"Фантастика 2025-101". Компиляция. Книги 1-34 (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

В одежде, впрочем, есть и некоторые послабления — когда очень жарко, допускается носить китель. Здесь так называют длинный, чуть выше колен, кафтан, пошитый из льняного полотна. Да, не сукно, но здешняя мода определила его фасон наглухо застёгнутым и со стоячим воротником, пусть и низким. В таком кителе, разумеется, легче, чем в суконном кафтане, но ненамного. С кителем дозволяется носить фуражку на манер военной. Её преимущество — белая полотняная тулья, неплохо защищающая голову от солнца. Князьям у такой фуражки полагается пурпурный околыш, бояре носят малиновый, дворяне — красный. Кокарда, при той же чёрно-золото-серебряной расцветке, что и в армии, отличается от армейской меньшим размером и формой — в армии она овальная, на сословной фуражке круглая. Прочие сословия носят картуз, по крою схожий с фуражкой, но без цветного околыша и кокарды. Но даже при таких, прямо скажем, весьма невеликих преимуществах кителя и фуражки их ношение сильно ограничено — прийти в таком виде можно далеко не в любое место и не в любое время. Впрочем, здешние обитатели к такому привыкли. Всё-таки, когда так одеваются из поколения в поколение, хотя фасоны, конечно же, как-то меняются, образуется привычка, передающаяся по наследству, и тело, доставшееся мне от Алёши Левского, такой привычкой тоже обладало.

Я это к тому, что жара, установившаяся в Москве, на жизнь большого города влияла не особо и сильно. Да, состоятельные семьи разъехались по загородным имениям или отправили туда детей, как мы. Да, многие чиновники испросили и получили отпуска хотя бы на пару седмиц, но официальная и деловая жизнь в столице ни на мгновение не замирала.

Соответственно, не стояли на месте и наши дела. Отец с дядей договорились-таки с Беккером. Он, ясное дело, изо всех сил пытался навязать нам свои условия, но бояре Левские так старательно выкручивали ему руки, что в итоге условия оказались нашими. В Москве Беккер и сыновья будут продавать только патроны к револьверам, карабинам и охотничьим ружьям. Дом для собственного магазина мы уже купили, сейчас там вовсю идёт переделка. Покупка этого полутораэтажного (одноэтажного с мезонином) домика влетела нам в копеечку, но уж очень престижным было место — Ильинка, рядом с биржей, крупнейшими в Москве торговыми домами, банком Московского строительного товарищества, да и от Кремля десять минут неспешным шагом.

Поговорив с полковником Хлебовичем, дядя решил на пару седмиц отложить подачу в Военную Палату заявки на представление наших винтовок и револьверов — Константин Афанасьевич сказал, что в палате полным ходом идёт передача дел вместе с перетасовкой офицеров и дьяков, и у палатных чинов в эти дни до обычной рутинной службы руки не дойдут. Ну и хорошо, как раз к тому времени мы и магазин откроем.

Не стояли на месте, хотя и не слишком шибко продвигались, дела сыскные. Елисеев время от времени потряхивал Ломского, после чего губные хватали очередного подручного Малецкого, и к настоящему времени наловили таких уже более полудюжины — то ли семерых, то ли восьмерых, я как-то уже запутался в подсчётах. У Шаболдина всё было намного скромнее — его подчинённые прочно завязли в поисках Поляновой, точнее той, кто за этим вымышленным именем пыталась укрыться. Случилась у Бориса Григорьевича и ещё одна неприятность — содержательница блядни Аминова не признала в Лизунове того, кто заказал Жангулову на квартиру студента Василькова. Заходили недавно Шаболдин с Елисеевым ко мне вдвоём, вот и узнал их новости.

Елисееву я тоже подарил револьвер с кобурой для скрытого ношения, мы втроём спустились в подвал пострелять, и Фёдор Павлович присоединился к Борису Григорьевичу в восторженных оценках револьвера и карабина. Шаболдин, кстати, уже был готов подать наверх бумагу о желательности закупки револьверов и карабинов Левского для вооружения губной стражи, но я уговорил его подождать с этим, пока мы не откроем оружейный магазин.

В преддверии оживления в конце лета светской жизни в столице и начала череды приёмов в лучших московских домах, а также моего дня рождения наши вернулись из Ундола, после чего отец с матушкой сразу же уехали в Коломну общаться с градоначальником и его семейством. Я, понятное дело, пытался дать им соответствующие инструкции, на что получил мягкую, но вполне убедительную отповедь, содержание которой можно кратко изложить пословицей «не учи учёного». В итоге они благополучно убыли и мне пришлось остаться в доме за старшего. Не скажу, что возглавлять семейство оказалось делом лёгким — если с Митькой, уже привыкшим в кадетах к дисциплине и порядку, никаких сложностей не возникало, то Татьянка с Оленькой поначалу сделали не вполне правильные выводы из такой перемены обстановки, и почему-то решили, что при мне каша на завтрак не так уж и обязательна, а вот сладкого после обеда и мороженого в течение всего дня можно бы побольше. В попытках объяснить им всю глубину их заблуждений я заметных успехов не достиг, но на мои распоряжения на кухне это, к неудовольствию девиц, никак не повлияло. Впрочем, игры, которые мы устраивали в саду, несколько примиряли сестричек со столь безжалостной тиранией. Но когда позавчера приехали на кратковременную побывку Василий с Анной, бразды семейного правления я передал старшему брату с удовольствием. Ничего, ему полезно — Анна сейчас пребывает в интересном положении, вот пусть Васька и учится быть главой семьи. А лучшая учёба, это, как известно, сочетание теории и практики. Так что практикуйся, Василий Филиппович, практикуйся...

Понятно, что всё это время я и так, и этак обдумывал добытые в Кремлёвском архиве сведения, как и сделанные из тех сведений выводы. В общем и целом я продолжал считать свои умозаключения правильными, но некоторые мелочи не то чтобы сильно уж портили общую картину, но, скажем так, не давали ей обрести полноту, целостность и логическую завершённость.

Какие? Да вот хотя бы то, что к Бельским с требованием денег за молчание о происхождении Александры обратился не Бабуров, а Лизунов. Ну не верил я в то, что Лизунов на такое способен, не верил и всё! Пусть известные мне факты и говорили, что Бабуров этим вымогателем быть никак не мог, личный опыт наблюдения за Лизуновым на допросе криком кричал, что вымогателем не мог быть как раз-таки он. Но вот же беда, каких-то способов разрешить это противоречие я пока не видел.

Ещё один вопрос: как такое требование вообще могло быть выставлено? Чтобы приказчик, пусть даже такого известного и уважаемого фабриканта-кондитера как Эйнем, получил возможность лично беседовать с князем? Не смешите. Нет, он мог через слуг передать князю письмо или просто записку, это как раз запросто, но... Но всё равно что-то тут не то.

На все лады прокручивая в уме эти нестыковки, я всё же нашёл, как их можно проверить, но и тут меня подстерегала засада — я решительно не видел, как провести такую проверку, не прибегая к помощи губных, а вот их-то посвящать в историю княжны Бельской у меня не было ни малейшего желания.

Но Бельским, конечно, не позавидуешь — попали, что называется, так попали. Да, ответ целительнице с их стороны оказался болезненным — наверняка потеря такой клиентуры больно ударила Евдокию Ильиничну и по престижу, и по карману. Но, думаю, денежные потери она восполнила за счёт купчих и купеческих дочек, тот же Шаболдин говорил, что после восьмого года они от услуг Ломской не отказывались и Ломская даже расширила за их счёт количество своих пациенток. Да и среди московских дворянок востребованность Ломской как целительницы не так сильно просела, как это имело место с женами и дочерьми князей и бояр. Но, помимо всего прочего стоило признать, что такие меры оказались единственными, кои Бельские смогли предпринять против Ломской, ничего иного они сделать ей и не пытались.

Ну хорошо, не пытались. А что могли? Заявить в губной сыск или Палату государева надзора? Могли, да. Но тогда бы обстоятельства появления в семье старшей дочери неминуемо бы выплыли наружу и вряд ли бы их удалось скрыть. Там, где задействовано множество исполнителей, пусть и связанных служебной присягой, долго удерживать тайну можно лишь в армии, и то не всегда. Могли Бельские обратиться в целительскую гильдию, там к репутации своего ремесла относятся очень ответственно, и в таком случае Ломской бы пришлось лишь ненамного легче, нежели при обращении Бельских к служителям закона. Но и в этом случае Бельские раскрыли бы тайну Александры с теми же сомнительными перспективами её дальнейшего сохранения.