Гильдия - Голотвина Ольга

Поэтому появление пожилого наррабанца с девочкой-родственницей и со слугой торговец воспринял как дар судьбы и в знак уважения перешел на родной язык гостя. По-наррабански купец говорил бегло и правильно, чем сразу заслужил симпатию Рахсан-дэра.

На прилавок легли старинные свитки и более поздней работы бумажные книги. Хозяин понял, что ему повезло даже больше, чем он ожидал: гость оказался не высокомерным невеждой с тяжелым кошельком и пустой головой, а человеком, влюбленным в историю, запечатленную на пергаменте.

Сам торговец считал себя (и не без оснований) глубоким знатоком именно наррабанской истории и литературы, поэтому спор, вспыхнувший над прилавком, не имел ничего общего с вульгарным торгом. Книга – это вам не пучок петрушки в зеленном ряду.

– Да сожрут меня гиены, почтенный, если этот сборник стихов относится к году Летучей Рыбы Багрового Круга. У нас в Наррабане даже младенец, едва научившийся лепетать, скажет, что поэтический стиль «узор дождя» появился позже, в годы Белого Круга, когда творили великие Ракхад и Зарраш, да просияют их имена сквозь века внукам и правнукам нашим!

– О мой многоученый гость! Младенцу, едва научившемуся лепетать, простительна подобная ошибка. Но твои благородные седины красноречиво говорят о мудрости. А потому взгляни на эти строки о строительстве Великого Канала. Разве имеется в виду не Бездонный Канал между реками Тхрек и Шерчи?..

Нитха, заскучав, отодвинулась к открытой двери. Оттуда виден был храм и идущие к нему прохожие – зрелище для нее куда более интересное, чем куски старого пергамента.

Вот толстая нарядная мамаша ведет двух малышей, а те норовят приотстать и за маминой спиною дать друг другу пинка.

Вот расфуфыренная, вся в лентах и кружевах девица идет, высоко подняв голову и не глядя по сторонам, а за нею торопится парень, забегает то справа, то слева, что-то говорит, но надменная красотка его не слушает. Поссорились, видно.

Вот два циркача с медведем на цепи, за ними – стайка счастливых ребятишек… Ну, тут уж девочка едва удержалась на пороге!..

Но вдруг впереди, там, куда стремились нарядные прохожие, возникло смятение, послышались крики… и Нитха увидела, как меж тревожно трепещущими полотнищами-«парусами» потянулись струи дыма.

– Дайру! – вскрикнула девочка и выбежала на улицу.

А почтенный наставник, забыв о вверенной его заботам знатной девице, спорил с торговцем о том, какой из наррабанских каналов тот самый, воспетый в стихах.

В разгаре спора Рахсан-дэр заметил у своего плеча восторженную физиономию Дайру, который с упоением внимал каждому слову.

Рахсан знал мальчишку три года, ценил его начитанность и ум и даже тайком пытался купить его у Бавидага – увы, неудачно. И сейчас старику захотелось удивить собеседника. Он ухмыльнулся и по-наррабански спросил Дайру:

– Что ты думаешь об этом свитке, малыш?

Торговец растерянно замолчал: при чем тут слуга, место ли ему в ученой беседе?

Дайру не подвел Рахсан-дэра. Все-таки он был сыном смотрителя анмирской библиотеки, помогал отцу разбирать, «лечить» и переписывать рукописи. И сейчас, вспомнив отцовские слова, он учтиво ответил:

– Я мало знаю о каналах, господа мои. Но вот эта буквица… – Дайру, не касаясь пальцем пергамента, указал на красочную миниатюру – заглавная буква «тхи», увитая виноградной лозой. – Она высотой в пять строк, а известно, что не только в году Летучей Рыбы, но вообще до конца Багрового Круга буквицы принято было рисовать высотой в три строки и гораздо проще. Крупные буквицы ввел в начале Белого Круга – точнее, в году Крокодила – знаменитый художник Аххар из Горга-до, он же и усложнил орнамент…

У книготорговца отвисла челюсть.

Рахсан-дэр рассмеялся, одобрительно взъерошил белобрысые вихры Дайру и хотел сказать торговцу что-то ехидное…

Но тут и послышался вскрик девочки.

Дайру первым очутился на пороге, завопил: «Нитха-а!» – и кинулся вслед за мелькающим в толпе ярким покрывалом.

Рахсан-дэр выбежал следом, в панике завертел головой. Но Нитхи было уже не видно.

А в это время в храме Того, Кто Хранит Неразумных Тварей, дела пошли немного веселее. В кошеле на поясе Шерайса уже бойко позвякивало несколько медяков, а стоящий в темном углу берестяной короб до половины наполнился съестными приношениями.

Нищим у входа тоже перепало немного меди. Они горланили, выставляли напоказ свои увечья, моля о милосердии. И все-таки жрец не мог отделаться от странного ощущения: что-то было не так. Он не смог бы объяснить, что именно не так, но время от времени ловил на себе холодные выжидающие взгляды. Словно сидела у порога злобная, но хорошо обученная собака, ожидающая лишь команды, чтобы броситься и разорвать.

Может, это из-за появления бродяги со сломанным носом?..

Шерайс с досадой отогнал от себя мысли, не подобающие праздничному дню, и с приветливым лицом обернулся к вошедшим в храм мужчине и женщине средних лет.

Не понравились они жрецу. С первого взгляда не понравились. Вроде бы и одежда праздничная, и узелок у женщины в руках… а в глазах нет выражения, которое Шерайс сегодня видел почти у каждого: мол, вот я какой молодец, богов не забываю! У этой парочки вид был настороженный и злой, словно они всю дорогу в храм бранились меж собой, а на пороге святилища ссору на время оставили.

Женщина – костлявая, остролицая – шла на шаг позади мордастого, набыченного супруга. Но именно на ней, не красивой, не юной, задерживался взгляд. Муж казался заурядным по сравнению с этой особой.

Почему Шерайсу казалось, что от нее веет опасностью? Что было причиной? Сухой блеск темных глаз? Быстрое, резкое движение, когда ее окликнул муж? Не просто повернула голову – шевельнулись плечи, все тело… Коротко дернулась на голос – и снова застыла.

«Щука, – подумал Шерайс. – Ой, щука…»

Муж женщины, приветствовав жреца, завел с ним разговор о кобыле, которая недавно ожеребилась:

– Вот, стало быть, ежели жеребенка благословить, чтоб не болел… его надобно в храм доставить? Или как?..

– Совсем это не нужно! – объяснил Шерайс. – Достаточно принести жертву вином и зерном, а я вознесу молитву.

Мужчина сделал шаг в сторону, и Шерайсу, чтобы оставаться лицом к собеседнику, пришлось повернуться. Теперь он стоял спиной к жертвеннику. Почему-то меж лопаток пробежал холодок, мелькнула глупая мысль: вот сейчас женщина ударит в спину!

Что за вздор…

– Вином да зерном – оно понятно, – продолжал гудеть мужчина. – А только не крепче ли будет дело, ежели скотинку малую сюда представить?

Шерайс снова начал растолковывать непонятливому владельцу жеребенка, что многие и впрямь приводят животных в святилище, это вообще единственный храм, куда можно привести неразумную тварь… но зачем, если боги одинаково хорошо видят жеребенка и в храме, и в хлеву?..

Договорить жрец не успел.

Полутемный храм озарился разом, до самого купола. По ноздрям ударил запах – смесь горелой ткани с какой-то кислятиной. Шерайс не успел ничего сказать, не успел даже обернуться, как женщина прокричала:

– Пожар!

В этом крике не было ни растерянности, ни страха. Он прозвучал, как призыв к бою. И тут же за порогом взревели ответные голоса:

– Пожар!

– Храм горит!

– Гнев богов на нас, люди!

Спутник «щуки» схватил Шерайса за руку и поволок к двери. Женщина вцепилась в другую руку. Жрец в растерянности пытался упираться, но непрошеные спасители были сильнее. Краем глаза Шерайс увидел немыслимое зрелище: огненный фонтан, вставший над жертвенником. Искры парили в воздухе и пчелами впивались в сухое дерево стен.

Мужчина и женщина вытолкнули Шерайса на улицу, в возбужденную галдящую толпу. И тут к жрецу вернулся голос:

– Люди, несите воду! Во имя Безликих, не дайте храму сгореть!

Толпа всколыхнулась. Кто-то кинулся к соседним домам, кто-то уже волок ведро от ближнего колодца, попробовали выстроить цепочку, но она распалась… все было нескладно, недружно, нестройно… а из окон уже валили клубы дыма, пробивающиеся изнутри языки пламени лизали оконные рамы.