«Выбьют из меня», — от этих слов Ника содрогнулась. Выбьют — это не метафора, не красивое выражение для усиления впечатления. Они же в прямом смысле будут её выбивать. Уже выбивали. Да так, что на нём живого места не осталось. Она часто задышала, пытаясь справиться с охватившей её паникой.
— Бедный мой, — прошептала она, едва слышно. Но Кир услышал. Посмотрел на неё с какой-то странной тоской.
— Да что теперь-то… теперь придётся всё им выложить…
— Что-о-о? — Ника дёрнулась и даже вскочила. — Как выложить?
— Так, выложить, — Кир устало прислонился к стене. — Неужели ты думаешь, что я позволю, чтобы они и с тобой…
— Кир, ты что? Нельзя ничего говорить! Ты что, не понимаешь, зачем они хотят знать, где он? Чтобы убить его! Ты не бойся, я выдержу…
— Выдержишь? Ты понимаешь, что они с тобой сделают? — почти выкрикнул Кир.
Ника понимала. Она видела, что они сделали с Киром. Конечно, она совсем себе не представляла, каково это. Её никогда не били. Ни разу. По большому счёту она и боли-то никогда сильной не испытывала, если не считать случайные детские ссадины и порезы по неосторожности. Она понятия не имела — как это, когда тебя избивают. И как её тело отреагирует на это. Но одно она знала точно — она выдержит. Боль — не самое страшное, и она справится…
— Нет, ты не понимаешь! Ты не понимаешь, Ника! — Кир даже попытался встать.
— Я выдержу, Кир, — твёрдо сказала она.
— Я не выдержу! Я! Я не смогу смотреть, как они тебя…
— Я справлюсь. Меня, конечно, никогда не били…
— Да они тебя не только бить будут, дура! — в сердцах выпалил Кир. Ему наконец-то удалось встать, он смертельно побледнел, но всё-таки выпрямился и теперь стоял напротив неё. — Ника! Очнись! Не только бить!
— А что ещё… — начала Ника и осеклась. Потому что поняла, что ещё… Вспомнила глаза этого, плосколицего, в которых мелькнул похотливый интерес. Вспомнила руки того, второго, бесцеремонно ощупывающие её тело, пока он тащил её сюда.
Она охнула и задохнулась. От ужаса и отвращения. И даже, кажется, почувствовала снова запах того отморозка, его грубые, жёсткие ладони на её груди.
— Теперь ты понимаешь? — Кир смотрел на неё в упор. — У нас просто нет другого выхода.
— Мы всё равно не должны ничего говорить, — тихо и твёрдо произнесла Ника. — Даже если…
Её голос дрогнул, сорвался. Она испугалась, что заплачет, разревётся, как маленькая, но сейчас, именно сейчас, плакать нельзя.
Перед глазами встало смеющееся лицо папы.
Это было после первой, проведённой в школьном интернате недели, трудной, мучительной, наполненной новыми людьми и новыми знакомствами, иногда не самыми приятными. Ника сообщила отцу, что больше в интернат она не пойдёт, потому что там всё плохо.
— …и ещё имя у меня дурацкое, — нахохлившись, твердила она, вспомнив, как на перемене какой-то мальчик больно толкнул её, так, что она упала на коленки, и крикнул громко, на весь коридор: ника-дурника, под одобрительный гогот других мальчишек. — И кто только меня так назвал?
— Я назвал, — папа присел рядом и ласково притянул её к себе.
— Ты? — ей почему-то стало особенно обидно.
— Я, — серьёзно подтвердил папа. — А знаешь, что означает имя «Ника»?
Она замотала головой, уставившись на него.
— Победа. Была такая древнегреческая богиня. Богиня Победы. И я всегда знал, что если у меня будет дочь, то она непременно будет победительницей.
— Папочка, — прошептала она едва слышно. — Им меня ни за что не сломить. Ни за что. Вот увидишь.
— Ника, — Кирилл всё-таки услышал её шепот, хотя и понял его по-своему. — Ника, ты не понимаешь. Они…
Она шагнула к нему, обняла, уткнулась лицом в плечо. Его рубашка была влажной — то ли от пота, то ли от крови, Ника не хотела думать от чего именно. Сквозь мокрую материю она чувствовала его тепло, ощущала, как его бьёт дрожь.
«Он боится, — внезапно поняла она. — Не за себя боится. За меня. Мой бедный, избитый Кирка. Да почему всё так-то? Почему?».
— Послушай, — он заговорил хрипло, торопливо. — Дай мне тот кусок, ну, ту заточку. Где она? Я попробую… Они не знают, что я могу. Я попробую внезапно… Кинусь… Ты беги. Вдруг выйдет? Я смогу задержать их, наверное… ненадолго. Если очень быстро, то…
Ника представила, как он будет биться за неё. До самой смерти будет. Измученный, едва стоящий на ногах, кинется с жалким обрубком пластика на двух или даже трёх вооружённых мужчин. Отнимут пластик — будет драться голыми руками, зубами грызть. Глаза наполнились слезами. Она не стала возражать ему, доказывать, что это невозможно, что он не сможет… Да он и сам всё понимал. Замолчал, тяжело дыша, прижимая её к себе, всё крепче и крепче, хотя наверняка морщился от боли…
— Должен быть выход, — тоскливо простонал он. — Послушай, я попробую с ними договориться. Если они тебя отпустят, то я им всё выложу. Им же надо знать, где твой отец? Значит, они могут пойти на сделку. Мы придумаем что-нибудь, обязательно. Пусть они сначала тебя выпустят, а тогда я им уже…
— Кир, ты же знаешь, что нас убьют. В любом случае — убьют, — прошептала Ника.
— Нет. Меня убьют, но ты… Ника, мы можем попытаться. Ты должна жить! — почти выкрикнул он.
— Я люблю тебя, — вдруг сказала Ника. Сказала неожиданно для себя. Она не думала никогда об этом, не пыталась сформулировать, что именно она чувствует. Слова пришли сами. И она знала, что это — правда. Она его любит. Всегда любила. С тех пор, как они прятались от людей дяди Бори на шестьдесят девятом, и потом, когда у них было несколько недель тихого, безмятежного счастья, и после их глупой ссоры, когда они наговорили друг другу всякой ерунды, и даже когда она была со Стёпкой. Она всё равно любила Кира. Стёпка — он хороший, добрый, надёжный. Замечательный. Вот только он не был Киром.
— Я не позволю, Ника. Они ничего с тобой не сделают. Ты должна жить. Мы что-нибудь придумаем, — бормотал Кир в каком-то отчаянном помешательстве.
Он сейчас думал только о ней. Не о своих обидах, не о том, как спастись самому. Он думал только о ней. И это и было самым лучшим и правильным ответом на её признание. Нике не нужны были его слова. Его боль, отчаяние, желание вытащить её любой ценой, даже ценой своей жизни — вот, что было красноречивее тысячи слов.
— Почему, Кир? Почему так… быстро? — она всё-таки разрыдалась. Слёзы, уже давно бывшие наготове, хлынули из глаз, мешаясь с его кровью на рубашке.
Его руки неловко заскользили по её волосам, ласково и успокаивающе, а потом он осторожно оторвал её от себя, взял в ладони лицо — она почувствовала его шероховатые, горячие пальцы, заглянул в глаза.
— Ну что ты? — он смахивал её слезы, но они всё равно продолжали бежать непрерывным потоком. — Ну что ты, Ника, пожалуйста, не надо… Ника…
И они стали целоваться. «Как в последний раз», — пронеслась в голове избитая фраза. А, может, и вправду, в последний. Сколько там им осталось: несколько часов, несколько минут? Наверно, очень страшных часов или минут, чудовищных, омерзительных, а дальше пустота, и всё равно… всё равно она была счастлива. Почти счастлива.
Она случайно задела какую-то рану или ссадину, Кир вскрикнул. Она оторвалась от него, участливо посмотрела в его глаза. Точнее, в глаз — второй так заплыл, что даже не открывался. И там, в глубине она увидела наконец то, что хотела увидеть всё то время, пока они были вместе. Это был другой Кир, нет, тот же, такой же, её Кир, но всё равно другой. Повзрослевший, что ли. Не мальчик, эгоистичный и дерзкий пацан, а настоящий мужчина. Сильный, смелый, взявший на себя ответственность за неё и собирающийся защищать. Биться. До последнего вздоха. Она почти задохнулась от нежности, вглядываясь в его обезображенное лицо — жуткое, хоть в фильме ужасов показывай, но всё же — самое прекрасное лицо на свете.
— Я так и не дочитал ту книгу, — вдруг произнёс он.
