Империя Дамеона - Быстров Андрей

У него в глазах рябило от черно-белых фотографий Гансов, Фрицев, Дитеров и Карлов, от мелкого текста, от бесчисленных сносок и примечаний, иногда на немецком языке, которым, правда, Саша, владел отлично. Сотрудница архива Леночка жалела его, заваривала чай, бегала в буфет за бутербродами, и все же к концу дня Саша возвращался домой с больной головой и красными, опухшими глазами.

Около полудня двадцать шестого мая он раскрыл очередную папку.

«Ганс Вессер, — прочел он под фотографией мужчины в армейской пилотке, — лейтенант вермахта, в боях на Восточном фронте не участвовал… Послужной список… Был обнаружен выздоравливающим после тяжелого ранения в военном госпитале Шенеберг 15 мая 1945 года… Освобожден 23 октября 1945 года…»

— Так, так, — бормотал Саша, листая страницы дела. — Это все пропускаем, лабуда… Ага, вот. Местопребывание в настоящее время не установлено… Кандидат в третью башенку, шут их всех побери…

Саша захлопнул было папку, но какая-то не поддающаяся определению сила властно заставила его вновь вглядеться в фотографию Ганса Вессера.

Неужели он знает этого человека? Где, при каких обстоятельствах мог он встречаться с ним? Нет, наваждение. Как будто незнакомое лицо. И все же…

Что-то большое, могучее, причиняющее боль пыталось всплыть из-подо льдов в памяти лейтенанта Волкова. Что-то связанное с настолько страшным, что этот ужас, даже само предчувствие ужаса загоняло готовое проявиться воспоминание вглубь.

Эти глаза человека на фотографии… Саша почувствовал, как сиденье стула уходит из-под него. Снимок вдруг перестал быть простым черно-белым снимком, он обрел плоть. Перед Сашей стоял живой человек, необычайного, прямо-таки гигантского роста, и Саша смотрел на него снизу вверх… Нет, рост у него был нормальный, выше среднего, это Саша был очень мал. Ему исполнилось… Семь лет? Восемь? А этого человека звали не Ганс Вессер. Его звали…

21

Маму Саши Волкова, Марию Владимировну, привезли в Бухенвальд из женского концлагеря Равенсбрюк вместе с маленьким сыном в июле сорок четвертого. И хотя понятно было, что ничего хорошего от перевода ожидать не приходится, Мария Владимировна, когда-то бывшая настоящей русской красавицей, а теперь осунувшаяся и подурневшая от горя и слез, заставляла себя верить, что перемен к худшему уже не будет — хуже некуда. Она ошибалась и в глубине души знала, что ошибается, но добровольное заблуждение поддерживало в ней иссякающие жизненные силы.

На новом месте Мария Владимировна сразу ощутила, что из одного ада угодила в другой, еще беспросветнее. Среди узниц, с которыми ее поселили, бродили жуткие слухи о кошмарах, творящихся в блоке сорок шесть, обнесенном двойным рядом колючей проволоки. Подходить к блоку строжайше запрещалось под страхом смерти. Те, кого уводили туда, никогда не возвращались — а уводили чаще всего из барака, где содержали и Марию Владимировну. В наибольший ужас ее повергало то, что у заключенных женщин не отбирали детей, отправляли в блок сорок шесть вместе с ними. (Доктора Динг-Шулера интересовало влияние наследственных факторов на сопротивляемость организма, о чем Мария Владимировна, естественно, догадываться не могла)

А маленький Саша радовался тому, что живет вместе с мамой, что сносно кормят и не бьют…

Несмотря на то что его детство в последние годы проходило сначала на немецкой фабрике, где работала вывезенная из России мать, а потом в концлагерях, куда она попала за какую-то провинность, мальчик был не по годам развитым, наблюдательным и сообразительным. Немецкую речь он усваивал наряду с русской, и если не совсем понимал, почему заключенные панически боятся штурмбаннфюрера Шульце или оберфюрера Попендика, исходящая от этих людей волна холодной угрозы действовала и на него.

В Равенсбрюке, согласно правилам, он жил отдельно от матери и был счастлив, что в Бухенвальде они вместе…

В тот день, последний день жизни Марии Владимировны, в барак вошли несколько человек, среди них Шульце и Динг-Шулер. Но Саша инстинктивно угадал, что распоряжаются не они и даже не здоровенный тип в форме оберштурмбаннфюрера (Саша уже разбирался в знаках различия), а очень молодой господин с красивым интеллигентным лицом.

Вошедшие с любопытством оглядывали узниц.

— Рекомендую вот эту, доктор Мерц, — обратился к молодому господину Динг-Шулер, указывая стеком на Марию Владимировну. — Стопроцентное здоровье! При испытаниях «Илзе» не будет фоновых искажений. — Мерц кивнул. — К тому же у нее есть сын, а ведь нам понадобится ребенок.

— Вот он, Генрих. — Фон Хепп поманил Сашу рукой. — Эй, иди сюда!

Саша робко подошел. Генрих Мерц склонился над ним, заглянул в лицо, и Сашу повлекло чудовищное притяжение даже не этих завораживающих глаз, а той бездны, что скрывалась за ними. Это длилось вечность…

Наконец Мерц выпрямился.

— Нет, — небрежно бросил он. — Этот не подойдет, хи-ловат… Давайте вон того, крепенького. Я не хочу проводить демонстрацию на ослабленных объектах, это снизит эффект. А женщину берите.

— Пойдемте в следующий барак, господа, — пригласил штурмбаннфюрер Шульце. — Нам надо еще выбрать мужчин.

И они ушли, а следом явились охранники и увели Марию Владимировну. Она не плакала, только на прощание крепко прижала к себе Сашу:

— Ничего не бойся, сынок. Я вернусь.

Она не вернулась. Она и не могла вернуться.

22

Удушающая хватка памяти отпустила лейтенанта Волкова. Он снова увидел себя в реальности, в тысяча девятьсот шестидесятом году, в полутемном помещении архива КГБ СССР. Но теперь он твердо знал, как зовут человека на фотографии. Генрих Мерц.

Нужно немедленно доложить руководству…

Капитан Сухарев встретил Волкова приветливо:

— Проходи, садись, Саша… Как там твои фашисты? Не свихнулся еще от них?

— Товарищ капитан, — взволнованно заговорил Волков, — я узнал… Опознал по фотографии нацистского преступника.

Ничего не добавляя, он вручил капитану папку с делом Ганса Вессера. Сухарев раскрыл ее:

— Вот этот… Лейтенант вермахта? Так, на Восточном фронте не воевал, дальше…

— Да нет, товарищ капитан, — горячо перебил Саша. — Никакой он не лейтенант и не Ганс Вессер. Капитан нахмурил брови:

— Так кто же он?

— Генрих Мерц. Я не знаю его звания в СС… Может быть, он вообще не из СС, но, когда он приезжал в Бухенвальд, перед ним стелился сам штурмбаннфюрер Шульце. Я лично видел, как он отбирал заключенных для экспериментов в блоке сорок шесть.

Сухарев достал пачку «Беломора», продул гильзу, размял папиросу, закурил:

— Не ошибаешься ли ты, Саша? Ты был ребенком тогда.

— Я не ошибаюсь, товарищ капитан, — отрубил Волков. — Мерц отправил в блок сорок шесть мою мать. Пыхтя папиросой, Сухарев молчал.

— Это очень серьезное дело, товарищ лейтенант, — сказал он, напустив полкомнаты дыма. — Я доложу наверх. Возможно, будет принято решение связаться с немецкими товарищами. Но сам понимаешь, на основании одного твоего заявления…

— Это Мерц, — упрямо гнул свое Саша. — Если я даже имя его запомнил лучше, чем таблицу умножения, как же я мог забыть его внешность?

— Да… да. — Капитан вновь скрылся за сизым облаком. — Я-то знаю тебя, но начальство не знает. Оно верит фактам — а как же иначе? А факт у нас с тобой один — показания свидетеля, который видел этого Мерца…

— Мерца!

— Мерца пятнадцать или шестнадцать лет назад, однажды в детстве… Слабовато.

— Сделайте запрос, товарищ капитан, — настаивал Саша.

— Запрос я сделаю, я обязан его сделать. Подай письменный рапорт на мое имя.

— Если прикажут, я готов поехать в ГДР и помочь немецким товарищам в розыске преступника.

— Шустрый ты, — чуть усмехнулся капитан. — Вот когда прикажут, тогда и поедешь. А пока возвращайся в архив и выполняй текущее задание. Вопросы есть?

— Нет, товарищ капитан.

— Свободен.

23

Долгих два месяца Саша Волков плохо спал, он даже ухитрился схватить взыскание за опоздание на службу, чего с ним никогда прежде не случалось. Когда его вызвал наконец капитан Сухарев, сердце Саши стучало так, что едва не оборвалось.