Я просил, чтобы пушку отлили без украшений и орнаментов, но литейщики воспротивились, едва не разругавшись со мной в пух и прах. На цапфы и скобы я ещё был согласен, вещи утилитарные и полезные, но морды зверей, птицы и всадники мне казались совершенно лишними. Однако литейщики всё равно добавили и их.
Поприсутствовать при, собственно, отливке орудия мне всё-таки не удалось. Форма сохла слишком долго, парни хотели сделать всё как надо, максимально качественно, и поэтому перестраховывались, оттягивая сам момент отливки.
Меня они, однако, заверили, что всё будет в порядке, пройдёт как по маслу, и я оставил им самые подробные указания. Каким должен быть лёгкий полевой лафет, где располагать зарядный ящик, и так далее. Короче говоря, это должна была быть пушка наполеоновской эпохи, а не здешние тюфяки, и мастера клятвенно мне обещали, что исполнят всё в точности.
Если у них и впрямь получится, это будет самый лучший подарок. С такими пушками можно будет бить любого врага, хоть ливонцев, хоть немцев, хоть французов. Отлить тоже обещались к зиме, но не к Рождеству, а к началу Рождественского поста. Я в любом случае в это время буду уже далеко от Москвы.
Столицу мы покинули с первым снегом. Сотня стрельцов вышла пешим порядком, навьючив на себя пищали, бердыши и сабли, колонной по три. Шагали в ногу, отработав этот момент до автоматизма, позади тащился обоз со всем прочим необходимым барахлом. Удалось вместить всё на десять телег, практически налегке, и я считал это невероятной удачей, потому что у иных воевод обозы могли растянуться на несколько километров.
И я не удержался от того, чтобы не научить своих стрельцов строевой песне. Пели, разумеется, «Марусю», которая молчит и слёзы льёт, и горожане оборачивались на строй шагающих стрельцов и долго глядели вслед такой диковинке.
На войну все уходили с полной уверенностью в скором разгроме противника, точно как в прошлый раз, когда Ливония сдалась почти без боя, и лишь запрошенное перемирие спасло её от разгрома. И только я знал, что эта война может затянуться на долгие годы. Если всё пойдёт, как в прежней истории. Я ещё не успел настолько сильно повлиять на её ход.
Глава 21
Следующие дни и недели проходили под флагом удивительного однообразия. Я трясся в седле, стрельцы шагали по дороге, обозы тащились позади. В день удавалось проходить едва ли двадцать вёрст, от одного яма до другого, и если бы этой дорогой двигалась вся армия, мы проходили бы ещё меньше, но князь Курбский благоразумно назначил сбор в Пскове, и из Москвы все добирались в разное время и разными дорогами.
Ладно хоть передвигаться можно было по-человечески, днём, не скрываясь от вражеской авиации и не опасаясь внезапного прилёта по колонне. Даже походное охранение не выставляли, мы шли по своей территории, по русской земле.
Хотя уже сейчас не обошлось без жертв. Один из стрельцов натёр ноги плохо повязанными обмотками, из-за чего угодил в обозники под всеобщие насмешки, другой сожрал что-то не то и каждый полчаса бегал в придорожные кусты, после чего бегом догонял колонну, третий вообще на третий день путешествия понял, что мы идём воевать, и начал активно косить, прикидываясь больным. Тоже отправился в обоз.
Я был бы рад везти вообще всех на телегах, но лошадь, к сожалению, это не КАМАЗ и даже не полуторка, грузоподъёмность её сильно ограничена. Поэтому мои стрельцы шли пешком на запад, толкая Землю сапогами. Мы отправились через Великие Луки, хотя можно было повернуть на север и пройти близ Новгорода, так путь вышел бы короче, но я не рискнул появляться вблизи от Старицы и Старицкого княжества. Даже с войском.
Одним из косарей вполне ожидаемо оказался наш кузнец Ефимка, даже при том, что он всю дорогу ехал на телеге с походной кузницей. Но я рассудил, что пусть лучше косит, чем косячит, и предоставил его воспитание его десятнику.
До Великих Лук мы добрались уже по первому снегу, и величественные деревянные стены показались одновременно со сверкающими золотом куполами здешних церквей. Здесь я решил устроить день отдыха после долгого марша. В Псков мы всё равно успевали, и по расчётам придём сильно заранее. Тем лучше для нас, можно будет выбрать самые лучшие и удобные квартиры, а вот опоздавшим придётся ютиться либо за городом, либо на конюшнях и сеновалах, либо вообще в чистом поле.
Ещё и день, когда мы подошли к Лукам, оказался субботой. Сам Бог велел остановиться и провести воскресенье в городе. Сходить в церковь, причаститься и всё остальное, ко мне даже несколько раз подходили стрельцы из числа самых набожных, чтобы попросить о такой мелочи. А раз мы в армии, то и в церковь пойдём строем, все вместе.
Расположились мы на большом постоялом дворе, причём уместились все. В тесноте, но уместились, по осени торговля замерла и двор пустовал, что и позволило нам воспользоваться его гостеприимством.
Десятникам поручено было следить за своими людьми в оба глаза, солдаты на марше это дело такое, немного опасное для окружающих. Фома отправился на торг пополнять припасы, запас которых испарился за время перехода, ну а я отдыхал на постоялом дворе, вместе с дядькой обжираясь жареным гусем. Пост или нет, не знаю, но путники от поста освобождались, а каши и кулеша я ещё наемся в Ливонии.
Ночевал я, разумеется, в отдельной светлице. Не самой просторной и богатой, но всё равно мой статус сотника обязывал меня платить за отдельную комнату, хотя я без проблем переночевал бы вместе с остальными. Но нельзя, урон чести.
На меня и так, на самом деле, порой косо поглядывали. За мою любовь к огненному бою, за постоянное общение с мастеровыми и ремесленниками. Мол, невместно боярину сие, хороший честный боярин может только саблей махать и с такими же боярами дружбу водить. Но в лицо ничего не высказывали, зная о моей близости к царю.
Утром все до единого, чистые и нарядные, строем отправились в храм. Точно как на парад. Местные поглядывали с нескрываемым интересом, они-то больше привыкли к разномастному виду поместных воинов и боевых холопов, к городовым стрельцам, где тоже одевались кто во что горазд. Такое единообразие для всех было в диковинку.
Я тоже прошёл в церковь, заполненную народом настолько, что я в какой-то момент даже подумал, что все желающие не поместятся. Но нет, потеснились, как на каком-нибудь концерте, и влезли все. Правда, воздуха стало катастрофически не хватать, но приходилось терпеть. Если тебе в храме дурно, то это явно бесовское влияние, так что лучше вообще этого не показывать. Но встал я всё равно поближе к дверям.
Моими соседками оказались несколько горожанок, которые напропалую сплетничали, пока пономари готовили всё к богослужению. И я невольно стал прислушиваться к их тихому разговору.
— Купец один сказывал… В Можайске государыня захворала, — громким шёпотом произнесла одна из горожанок. — Слегла совсем.
— Да ты что!
— Батюшки святы!
Я скрипнул зубами. Одним доктором Стендишем, похоже, дело не обошлось. И, как назло, я за тридевять земель, в Великих Луках. И к Рождеству мне надо быть в Пскове. И что самое печальное, я не лекарь, не врач. Даже не ветеринар. Вылечить царицу… Можно, наверное, удалив от неё источник отравы.
— Как о войне с ливонцами узнала, так в тот же день и слегла, испереживалась матушка, — продолжила горожанка.
— Ой да будь проклята эта война, — пробормотала другая.
— В Можайске теперича с государем и остались, боязно им ехать, — сказала первая.
Я мысленно прикинул расстояние от Лук до Можайска. Выходило совсем чуть меньше, чем до Москвы. Нет, если гнать на почтовых, то, может, и успею обернуться. Но столько денег у меня банально не было. Все мои деньги находились в обороте.
— А дохтура её, говорил, прогнали накануне! За то, что пьянствовал безмерно! — сказала горожанка.
— Ишь, паразит… Ну точно как мой Егорий, — пробормотала её соседка.
— Как же она без дохтура? — спросила ещё одна.
