– Помер тут кто-то, что ли? – принюхался Волк. – Мертвечиной попахивает.
Ратибор, держась за стремя, почувствовал, что Мара дрожит мелкой дрожью.
– Ничего не чую, – стараясь выглядеть беззаботным, ответил он. – Это болото так воняет. Пойдем скорее.
Девушку не надо было упрашивать, она чуть стукнула коня пятками, и Ветерок перешел на неспешную рысь.
Лес распугивал тишину: шуршали ветви, шуршали листья, шуршала павшая листва под ногами. Точно так шумит мелкий грибной дождик – не сильно, но настойчиво. Было очень светло, но свет был холодным, призрачным, и все выглядело объемным и плоским одновременно, будто вырезанным из бересты и расставленным что дальше, что ближе.
Путники миновали серединную березу, а за ней роща стала совсем редкой, видно было даже, как блестит луна, отражаясь в воде где-то далеко впереди.
– Смотрите, лось! – неожиданно сказала Мара, указав рукой чуть на запад.
Волк на ходу слегка повернулся и разглядел шагах в ста здоровенного матерого лося, стоявшего словно идолище, совершенно неподвижного в свете луны.
– Не боится, – без особого удивления сказал певец.
Лось стоял чуть боком, повернув в сторону путников огромную, тяжелую морду. Один рог был обломан наполовину, отчего его голова чуть косилась от неравной тяжести; второй, будто обросшая пальцами лопата, влажно поблескивал в сочащемся лунном свете. Ноги лося на четверть погрузились в блестящую воду, и казалось, что это не зверь вовсе, а рубленое изваяние, вплавленное в черное блестящее стекло.
– Жаль, лука нет, – вздохнул Ратибор, чуть отстав, чтобы увидеть животное. – Мяса бы на две седмицы хватило. Еще бы и продали за деньги.
Островок скоро кончился, и снова пришлось брести в сверкающей желтыми бликами воде. Мара спешиваться не стала – не глубоко, а Ветерок шел уверенно, бодро.
– Красиво как! – не удержалась девушка. – Сколько видно, столько вода. Будто зеркало серебристое.
– Тебе хорошо в седле, – недовольно фыркнул стрелок.
Новые сапоги набухли от воды, стянув не зажившие от ожогов ступни, ноги вязли, и их приходилось силой вытягивать из жирной прилипающей грязи. Хотя вода совсем не глубокая, не достает даже до верха сапог. Но идти тяжело, неудобно.
Лось остался позади, только морду неслышно повернул вслед за путниками.
– Присесть удастся не скоро, – уныло вздохнул Волк. – Хотя нет, вон там уже не блестит, видите? Наверное, там топь и кончается.
– Скорей бы уже… – напряженно ссутулилась Мара
Ее золотистые волосы переливались'в свете луны, рассыпаясь по плечам живым теплым сиянием. И ярким лунным светом светилась белизна кожи в разрыве сарафана.
Волк поймал себя на мысли, что поглядывает на нее украдкой, хотя таиться вроде бы нечего. До чего же красивая… Сил нет. Певец почему-то представил ее совершенно раздетой, но от этого она не стала ни хуже, ни лучше, даже доступней не стала – молчаливая, таинственная. Будто зыбкий лесной дух с жаркой кровью богов в жилах. Ее хотелось коснуться, обнять, но не захапать по-мужицки, а лишь приласкать, чтобы хоть немного унять затаившуюся в глазах грусть. Ей хотелось петь песни, хотелось представлять ее рядом, близкую, отдающуюся, но даже i> мыслях не хотелось перейти от мечтаний к делу.
Волк снова глянул на запретную голую ногу и вздохнул, переполнившись неизведанным доселе волнением.
Конь шел уверенно, бодро, словно ему нравилось брести по бабки в воде, а липкая грязь совершенно не мешала напористой поступи. Волк так призадумался, что оступился о кочку и, потеряв пальцами стремя, плюхнулся коленями в грязь.
– Ящ-щ-щер! – выругался он. – Подождите!
Мара остановила коня и обернулась, легкая улыбка коснулась точеных губ. Ратибор и вовсе расхохотался.
– Вот вам и упырь! – гоготал он. – В грязи, тиной пахнет! У-у-у-у! Ну, порычи, Волчара!
– Иди ты к Ящеру, – поднимаясь, огрызнулся певец.
Вдруг стрелок умолк, словно его заткнули, даже следа от улыбки не осталось. Волк никак не ожидал такого после столь безобидных слов.
– Ты чего, обиделся? – удивился он. – Сам хохочешь, потом обижаешься…
Но через пару мгновений стало совершенно понятно, что Ратибор смотрит не на него, у Мары тоже улыбка пропала. Они смотрели куда-то за спину Волка, и у того мурашки по спине поползли от быстро заползшего под рубаху ужаса. Но оборачиваться не стал – вдруг подшучивают? Опять начнут гоготать… Перетопчутся!
– Лось, – выдавил из себя Ратибор безобидное слово, но таким тоном, что у Волка волосы стали дыбом.
В свете луны стало отчетливо видно, как побледнела Мара, даже тени пролегли по щекам.
Вроде не шутят.
Волк не спеша встал, обернулся и… замер. Шагах в тридцати у них за спиной стоял лось – неподвижный, молчаливый, как призрак, с обломанным рогом и склоненной к отражению луны головой. Тот самый.
– Что это с ним? – запинаясь, прошептал певец. – Может, он хворый? Чего он увязался за нами-то?
Лось не ответил. Даже не шевельнулся, только глядел на луну тупым безразличным взглядом. В глазах ничего не отражалось, а шерсть, наоборот, блестела, словно намазанная жиром, и когда Волк пригляделся, сразу понял, что это не шерсть вовсе, а голая мокрая кожа.
– Да он плешивый весь… – Губы слушались плохо. – Точно хворый. Пойдем-ка отсюда, а то еще подцепим какую заразу.
Он взялся за стремя, и Мара снова стукнула коня пятками, сапоги зачавкали по мелководью, унося их все дальше от середины Звериной Топи.
– Странный лось, – буркнул Ратибор. – Не был бы хворым, я бы его голыми руками… Мяса было бы…
– По-моему, он странный какой-то, – высказала Мара то, в чем каждый боялся признаться. – Есть в нем что-то жутковатое, правда?
– Лось как лось… – передернул плечами Ратибор. – Ну, больной. Что с того? Ты же сама говорила, что хворые и старые звери в этом болоте топятся.
И тут же в его голове две мысли соединились в одну, он отпустил стремя, отступил на шаг и медленно обернулся.
– Постой-ка, – с дрожью в голосе приказал он девушке.
Лось продвинулся вперед еще на десяток шагов, но никто из путников не заметил когда. Теперь зверь глядел на них неотрывно, и все трое с ужасом разглядели в больших лосиных глазах разгорающееся алое пламя.
– Да это же… – коченея от страха, начал Волк. Лось слегка приоткрыл пасть, и в воду звучно
шлепнулась вывалившаяся оттуда лягушка. Вывалилось и еще что-то – полужидкое, темное, но певец разглядывать это не стал.
– Упырь, – подытожил Ратибор.
Он помолчал пару мгновений, а затем выкрикнул во все горло:
– Спасайся кто может!!!
Паники он не терпел, поэтому предпочитал в крайних случаях начинать ее сам.
Последнее, что успели разглядеть все трое перед тем, как пуститься в бегство, были огромные, желтые, кинжаловидные клыки, медленно вылезающие из челюстей травоядной пасти.
Этого хватило всем, даже Ветерок вздыбился и рванул так, что Мара едва удержалась в седле. Лось как будто только этого и ждал – сорвался с места с клокочущим трубным ревом, от которого по воде побежала отчетливая сетка ряби.
Луна светила ярко, настойчиво, весело, рисуя во всем блестящем отражение огненной стрелы, перечеркнувшей дорогу с востока на запад. И если бы она могла видеть, то разглядела бы с недосягаемой высоты три рвущиеся на север точки, оставлявшие на воде след как от разрезающей волны ладьи. А следом за ними одну, явно массивную, бездушно-настойчивую, догоняющую путников с несвойственной живым тварям прытью.
Для лося воды словно не существовало, он мерно и мощно рвал копытами болотное дно, быстро сокращая расстояние до беглецов. Рев от него стоял такой, что, наверное, в Киеве было слышно. В животе у Волка от этого рева задвигались кишки.
– Не уйдем! – задыхаясь от бега, крикнул Ратибор – Надо в разные стороны!
Упрашивать никого не требовалось – Волк отпустил стремя и зигзагами стал уклоняться на запад, спотыкаясь на особо глубоких местах, Мара изо всех сил ударила коня пятками, и Ратибор, не удержавшись за стремя, кувыркнулся в грязную воду. Тут же с тяжелым плеском поднялся, словно выпрыгнувшая из пруда рыба, и что было сил рванул на восток, изредка загребая руками для большей прыти.
