Ну и пусть, решила она. Плевать на Катая. Плевать на мораль. Нужно помнить только о том, что стоит на кону.
Войска соорудили на главной площади полевую кухню. Солдаты раздавали миски с рисом и дымящимися шаню длинной очереди ожидающих горожан. Добровольцы ходили вдоль очереди и напоминали, что не следует есть слишком быстро, а если заболит живот, нужно сразу же остановиться. После длительного голода еда на пустой желудок может оказаться смертельной.
Рин миновала очередь и взяла две миски с корнями шаню, зажав одну на изгибе правого локтя.
Шатры в северном квартале Тикани трудно было назвать лазаретом. Скорее, это был сортировочный центр, построенный из обломков бывшей резиденции главы города. Перед операционной аккуратными рядами разложили бамбуковые циновки, накрытые тканью, мимо сновали утомленные помощники лекарей, разнося антисептики и обезболивающие крестьянам, чьи раны гноились уже несколько месяцев.
Рин подошла к ближайшему лекарю и спросила о мальчике с полей смерти.
– Он вон в том углу, – ответил лекарь. – Может, получится его накормить. Он и крошки в рот не брал.
Мальчик был перебинтован и выглядел таким же бледным и изнуренным, как когда его нашли в могиле. Но уже сидел и выглядел довольно бодро.
Рин села на пол рядом с ним.
– Привет.
Он сощурился на нее, как подслеповатая сова.
– Я Рунин, – напомнила она. – Рин. Я вытащила тебя из могилы.
– Я знаю, кто ты, – хрипло прошептал он.
– А тебя как зовут? – мягко спросила она.
– Чжень, – начал он и закашлялся. Потом прижал руку к груди и поморщился. – Чжень Дулин.
– Похоже, тебе повезло, Дулин.
В ответ он только фыркнул.
Рин поставила одну миску на пол и протянула ему другую.
– Есть хочешь?
Мальчик покачал головой.
– Если уморишь себя голодом, они победят.
Он пожал плечами.
Рин попробовала зайти с другой стороны:
– У меня есть соль.
– Вранье, – буркнул Дулин.
Она не могла не улыбнуться. Никто южнее провинции Обезьяна уже много месяцев не пробовал соль. Ее так легко было найти в мирное время, но после нескольких месяцев овощной диеты без приправ соль стала цениться на вес золота.
– Я не вру. – Она помахала миской перед его носом. – Попробуй.
Дулин поколебался, но затем кивнул. Рин осторожно вложила миску в его дрожащие пальцы.
Он поднес ложку дымящихся шаню ко рту и чуть-чуть пригубил. Потом вытаращил глаза и, отбросив ложку за ненадобностью, выхлебал все с такой скоростью, словно Рин могла в любую секунду отнять у него миску.
– Не торопись, – предупредила Рин. – Еды достаточно. Если желудок начнет сводить, остановись.
Мальчик не проронил ни слова, пока все не доел. Потом немного помедлил, глубоко вздохнул, и его веки затрепетали.
– Я уже и забыл вкус соли.
– Я тоже.
– Ты знаешь, в каком мы были отчаянии? – Он опустил миску. – Мы соскребали белый налет с могильных камней и вываривали его, потому что по вкусу он напоминал соль. С могильных камней! – Его руки задрожали. – С могилы моего отца!
– Не думай об этом, – тихо сказала Рин. – Просто получай удовольствие.
Некоторое время он ел молча. И наконец поставил пустую миску на пол и вздохнул, прижав руки к животу. Потом повернулся к Рин:
– Зачем ты пришла?
– Узнать от тебя, что произошло.
Мальчик как будто съежился.
– В смысле, когда…
– Да. Расскажи все, что помнишь. Как сумеешь.
– Зачем?
– Потому что я должна это услышать.
Дулин долго молчал, уставившись в пространство.
– Я думал, что умру, – наконец произнес он. – Когда меня ударили, было так больно, что перед глазами почернело, и я решил, что это и есть смерть. Помню, как обрадовался, что все кончено. Больше не нужно бояться. Но потом я…
Он осекся, дрожа всем телом.
– Можешь остановиться, – сказала Рин, внезапно устыдившись. – Прости, мне не следовало тебя заставлять.
Но Дулин покачал головой и продолжил:
– А потом я очнулся в поле, и на меня светило солнце, тогда я понял, что выжил. Но они набросали на меня другие тела, и я не хотел показывать, что жив. И поэтому лежал не шевелясь. Они все складывали и складывали тела, одно на другое, и я уже с трудом мог дышать. А потом закидали сверху землей.
В руке Рин стрельнула боль, и лишь тогда она поняла, как глубоко вонзила в ладонь ногти. Она расслабила пальцы, чтобы не пошла кровь.
– И тебя так и не заметили? – спросила она.
– Они и не смотрели. Ни на что не обращали внимания. Им было плевать. Они просто хотели поскорей с этим покончить.
В воздухе повисло невысказанное предположение, что кроме Дулина могли быть и другие. Скорее всего, были и другие жертвы, раненые, но не мертвые, которые медленно задыхались под слоем земли и трупами, похороненные заживо.
Рин медленно выдохнула.
Где-то в глубинах ее разума возник Алтан. Вот и ответ. Вот оправдание всему, что она сделала. Это лицо врага.
И пусть Катай разглагольствует об этике. Ей плевать. Она должна отомстить. Ей нужна армия.
Плечи Дулина затряслись. Он рыдал.
Рин неуклюже похлопала его по плечу:
– Ну будет, будет, успокойся.
– Не могу. Я ведь наверняка был не один такой, лучше бы мне умереть…
– Не говори так.
Черты его лица исказились.
– Но почему я?
– Раньше я тоже ненавидела себя за то, что жива, – призналась Рин. – Мне казалось несправедливым, что выжила именно я. Что вместо меня погибли другие.
– Это несправедливо, – прошептал Дулин. – Я должен лежать в земле вместе с ними.
– У тебя будут такие дни, когда ты станешь желать этого больше всего на свете. – Рин не понимала, отчего испытывает такое желание утешить незнакомого мальчика, может, потому, что ей никто такого не сказал несколько месяцев назад. – Все это никуда не денется. Никогда. Но когда воспоминания начнут тебя терзать, прогони их. Жить гораздо труднее, чем умереть. Это не значит, что ты не заслуживаешь того, чтобы выжить. Это значит, ты должен быть смелым.
* * *
В тот вечер в Тикани вернулась жизнь.
Рин рано ушла в генеральскую штаб-квартиру, рассчитывая заснуть, как только голова коснется матраса. Но потом в дверь постучали, она открыла и обнаружила на пороге не часового или посыльного, как можно было бы ожидать, а группу робко понуривших головы женщин. Каждая подталкивала локтем другую, боясь заговорить первой.
– В чем дело? – настороженно спросила Рин.
– Пойдем с нами, – сказала женщина, стоящая впереди.
Рин озадаченно прищурилась:
– Куда?
На лице женщины появилась улыбка:
– На танцы.
И тут Рин вспомнила, что это все-таки день освобождения, а значит, его нужно отпраздновать.
Она пошла за женщинами в центр города, где уже собралась толпа в несколько сот человек, люди освещали безлунную ночь бамбуковыми факелами и бумажными фонарями. Неустанно били барабаны, сопровождая распевные мелодии флейт, которые, казалось, доносились отовсюду, и каждые несколько секунд потрескивали фейерверки, словно отстукивая музыкальный ритм.
В центре площади кружились несколько десятков танцоров, в основном девушки. Они двигались без какого-либо порядка и правил. Все это не было отрепетировано. Да и как иначе? Каждый танцор двигался по памяти, складывая вместе фрагменты из прежних представлений, наполняя танец радостью от того, что они живы и свободны.
Это должно было выглядеть полной неразберихой. Но Рин никогда не видела ничего прекраснее.
Женщины упрашивали Рин присоединиться. Но она отказалась, предпочитая сидеть на перевернутой бочке и наблюдать. Живя в Тикани, она никогда не участвовала в танцах. Танцы – для богатых и веселых девушек, которые празднуют замужество, а не страшатся его. Танцы не для сироты войны. Рин всегда только смотрела. Сейчас ей отчаянно хотелось танцевать, но она боялась, что не сумеет двигаться правильно.
Ритм барабанов ускорился. Танцоры превратились в гипнотическое видение, ноги и руки двигались все быстрее и быстрее, пока не расплылись в туман на фоне огней, и пульс Рин бился в том же темпе. Она прищурилась и на мгновение увидела другой танец, услышала другую песню. Увидела темнокожие фигуры, танцующие у костра и поющие слова, услышанные давным-давно, на языке, на котором она не умела говорить, но почти понимала.
