"Фантастика 2025-116". Компиляция. Книги 1-27 (СИ) - Гладышев Сергей А.

Царевич Гвидо пришёл в себя в уютной пещере, стены которой были увешаны мастерски вытканными коврами. На него приветливо глядела дивной красоты девушка в тонкой белой сорочке, чем-то неуловимо напоминавшая Марику, хотя её пышные распущенные волосы были не тёмными, а светло-русыми.

   — Кто ты? Где я?

   — Я — мавка. Ты скатился с конём с Черной горы. Коня волки добили. А тебя я подобрала и сюда принесла. Ты такой красивый! Верно, совсем один теперь? Оставайся со мной. Правда, хорошо тут? Эти ковры я выткала. Люди так не умеют. И никакие враги тебя тут не найдут. На охоте тебе всегда удача будет. А как мы, мавки, любить умеем...

Она склонилась над царевичем. Льняные волосы мягко и ласково упали ему на лицо, рубаха сползла, открывая белое плечо и грудь. Синие глаза манили, звали забыть обо всём... Гвидо рывком приподнялся, схватил мавку за плечи:

   — Что с моим отцом, царём бастарнов и его воинами?

   — Все, кто был у озера Неистового, погибли под снегом и градом. Остались гуцул и воин в шлеме с рогами и орлом. Они бились, и гуцул победил...

Из груди царевича вырвался дикий крик:

   — Месть! Ненавижу ваши горы! Месть!

Мавка в страхе вырвалась, забилась в угол:

   — Ты страшный... Красивый, а страшный. Бес за тобой пришёл — бес мести!

Гвидо обернулся ко входу в пещеру, ожидая увидеть жуткого чёрного демона с окровавленным оружием. Теперь он был бы царевичу лучшим другом и помощником. Но вместо демона в пещеру заглядывал Бесомир. Друид осунулся, в волосах появилась проседь, лицо стало другим — непреклонным и властным. Из-за плеча жреца выглядывал какой-то мрачный худой мужик в кептаре.

   — Здравствуй, царевич! Боги спасли меня и тебя. Меня выкопал из-под снега волколак. Сразу почуял колдуна. Я с него чары снял — его ведьма какая-то оборотила. Теперь до смерти будет нам служить. Тело твоего отца мы сожгли, а пепел погребли в пещере, недалеко отсюда.

   — Что с храмом, секирой?

   — Волколак подобрался к усадьбе Яська, узнал: храм разрушен, а секира потеряла прежнюю силу. Ардагаст с Децебалом и гуцулами сейчас гуляют в усадьбе. Видно, нам с тобой в Дакию дороги уже нет. Но есть ещё западные бастарны, языги, Рим...

Гвидо застонал тоскливо, безнадёжно. Теперь он был обречён до самой смерти мстить — за отца, за погибшее царство. Мстить златоволосому царю, к подвигам которого он, Гвидо, уже никогда не будет причастен. Иначе, как врагом Солнце-Царя.

Опавшая листва багряно-золотым ковром устилала тенистую поляну. Где-то внизу шумел Черемош. Под высоким буком стоял, упираясь верхним концом в развилку ветви, четырёхгранный столб из красного тиса. Рядом стояли Ясень с угольком в руках и Вышата. В тени деревьев сидели обе волхвини, Яр и Вишвамитра с Хилиархом.

   — Ну вот, всех врагов победили, теперь примемся за самого опасного — того, что в душах людей, — сказал Вышата. — Додумались ведь друиды: в Богите, на самом высоком и святом месте, своего урода трёхликого поставить. Всем миром-де правит Разрушитель.

   — Да ведь его там, в святилище, за валами мало кто и видел, кроме посвящённых, — возразил Яр.

   — Вот это и хуже всего. Они у себя собирали самых умных, самых способных к волхвованию. Всех, кто может задуматься: как мир устроен, кто им правит? И делали из них рабов Разрушителя. Потому и надо сделать для Богита не просто новый образ Рода. А такой, чтобы в нём был весь мир. И чтобы видно было: как ни сильно Зло, а Добро миром правит. Как бы это изобразить, да чтобы всякому было понятно? Ну-ка, мудрейшие из венедов, эллинов и индийцев! — Лукаво прищурившись, Вышата окинул взглядом собравшихся.

   — Наши философы любят рассуждать о единстве мира в Боге, который есть мировой Ум, и высшее Благо, и ещё много чего, — подал голос Хилиарх. — Но вот изобразить его... Кроме Зевса на троне, ничего на ум не приходит.

   — Ваш философский Бог — чтобы о нём болтать по всяким академиям да ликеям, — махнул рукой Вышата. — А поселянин идёт молиться об урожае не туда, а в храм, да не в потайной, что только для посвящённых.

   — У нас брахманы тоже любят болтать о Брахмане, который есть всё — все боги и весь мир. И так мудрено болтают, что мы, кшатрии, едва понимаем. А вайшьи и шудры [104] знают одно: мир создал Брахма, у него четыре лица — это четыре стороны света, а у Шивы-Разрушителя — три лица — это три мира, — сказал индиец.

   — Эллины с четырьмя лицами изображают разве что Гермеса на перекрёстках, а с тремя — страшную Гекату, владычицу ночи, и всяких чудищ вроде Цербера... Лучше не вспоминать! — поёжился грек. — А ещё в Риме я видел статую четырёхликого Януса.

   — О четырёхголовом боге, творце и владыке мира, и о трёхголовом змее, его враге, учили рахманы — жрецы арьев, — кивнул Вышата. — Этого народа давно нет, а мудрость его осталась. Четыре стороны и три мира... Раздели-ка, Ясень, столб на три части.

Ясень разметил столб, сделав самой большой верхнюю треть:

   — Здесь, на небе, надо бы четырёх богов изобразить.

   — Ты хочешь сказать, юноша, что все боги суть лица одного Бога? Я это слышал от египетских жрецов об Амоне-Ра и от халдейских — о Мардуке, — важно произнёс Хилиарх.

   — Мы почитаем четырёх богов — повелителей сторон света. Господь Кришна — это все боги, — сказал индиец.

   — Кришна, то есть Даждьбог? Больно молодой бог, — покачал головой Яр. — Род — вот кто во всём. Он весь мир создал.

Ясень смущённо развёл руками:

   — Да я и не думал о таких премудростях. У нас ведь Рода как вырезают? Четыре лица, на одной стороне — руки, ноги, рог в руке, а на остальных — пусто. В красном углу оно и не заметно, а в капище...

   — Верно, юноша! — ободряюще кивнул эллин. — Мир прекрасен, и бог, владеющий всем миром, должен быть прекрасен. Итак, четыре бога...

   — Два бога и две богини, — пошептавшись с Миланой, решительно заявила Мирослава. — А на главной стороне — Лада-Мокошь.

   — Вы что это, весь мир изобразить собрались, а про Мать Мира забыли? — тоном строгой матери произнесла Милана.

   — Тогда два бога — её сыновья, Даждьбог и Перун, — столь же твёрдо сказал Яр.

   — А рядом с Даждьбогом — утренняя Заря-заряница, красная девица, — добавила Мирослава. — Я её именем вам всегда раны заговариваю.

Ясень принялся рисовать, а Вышата указывал:

   — Перуна — по левую руку от Лады, Зарю — по правую, Даждьбога — рядом с Зарей. Даждьбога — без оружия: он — жрец, а Перун — воин. Потому Лада мирного и доброго сына больше любит, чем грозного и воинственного.

Молодой художник изобразил Ладу с рогом, из которого она весь свет поит и кормит. Перуна — на коне и с мечом, Даждьбога — со знаком Солнца на груди, Зарю — с солнечным кольцом в руке. Потом взглянул на Мирославу. Та довольно улыбнулась и указала на средний ряд:

   — А в земном мире — люди. Хороводом, под богинями жёны, под богами мужи, а под Ладой — мать с ребёнком.

Ясень усердно и легко работал угольком. Вышата заметил, что юноша охотнее прислушивается не к нему, великому волхву и своему отчиму, а к невесте. Что ж, не дерзят старшим, и то хорошо. Он, Вышата, в молодости тоже всё свой путь искал. Когда хоровод был кончен, Вышата прищурился и простовато спросил:

   — Вот боги, вот люди, в чёрт где? Главный чёрт, трёхликий?

   — Как где? В пекле. — Ясень ткнул угольком в низ столба.

   — Ну, и как бы его так вырезать, чтобы ему и молиться не захотели?

Ясень потёр затылок. Чудище какое пострашнее? Слабые да трусливые таким и молятся. Мирослава пришла на помощь жениху:

   — Когда Чернобог на небо приступом шёл, сбросили его оттуда светлые боги, и провалился он сквозь землю, и велели ему боги держать её на себе. Потом, видно, подпёр её чем-то вместо себя.

Ясень дерзко усмехнулся, снова взялся за уголёк. И вот уже Трёхликий стоит на коленях, скорчившись в три погибели, и с трудом, оскалив зубы от напряжения, подпирает подземный свод руками и головой. Индиец довольно хлопнул себя по бедру: