Что же касается моста, то от него остались только разрушенные быки, рядом с которыми плавал небольшой фрагмент кормы одной из барж.
Ни самолёта, ни других остатков самих барж сквозь дым и стоящую в воздухе пыль я, как ни старался, увидеть не смог.
А вот два искорёженных вагона поезда, лежащих на противоположном берегу на мостовой, мне разглядеть всё же удалось. Как и горящий паровоз, который, каким-то чудом, был перевёрнут и лежал колёсами вверх возле огромной воронки, куда сползла часть мостовой вместе с проезжей частью.
Держась центра крыши, на негнущихся ногах переступая, нашёл дыру, ведущую на лестницу, и спустился вниз. На улице стояли столбы дыма и пыли. Пахло гарью. Тротуар и дорога были усеяны осколками стекла, битого кирпича и штукатурки.
«Ну ни хрена себе бахнуло!» — крутилась у меня в голове мысль, когда я, не обращая внимания на творящийся вокруг ад, старался уйти от места ЧП как можно дальше.
Пробираясь рядом с разбитыми витринами какого-то магазина, увидел лежащий на земле плащ. Стараясь не привлекать лишнего внимания своим грязным от пыли видом, накинул его себе на плечи и направился к месту жительства, в душе искренне надеясь, что оно при бедствии осталось нетронутым.
«Блин, если я, вдобавок ко всему, и новую квартиру резидента разрушил, то это вообще будет пипец! Он меня в приступе ярости точно грохнет, и рука у него не дрогнет!», — анализировал я, молясь о том, чтобы вверенная мне недвижимость всё же уцелела.
Продвигаясь по улице в заданном направлении, удовлетворённо отмечал, что до меня никому не было никакого дела. Оно собственно и понятно — у всех, находящихся невдалеке от места ЧП, горожан были сейчас другие заботы.
Меня несколько раз пытались остановить и расспросить: «что случилось?». Но я всякий раз отмахивался, что-то неопределённо отвечал и лишь ускорял шаг. Сейчас мне было не до них.
«Мне бы до дома поскорее добраться и прийти в себя», — думал я, шмыгая в очередной переулок, чтобы на всякий случай замести возможные следы.
Уже через пятнадцать минут после часа «икс», я был в своей конспиративной квартире и весь, трясясь от боли и возбуждения, не знал, что мне делать в первую очередь: снять с себя одежду и попить воды, или вначале от души напиться, а уже затем скинуть с себя форму.
Не знаю, сколько времени прошло, но я так и не мог найти ответ на этот вопрос. А когда уже, казалось, нашёл, ничего не успел сделать, потому что раздался звонок, после чего в дверь постучали.
Вытащив из кобуры пистолет, вышел в коридор и стараясь не хрипеть просипел:
— Кто там?
— Это я, — ответили за дверью голосом резидента. И вероятно, помня, что у меня очень возможна паранойя, сразу же добавили: — Тот с кем вы были в сквере.
Пришлось открыть.
— Вот, решил приехать для нормализации отношений. А то мы с тобой как-то плохо расстались, — зайдя внутрь и сразу же плотно закрыв за собой дверь, произнёс Живов. — Поэтому и приехал, на следующем поезде. А тут, оказывается авиакатастрофа произошла. Да ещё какая!
— И какая? — устало спросил я, ибо мне сейчас было не до всяких катастроф.
— А ты не знаешь? Неужели не слышал? — удивлённо спросил тот, снимая обувь. — Давай в комнату проёдём.
— Ничего не слышал. И не видел. Я с вокзала сразу сюда. Так что, не в курсе, что происходит вокруг, — немного слукавив, проследовал я за разведчиком.
— Говорят: Гиммлер разбился.
— Да ладно? Не может быть!
— Может! Разбился! — подтвердил тот, а затем прищурил глаза, с ног до головы осмотрел меня и удивлённо прошептал: — Что случилось с вашей формой?
— А что с ней не так? — как можно более безразлично поинтересовался я.
— Почему она вся в пыли и…
— Э-э, не знаю.
— Почему она дымится⁈
— Да не знаю я! — прекрасно понимая, куда ветер дует, прохрипел я, подошёл к стоящей неподалёку кровати, снял одеяло и, накинув на себя, добавил: — Я сплю!
Судя по всему Живов мне не поверил. Он подошёл ближе, сорвал с меня постельное бельё и затряс головой:
— А вот и не спите! — И тут он как-то странно посмотрел на меня. Глаза его расширились, он сделал шаг назад и, показывая указательным пальцем в мою сторону страшным, обличающим тоном зашипел: — Это были вы! Вы! Вы!
Вначале я хотел было возразить и даже может быть соврать. Но затем, поняв что застигнут на «горячем» и эта «отмазка» будет звучать крайне глупо, вытащив из не расчёсанных волос кусок штукатурки, твёрдо ответил как есть:
— Да — это был я.
Мои слова на визави произвели неизгладимое впечатление. Он стал глотать воздух ртом и краснеть. Опасаясь, что коллега может в любой момент получить сердечный приступ или упасть в обморок после таких новостей, перешёл на более мягкий тон.
— Честно говоря, там всё вышло несколько случайно. Поэтому вы не волнуйтесь. Тем более, что та часть улицы, где находится ваша квартира, не пострадала. Ну, в смысле — почти не пострадала.
Глава 10
Сам по себе
И меня выгнали. Точнее правильней будет сказать: меня опять выгнали. Когда разведчик убедился, что это дело моих рук, он даже слушать оправданий не захотел. Его не интересовали мои отмазки о том, что стрелял я не конкретно в Гиммлера, а в летчика, которого узнал.
Живов твердил лишь одно: «Забабашкин, с вами невозможно работать! Вы всех нас погубите!» Твердил как заведённый. Его каменное сердце даже не растопила благая весть о том, что в результате моего внезапного душевного порыва по осуществленью мести, в ад был отправлен не кто-нибудь, а целый рейхсфюрер СС.
«Они нового назначат! Но я, если и дальше буду вести с тобой дела, то этого не увижу! И знаешь почему? А потому что уже буду арестован и расстрелян, и повешен», — зациклился о своём разведчик, добавляя, что ему совершенно не важно, то скажет «Центр».
— Наше с вами сотрудничество подошло к концу! Окончательно и бесповоротно! Надеюсь, мы больше с вами не увидимся! — говорил он, а потом проникновенно спрашивал: — Скажите, Забабашкин, вы хотя бы два часа можете никого не убивать?
И когда я отвечал, что, мол — да, мол — могу, тот вскакивал с дивана и, начиная бегать по комнате, продолжал меня разоблачать: «Вы врёте! Не можете! Не можете, ибо мы с вами расстались полтора часа назад в Эльсталь, а уже сейчас, ещё и ста двадцати минут не прошло, а мы имеем мёртвого главного эсэсовца! Я не говорю: что это плохо — не говорю! Наоборот — это хорошо! Но я говорю, что вы как маленький ребёнок, дорвавшийся до оружия, палите во все, что только движется! Вы уже не видите и не хотите видеть, что находитесь не в глуши рязанского или тамбовского леса, а в центре Европы! Тут куда ни плюнь, везде люди. А это свидетели. И, в конце концов, они обязательно увидят кто куда пошёл и кто с кем общался! Сейчас возможно вам удалось уйти, но следующий раз этого не получится, и они обязательно укажут на вас как на стрелка. А не в тот раз, так в другой! И тогда — нам крышка! Понимаете? Крышка! А я этого не хочу! У меня много работы! Война в самом разгаре и от меня ждут сведений!»
Одним словом, разведчик накрутил себя так, что ни при каких обстоятельствах вникать в суть моих душевных терзаний, что я пережил на фронте, даже и не собирался.
А извиняться за сделанное, уже не собирался я. Вначале-то конечно хотел. Потому что всё же провёл операцию я в шаговой доступности от конспиративной квартиры, что в любом другом случае, ни при каких обстоятельствах делать нельзя.
Однако сейчас, когда я узнал о том, что в результате импровизации в адский котёл попал один из кровавейших руководителей рейха, я не считал нужным у кого-либо просить прощения за свои действия. Наоборот, я испытал что-то вроде облегчения, после трудной, но выполненной работы.
«Эх, не зря я попал в это время, коль уничтожил самое настоящее — зло воплоти! Сюда бы стоило попасть, хотя бы ради этого. В народе говорят: „зло должно быть наказано“. И я это зло наказал! И коль выпал бы мне повторный шанс это сделать, рука бы у меня не дрогнула».
