И тут наступила короткая передышка. Пальба прекратилась, порывы ветра рассеяли дым, можно подвести предварительные итоги: шпринг у нас перебит, судно стоит кормой к туркам, а передними орудиями мы несколько раз попали в соседний, наш же «Париж». Но сетовать на ошибки некогда. Нужно продолжать бой. Снова адский гвалт. Вдруг его перебивает какой-то могучий треск и еще более могучее «ура!». Что там случилось? Взорвался турецкий фрегат. Тут кто-то дико закричал: «Пожар!» Лишь после мы узнали, что в кубрике действительно полыхало, благодаря своему же каленому ядру по непонятным причинам выскользнувшему из клешней. Но разбор полетов случился позже, а пока шум, гам, грохот, ругань:
«– Ступайте на грот-марс! Видите, как все перебито?! Приведите в порядок и смотрите за полетом ядер!.. Чего кланяешься, болван?!
– Виноват, вашвысокобродье…»
А может, и мне на марс податься? И ведь залез, скалолаз-любитель. Картина сверху грандиозная. Посреди рейда словно раскинулось огромное кладбище. Громадными крестами торчат мачты потопленных кораблей с реями поперек. На отмели горит турецкий пароход. Синоп полыхает в нескольких местах. Вот что значит бомбические пушки. К четырем часам дня дело кончено. Только турки все еще постреливали.
Кое-кому удалось улизнуть. Пароходо-фрегат «Таиф» (со Слейдом на борту) прорезал линию наших кораблей, ловко отманеврировался и ушел в море. Идущие из Севастополя «Крым», «Одесса» и «Херсонес» погнались было за ним, но… Ушел «Таиф» в Константинополь рассказывать султану, как «русские варвары» расстреляли беззащитный турецкий флот.
Наступила ночь. Появилась другая картина. Турецкая часть Синопа пылала, все тамошние турки убежали в горы, тушить пожары некому. Вражеские фрегаты тоже горели и взрывались, едва огонь добирался до крюйт-камер, поднимая столбы дыма и пламени. На обгорелых остовах судов ползали матросы. С треском лопались пушки, ведь неприятель так спешил, оставлял гибнущие суда, что, убегая, даже не разрядил орудия…
Еще были синопские греки. С пожарами в своей части города они справились, но после сражения умоляли нас взять их всех на борт, боясь, что турки устроят резню. Вскоре я лично убедился в том, что опасения эти отнюдь не беспочвенны, очутившись в каюте одного из наших фрегатов. Рядом со мной стоял Корнилов, а напротив лежал на койке с простреленной ногой адмирал погибшего флота Осман-паша. Будете смеяться, но это тот самый старый недострелянный мною турок, доставивший немало вопросов судовому врачу. Эскулап с удивлением рассматривал диковинную остроконечную пулю.
Едва завидев нас на пороге, адмирал, кряхтя и шипя от боли, встал с койки и задернул штору иллюминатора. Неплохо изъясняется по-французски. О разбитой нами эскадре Осман-паша не говорил, рассуждал все больше о сожженном Синопе. Ругал что есть мочи изменников греков. Ох, сюда бы Портаколоса, да оставить его наедине с адмиралом на минуту-другую. Видимо, прочитав подобную мысль в моих глазах, Осман-паша принялся ругать своих подчиненных:
«– …Я пролежал всю ночь в водяной луже почти без памяти. Мои негодяи стянули мою шубу и сундук. Лишь ваш офицер, взявший меня в плен, дал мне пальто. О, я видел, что ваши люди были столь милостивы к нашим матросам, разделивших мою несчастную судьбу.
– Наш народ действительно милостив и добр, – сухо заметил Корнилов, – но лучше бы вашему султану не слушать чужих советов, а думать наперед самому…
– И особо не надеется на помощь тех, кто ведает будущее…»
Не знаю, как так получилось, но эти слова у меня сами вырвались и произвели удивительный эффект. Осман-паша медленно перевел свой взгляд на «наглого русского», а затем оскалился, удивительно быстро и проворно выхватил из-за пазухи пистолет и направил его на Корнилова. Бах! Пуля из маузера пробила голову турку. На пол упал маленький, будто игрушечный дакфут. Что ж вы так, ребята, лопухнулись? Обыскивать получше пленного надо…
Снаружи суматоха, в каюту ввалилась охрана. Вот и все. Теперь новые вопросы были уже ко мне от ошарашенного Корнилова и заодно Нахимова. И чувствовал я, что настала пора им немного приоткрыть завесу тайны, раз уж товарищ Петров не соизволил сразу же разъяснить ситуацию, а мне двусмысленно велел «действовать по обстоятельствам». Пришлось полковнику Лермонтову в очередной раз бессовестно лгать о «новых и пока строго секретных образцах вооружения». Зато про грядущее врать я не намерен.
«– …Вступление англичан и французов в войну – вопрос времени. Нужно сказать, что еще два года назад нам попалась на глаза одна девица. С виду безумная и безумные речи говорит, но что удивительно, предсказания сей городской Кассандры исполняются с пугающей точностью. Именно поэтому мое начальство самым тщательнейшим образом озаботилось о грядущих событиях. Если позволите, я более подробно изложу их…»
Возражений не последовало.
Беседовал я с Нахимовым и Корниловым долго, но к единому решению мы постепенно пришли.
«– Значит, получается, что из-за нерешительности светлейшего англо-французы высадятся в Евпатории, дело при Альме мы проиграем, флот погибнет, Севастополь наш окажется в осаде и падет, а война будет проиграна? – спросил Нахимов.
– Именно так, – ответил я. – Но все еще можно изменить. У нас есть преимущества.
– А если ваша Кассандра всего лишь безумная?
– Мы можем легко это проверить.
– Каким образом?
– Сейчас… Нужно вспомнить… кое-что…»
Минуты две я потратил на поиск подходящего «предсказания». Нашел. Адмиралы переглянулись и… сказали, что должны удостовериться. Вот ведь Фомы неверующие. Ну да ничего, когда все прояснится, еще не так запоете. Там не до проверок будет.
Глава 9
От Синопа до Севастополя мы добрались за два дня. Погода нам благоволила, да мы и сами торопились вернуться. Возникли веские опасения, что теперь англо-французские суда, выйдя из Константинополя, преградят нам путь, но этого не случилось.
Спустя день случилась еще одна победа русского оружия: на Кавказском фронте при Баш-Кадыкларе князь Бебутов разбил турецкий корпус Рейс-Ахмета-паши. Однако Синоп по значимости все же важнее.
Севастополь встречал своих героев торжественно. На рейд высыпал весь город. Матросы на реях кричат «ура!», эскадра входила в рейд. Вся в боевых ранах даже после починки: пробоины зияют, где только можно, рангоут избит, флаги в клочья, и запасных нет совсем. Но кто думал об этом, когда шлюпки с севастопольцами окружили вставшие на якорь корабли? На берег экипажам пока нельзя по медицинским соображениям. Приказ начальства: встать на якорь, выдержать карантин, на берег не сходить четыре дня. Только и оставалось нам, что принимать поздравления и наблюдать живые трагические сцены. Вот одна из них.
На грот-русленях работает матрос, его окликает с лодки баба:
«– Прокофьич, здравствуй! Мой-то где же?
– Ишь, баба, когда хватилась, – ответил ей матрос, – его чуть ли не первым разорвало ядром».
Услышав эту весть, баба взвыла волчицей. Рядом другая молодая со слезами радости показывает мужу поднятого кверху на руках грудного младенца [274]. Извечная череда смерти и жизни.
Случились после Синопа и балы с пышными обедами, куда получили приглашение и пленные турецкие офицеры.
Награды опять же. Нахимову от царя «Георгия» второго, всем участникам сражения – годовое жалованье, чины, ордена.
Народ тоже не отставал. Для начала стихи сочинили. Вот они:
Нахимов – герой на века отличился,
А вспомнит тебя, хоть плача, Меджид.
Хвастливый Синоп тебе покорился,
И турок флот грозный тобою разбит.
Могущею силой Россия Святая
Отпор вам дала, ваш замысл сгубя.
Все турки узнали грозу – Николая.
Ура же за Веру, Монарха – Царя!
