Рин чувствовала слишком сильное облегчение, чтобы злиться.
– Да пошла ты в задницу!
– Внутри шкафа на двери есть зеркало. – Венка кивнула на угол комнаты и встала. – Оставлю тебя в одиночестве.
Когда Венка закрыла дверь, Рин стянула рубашку, осторожно встала на ноги и голой подошла к зеркалу.
Ее ошеломило, насколько отвратительно она выглядит.
Рин всегда знала, что красавицу из нее не сделаешь, с такой-то кожей цвета глины, угрюмым лицом и короткими клочковатыми волосами, которые никогда не стригли чем-то более утонченным, нежели ржавый нож.
Но сейчас она выглядела как нечто сломанное и потрепанное. Буквально вся состояла из шрамов и стежков. Белые точки на руке напоминали о горячем воске, которым она жгла себя, чтобы не заснуть во время зубрежки. Шрамы на спине и плечах под повязкой. А под солнечным сплетением – отпечаток руки Алтана, темный и отчетливый, как и в тот день, когда она впервые его увидела.
Медленно выдохнув, Рин приложила левую руку к животу. Может, это лишь ее воображение, но от прикосновения рука нагрелась.
– Я должен извиниться, – сказал Катай.
Рин подскочила. Она не слышала, как открылась дверь.
– Какого…
– Извини.
Рин снова натянула рубашку.
– Мог бы и постучать!
– Я не знал, что ты уже встала. – Он пересек комнату и уселся на край постели. – В общем, я хотел извиниться. Эта рана – моя вина. Я не сделал прокладку под конструкцией, не было времени, я занимался только функционалом. Стержень вошел в тело почти на ширину ладони. Лекарь говорит, тебе повезло, что он не рассек позвоночник.
– Ты тоже это почувствовал?
– Немного, – сказал Катай. Рин знала, что он лжет, но в эту минуту была рада, что он хотя бы попытался разделить с ней вину. Он задрал рубашку и повернулся, показывая бледный шрам на пояснице. – Полюбуйся. Думаю, и форма та же.
Рин с завистью посмотрела на гладкие белые линии.
– Твой-то посимпатичнее.
– Не завидуй.
Рин осторожно пошевелила руками и ногами, устанавливая границы своих возможностей. Попыталась поднять над головой правую руку, но плечо заболело так, словно его разрывали на куски.
– Наверное, мне еще долго не захочется летать.
– Догадываюсь. – Катай взял с подоконника недоеденное яблоко и откусил. – Хорошая новость в том, что тебе и не придется.
Рин снова села на кровать. Долго стоять было больно.
– А цыке? – спросила она.
– Все живы, обошлось без серьезных ранений. Ими занимаются.
Она с облегчением кивнула.
– А Фейлен? Он… действительно мертв?
– Кому какая разница? Он похоронен под тоннами камней. Если он и жив, то в ближайшую тысячу лет не побеспокоит.
Рин попыталась на этом успокоиться. Ей хотелось убедиться, что Фейлен мертв. Хотелось увидеть тело. Но пока что и так сойдет.
– Где Нэчжа? – спросила она.
– Он был здесь. Постоянно. И не уходил. Но кому-то все-таки удалось уговорить его прикорнуть ненадолго. И правильно. От него уже начало пованивать.
– Так он цел? – тут же спросила она.
– Не совсем. – Катай наклонил голову. – Рин, что ты с ним сделала?
Она помедлила с ответом.
Стоит ли сказать Катаю правду? Тайна Нэчжи была такой личной и болезненной, что открыть ее казалось чудовищным предательством. Но Рин не знала, как справиться с серьезными последствиями его состояния, а потому не могла утаить секрет. По крайней мере, не от половинки собственной души.
Катай озвучил ее мысли:
– Нам обоим будет лучше, если ты не станешь от меня ничего скрывать.
– Это странная история.
– Рассказывай.
И она рассказала все, до последней болезненной и отвратительной детали.
Катай и бровью не повел.
– Это все объясняет, правда?
– Ты о чем?
– Нэчжа всю жизнь был таким говнюком. Наверное, тяжело быть милым, когда тебя постоянно мучают боли.
Рин засмеялась.
– Не думаю, что именно поэтому.
Катай ненадолго замолчал.
– Значит, из-за этого он иногда на целые дни погружался в уныние? Он вызывал дракона в сражении у Красных утесов?
У Рин все внутри перевернулось от осознания своей вины.
– Я его не заставляла.
– Тогда что произошло?
– Мы находились в канале. И… Я тонула. Но я его не заставляла. Это не я.
Рин страшно хотелось услышать от Катая, что она не сделала ничего плохого. Но, как всегда, он лишь сказал правду.
– Тебе и не было необходимости его заставлять. Думаешь, Нэчжа позволил бы тебе умереть? После того, как ты назвала его трусом?
– Боль – не так уж ужасно, – напирала она. – Не настолько сильная, что хочешь умереть. Ты же сам ее чувствовал. И мы оба выжили.
– Ты не знаешь, что чувствует он.
– Вряд ли его боль сильнее моей.
– Возможно. А может, она хуже всего, что ты способна вообразить.
Рин подтянула колени к груди.
– Я не хотела причинять ему боль.
В голосе Катая не прозвучало осуждения, только любопытство:
– Почему бы тебе самой ему это не сказать?
– Потому что собственная жизнь ему не принадлежит, – ответила Рин, повторяя услышанные когда-то от Вайшры слова. – Потому что, когда обладаешь такой силой, эгоистично ничего не делать из страха.
Но дело было не только в этом.
Она завидовала. Завидовала тому, что Нэчжа получил доступ к такой величайшей силе и даже не думает ее использовать. Завидовала тому, что Нэчжа не цепляется за свои способности шамана. Его никогда не считали просто представителем своей народности. Он никогда не был чьим-то оружием. Они оба имели связь с богами, но Нэчжа по-прежнему был наследником семьи Инь, гесперианцы не проводили на нем свои эксперименты, а она – последняя наследница трагической судьбы своего народа.
Катай это знал. Катай знал обо всех ее мыслях.
Он долго сидел молча.
– Хочу тебе кое-что сказать, – наконец произнес он. – И не считай это осуждением, я лишь хочу предупредить.
Рин опасливо покосилась на него.
– О чем?
– Ты знакома с Нэчжей несколько лет. Встретилась с ним, когда он отточил способность носить маску. Но я знаю его с детства. Ты считаешь его неуязвимым, но он куда более хрупок, чем ты думаешь. Да, он редкостный говнюк. Но еще я уверен, что он готов спрыгнуть ради тебя с утеса. Пожалуйста, хватит пытаться его сломить.
Суд над Анем Тсолинем состоялся на следующее утро, на помосте перед дворцом. Во дворе толпились солдаты-республиканцы, на всех лицах читалось одинаковое холодное отвращение. Гражданским присутствовать не разрешили. Теперь все уже знали о предательстве Тсолиня, но Вайшра не хотел, чтобы возникли беспорядки и Тсолинь погиб в этой неразберихе. Он хотел устроить бывшему наставнику точно рассчитанную казнь и тянуть каждую молчаливую секунду до последнего.
Капитан Эриден и его гвардия конвоировали Тсолиня на площадку. Ему позволили сохранить достоинство – не завязали глаза и не связали. В других обстоятельствах он мог бы рассчитывать на высшие почести.
Вайшра встретил Тсолиня в центре помоста и протянул ему завернутый в ткань меч, а потом наклонился и прошептал что-то на ухо.
– Что происходит? – тоже шепотом спросила Рин у Катая.
– Вайшра дает ему возможность покончить с собой, – объяснил Катай. – Почетный конец для бесчестного предателя. Но только если Тсолинь признается в совершенных проступках и покается.
– А он это сделает?
– Сомневаюсь. Даже почетное самоубийство не перевесит подобный позор.
Тсолинь и Вайшра некоторое время стояли молча, глядя друг на друга. Затем Тсолинь покачал головой и вернул меч.
– Ваш режим – это марионеточная демократия, – громко произнес он. – Вы лишь отдали страну под пяту голубоглазых демонов.
По толпе собравшихся солдат прокатился ропот недовольства.
Вайшра осмотрел толпу и остановил взгляд на Рин. Он поманил ее пальцем.
– Подойди.
Рин огляделась в надежде, что он говорит с кем-то другим.
– Иди, – прошептал Катай.
