь практически опустел. Моряки выполняли распоряжение Меншикова, уйдя в крейсерство на два месяца. А у меня свой приказ – готовить Отряд ко встрече с врагом. И судя по разговорам Портокалоса, встреча эта была ближе, чем мы думаем. Грек не стал долго тянуть резину, а с ходу поведал суть своих опасений. Завалился как-то в один из кабаков одесских севастопольский матросик, перебрал лишку и давай хвастать, что скоро «устроят они хосподам офицерам большую пакость». Слово за слово дошло до драки. Матросику брюхо кто-то проткнул, но прежде Портокалос у него выведал, что готовится в Одессе, а затем и здесь, в Севастополе, ни много ни мало бунт нижних чинов ВМФ с применением оружия. А вот дальше грек замолк и просто выложил на стол новехонький морской кольт. Спрашивать, откуда Леонид его взял, смысла не имело. Значит, Петроград семнадцатого с «Авророй» матросики устроить решили в Одессе и Севастополе? Только мы ведь не дадим, не позволим. Сейчас, сейчас доберусь до этой жемчужины у моря, а там ка-а-ак свистну, как скажу: «Граждане одесситы! Многоуважаемая публика! Последний раз проездом из села Шишиги в Монте-Карло перед вами выступают популярные куплетисты Гарри Сольди, Билли Мольди. Граф Толстой неоднократно утверждал, что вся наша жизнь – это прямая железная дорога…»
Дальше поем про «чемоданчик» и просим у одесситов награду «скромным работникам массовой культуры». И в Астрахани мы от тифа не загнулись, три месяца тут без работы не болтались. В ближайшее время снова ударим массовой культурой по Чемберлену, в первую джаз-банду в республике запишемся, в ресторане «Парадис» у Папы на дне рождения за шестьсот рублей сыграем, а там… глядишь, и в Ассоциацию пролетарских музыкантов попадем. Не в хоре же гигиены при «Санпросвете» выступать, где поют одни женщины, не платят, кормят бесплатно и в месяц кусок мыла дают…
Замечтался я немного, прежде чем случились у меня и некоторой части Отряда «пробные стрельбы в боевых условиях». Правда, повоевать предстояло на воде, но тоже идет в зачет.
Сообщил по делу Портокалос еще много чего интересного. В Одессу контрабандный груз с оружием для бунтарей уже доставлен. В Севастополь должен подойти на днях. Точная дата начала часа Х не известна, но скоро. Вот и нам скоро в море – так сказать «с применением грубой физической силы изымать вражескую контрабанду, направленную на антиправительственные цели». Даже если находятся те, кто выступает за решение конфликта исключительно мирным путем.
Глава 6
«Всякому городу – по юроду».
Так говорили раньше в народе, вот и Гончаров еще на «Палладе» рассказал однажды Лермонтову про юродивую знаменитость своего родного Симбирска. Жил в начале нынешнего столетия там блаженный Андрей Ильин по прозвищу Андрюшка. Болтливостью особой не отличался, был косноязычен. Только и повторял что «мама Анна» да «мама Анна». Ходил Андрюшка по городу босым, и в осень, и в зиму из одеяния имея лишь длиннющую рубаху с сумкой на груди. Походит, побродит, на несколько часов застрянет на одном месте, переминаясь с ноги на ногу. Бывало, мороз такой трескучий выдастся, что воздух звенит, а Андрюшке хоть бы хны. Сутки-другие на церковной паперти маячит или на колокольню забирается и сидит там, как сыч. Боли он не чувствовал вовсе. Голыми руками мог вытащить горшок горячий из печи, а если попросят, то и кипящий самовар поцелует. Однако вместе со всеми этими чудачествами окружал Андрюшку мистический ореол. Приметили горожане, что если Андрюшка вдруг дарил кому собранные на паперти деньги, то человек разживался, богател. Но если вместо денег совал Андрюшка щепку в руку прохожему или горсть земли, то тот, считай, не жилец уже…
Кстати, о Гончарове. Удивительно тихим он сделался в Севастополе. Зато довольно быстро сошелся со здешним обществом и даже поговаривают, намерен поселиться тут после войны и жениться. Подходящая кандидатура имеется, но Лень хранит все в строгой тайне, занимается писаниной, заодно беседуя с Портокалосом. Начал наш писатель расспрашивать у грека, кто такие янычары. Грек отвечать не желал, и пришлось Гончарову искать ответ у моряков-черноморцев. Те оказались более словоохотливыми:
«– Это может показаться удивительным, но янычары – вовсе не турки.
– Как так? Кто же они?
– Македонцы, хорваты, ливанцы. Иудеи, наконец.
Кричит ли у них родная кровь, когда они режут, как баранов, своих собратьев? Нет, не кричит. Тут ведь все дело в воспитании. Муллы делают из малышей волчат, чтобы вырастить волков. Султан Махмуд, перепугавшись их мятежа, разогнал янычар в двадцать шестом, но они и по сей день ему служат.
– Верно. И кровушкой облили весь восток.
И упорны. До крайности.
Помню, брали мы крепость Кюстенджи на нашем «Орфее». Я командовал авангардным отрядом, мы больше пяти часов били по укреплениям, сами получили шестьдесят шесть пробоин, потеряли половину команды, еле держались на плаву, а турки все не сдавались. Лишь после, когда высадились мы в крепости, выяснилось, что защищали ее янычары. Погибли они все до единого, но не сдались…»
К чему это я вспоминаю? А к тому, что пришлось нашему Отряду столкнуться с этими самыми янычарами в море и самолично убедиться в том, что рассказы про фанатичность «султанской гвардии» – истинная правда.
* * *
Ночи в Севастополе по-своему интересны. Удивительное зрелище, особенно когда погода стремительно улучшается и наступает полнолуние. Сначала под темно-звездным сводом постепенно растет багрово-огненная полоса. Затем на зеркальной поверхности моря обозначается золотистый след, и вдруг громадным серебристым шаром всплывает луна, длинные тени парусов зыбятся на воде.
И ничего, что дивную эту ночь портит недовольное шипение Леонида:
«– …гиясу!..» – только и услышал я.
И следом еще что-то ругательное по отношению к своим отпрыскам, не сумевшим навести должный порядок на довольно вместительном бриге под названием «Посейдон», где кроме пушек мы примостили парочку «максимов» с патронными ящиками.
Все же мне больше интересны были пиратские пушки. А точнее, та из них, что стояла на корме. Внешне небольшая и обычная, если не считать казенной стороны, которая заканчивалась нехилым таким металлическим кукишем. Где-то я уже нечто подобное видел [269]. Портокалос же сие вольное артхудожество объяснил так: если приходилось «Посейдону» уходить от превосходящих сил противника, то отстреливаться такой пушкой самое то. Символично и понятно. Дескать, фиг вам, а не бриг.
Теперь вкратце о самом пиратском рейде. Задача: выйти в море, выследить турецкое суденышко с контрабандным грузом оружия для севастопольских «рэвольционэров», вынудить сдаться, а если не получится, то пустить «турка» на дно. И задачу нужно предельно ясно донести до подчиненных.
