Рин с колотящимся сердцем встала.
– Да что это с тобой? – Дацзы дернула ее за руку и потащила с главной дороги. Они привлекали внимание зевак. Рин заметила, как их пристально разглядывает гесперианский часовой и тянет руку к аркебузе. – Хочешь, чтобы нас схватили?
– Простите. – Рин последовала за ней в узкий переулок, подальше от толпы. В голове по-прежнему гудело. Она прислонилась к прохладной темной стене и перевела дыхание.
– Просто… это место… Я не…
К ее удивлению, на лице Дацзы отразилось сочувствие.
– Я знаю. Сама в таком же состоянии.
– Не понимаю. – Рин никак не удавалось облечь свои ощущения в слова. Она и дышала-то с трудом. – Не понимаю, почему…
– А я понимаю, – отозвалась Дацзы. – Ты осознала, что для тебя здесь нет будущего.
– Хватит болтаться без дела, – резко, почти холодно произнес Цзян. Рин не узнала его голос. – Мы теряем время. Где Катай?
Рин бросила на него озадаченный взгляд:
– Откуда мне знать?
Цзян начал терять терпение:
– Но ты же наверняка послала ему сообщение.
– Но он не… – Рин осеклась. – Я поняла.
Она оглядела переулок – узкий, больше похожий на щель между двумя квадратными зданиями.
– Можете меня прикрыть?
Дацзы кивнула.
– Только быстро.
Дацзы и Цзян встали в обоих концах переулка. Рин села у стены и вытащила из-за пояса нож. На всякий случай она послала в глубины разума мысленный вопрос: «Ты тут?»
К ее удивлению, в ладони замерцал огонек. Рин чуть не вскрикнула от радости. Она прикрыла пальцами лезвие, дожидаясь, пока кончик раскалится докрасна. Нужен только шрам, без лишней боли, а в этом случае лучше ожог, чем порез.
Но Дацзы покачала головой:
– Нужно воткнуть нож поглубже, до крови. Иначе он не почувствует.
– Ладно.
Рин поднесла острие ножа к левой ноге, но никак не могла унять дрожь в пальцах.
– Тебе помочь? – спросила Дацзы.
– Нет… нет, я сама.
Рин покрепче стиснула зубы, чтобы не прикусить язык. Потом вдохнула. И вдавила нож в кожу.
Бедро взорвалось болью. Рин хотелось только одного – выдернуть нож, но она продолжала на него нажимать.
Пальцы по-прежнему дрожали. Нож с лязгом упал на землю.
Рин подобрала его, стараясь не смотреть Дацзы в глаза – ей было стыдно.
Почему так чудовищно больно? Она наносила себе и более страшные раны. На руках до сих пор остались белые шрамы от ожогов – когда она капала на себя свечным воском, чтобы не заснуть. Неровные отметины покрывали бедра – когда-то она всаживала в себя нож, чтобы очнуться от галлюцинаций.
Но те раны были получены в периоды безумия и отчаяния. Сейчас она в здравом уме и спокойна, не накачана наркотиками, и причинять себе боль осознанно оказалось неизмеримо труднее.
Рин зажмурилась.
«Соберись», – сказал Алтан.
Рин вспомнила тот момент, когда в небе над Красными утесами ее сбило копье. Или когда Дацзы прижала ее к мачте. Или когда Катай раздробил ее кисть и вытащил окровавленные ошметки руки из железных кандалов. Она испытала куда больше боли, чем от какого-то надреза чистым ножом. Это ерунда.
Она вонзила металл под кожу. На этот раз рука обрела твердость, и четкими движениями Рин вырезала единственный иероглиф.
«Где?»
Тянулись минуты. Катай не отвечал.
Каждые несколько секунд Рин поглядывала на ногу, но шрамы не появлялись.
Она старалась не паниковать. Катай может не отвечать по миллиону причин. Например, он спит. Или его накачали наркотиками. Может, он видел послание, но либо у него нет нужных инструментов, чтобы ответить, либо он под наблюдением. Нужно подождать.
Им не оставалось ничего другого – только ждать.
Дацзы хотела остаться в переулке, но Цзян предложил прогуляться по Новому городу, чтобы разузнать о нем побольше. Он хотел нарисовать карту отходных путей и отметить расположение караульных постов, чтобы сразу же вывести Катая из города.
Но Рин подозревала, что Цзян, как и она, хочет исследовать город, потому что заворожен им до безумия. Хочет увидеть, насколько город изменился, лучше понять, на что способны гесперианцы.
– Прошли годы, – сказал он Дацзы в ответ на ее возражения. – Нужно знать, с чем нам теперь придется столкнуться.
Они натянули шарфы повыше и отважились высунуться на улицу.
Первым делом Рин отметила, что в городе чисто.
И очень быстро поняла причину. На всех стенах были развешаны огромные листы пергамента с указами, написанными по-геспериански и по-никански. Запрещено мочиться на улицах. Запрещено выбрасывать из окон мусор. Запрещено продавать спиртное без лицензии. Запрещено выпускать на улицу животных. Запрещены фейерверки, азартные игры, драки и громкие крики.
Рин уже видела такие указы – никанские городские чиновники часто вывешивали подобные оповещения в тщетных попытках навести в городе порядок. Просто здесь указы соблюдали. Новый город не был избавлен от неутихающего гула, как и любой другой. Но шум был следствием его размера, а не привычек жителей. На улицах было пыльно, но не от мусора. В воздухе пахло не экскрементами или гниющими отбросами, а усталыми людьми, скопившимися в одном месте.
– Вы только гляньте, – сказал Цзян, остановившись у металлической таблички на фонарном столбе. На ней по-никански и по-геспериански было выгравировано:
Четыре главные принципа Порядка:
Уместность, Праведность, Бережливость, Скромность.
Ниже находился свод правил для «Поддержания общественного Порядка». Не плеваться. Спокойно дожидаться своей очереди. Соблюдать гигиену. Под последним правилом был еще один поясняющий список:
Следует мыть руки перед едой или приготовлением пищи.
Нельзя разделывать сырое мясо тем же ножом, что и овощи.
Нельзя дважды использовать масло.
И еще восемь пунктов.
– Это оскорбительно.
Рин захотелось сорвать табличку, но сверкающая поверхность выглядела такой солидной и официальной, что она побоялась, как бы на нее не набросились миниатюрные дирижабли.
– А что плохого в том, чтобы мыть руки? – спросил Цзян. – Как по мне, верное напоминание.
– Ничего плохого, просто… – Рин запнулась, не зная, как сформулировать то, что ее беспокоит. С ней обращались как с маленьким ребенком, не способным доесть свой рис. Соблюдение гигиены само по себе правильно, но подобное объявление предполагало, что никанцы – отсталый и варварский народ, так что гесперианцам приходится учить их, иначе они будут вести себя как животные. – Просто мы же и так все это знаем.
– Правда? – хихикнул Цзян. – Ты бывала в Синегарде?
– А что плохого в Синегарде?
Рин сама не понимала, почему вступилась за бывшую столицу Никана. Она прекрасно знала, что Синегард омерзителен. Когда она впервые приехала на север, ее предупредили, чтобы не покупала еду с грязных уличных лотков, потому что продавцы делают соевый соус из человеческих волос и сточных вод. А сейчас почему-то считала этот город своим и защищала его. Синегард был столицей, сверкающей мечтой, и Рин предпочла бы его грохот и суету этой кунсткамере.
– Ладно, пошли дальше, – сказала она.
Но ее растерянность никуда не делась, только усиливалась по мере того, как они шли по Новому городу. За каждым углом она видела что-то новое – новые украшения, технологии или наряды, и это усиливало впечатление.
Даже фоновый шум сбивал с толку. Рин привыкла к звукам никанских городов, других она и не знала. Крики на улицах, скрип колес, перебранки и топот ног. Она знала язык городов, комбинацию интонаций и звуков. Но шум Нового города был совершенно другим. Из чайных и от уличных музыкантов доносились иные мелодии, ужасные и неблагозвучные. Повсюду говорили на гесперианском, пусть даже с акцентом.
В Никане шумные города, но это совсем другой шум – обособленный и непостоянный. В Новом городе как будто существовал постоянный механический ритм сердцебиения, тысячи механизмов без конца свистели, гудели и выли. Как только Рин это заметила, то уже не могла не обращать внимания. Она не представляла, как можно жить в таком гвалте, он сведет с ума. Как в этом городе можно спать?
