— Я… ты знаешь.
— Это забавно. — Она не повернулась, чтобы встретиться с ним взглядом. — Я жду, когда это случится, но это просто — никогда не случается. Не так, как с тобой.
— Это было не так. — Он пытался найти слова, которые могли бы утешить, которые могли бы представить все иначе, чем было на самом деле. — Это была самооборона. И он мог бы выжить, это могло бы — я имею в виду, это не будет…
— Это было ради Энтони, — сказала она очень жестким голосом. — И это последний раз, когда я хочу говорить об этом.
Глава двадцать седьмая
Кто не сеет — жатве рад,
Кто не ищет — делит клад,
И мечом грозит не тот,
Кто в огне его кует.
ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ, «Мужам Англии». [878]
Настроение в тот день было нервно-тревожным. Как дети, перевернувшие муравьиное гнездо, они теперь со страхом ожидали, насколько ужасными будут последствия. Прошло несколько часов. Наверняка сбежавшие профессора уже связались с городскими политиками. Наверняка в Лондоне уже прочитали эти брошюры. Какую форму примет обратная реакция? Все они годами верили в непроницаемость башни; ее стены до сих пор защищали их от всего. Тем не менее, казалось, что они отсчитывают минуты до жестокого возмездия.
— Они должны послать констеблей, — сказала профессор Крафт. — Даже если они не смогут войти. Наверняка будет попытка ареста. Если не за забастовку, то за… — Она взглянула на Викторию, моргнула и замолчала.
Наступило короткое молчание.
— Забастовка тоже незаконна, — сказал профессор Чакраварти. — Закон об объединении рабочих от 1825 года запрещает право на забастовку профсоюзам и гильдиям.
— Но мы же не гильдия, — сказал Робин.
— Вообще-то да, — сказал Юсуф, который работал в юридическом отделе. — Это записано в учредительных документах. Выпускники и студенты Вавилона входят в Гильдию переводчиков в силу своей институциональной принадлежности, поэтому, проводя забастовку, мы нарушаем закон, если вы хотите разобраться в этом.
Они оглядели друг друга, а затем все разом разразились смехом.
Но их хорошее настроение быстро улетучилось. Ассоциация между их забастовкой и профсоюзами оставила неприятный привкус во рту у всех, поскольку рабочие агитации 1830-х годов — возникшие непосредственно в результате серебряной промышленной революции — потерпели оглушительный провал. Луддиты погибли или были сосланы в Австралию. Ланкаширские прядильщики были вынуждены вернуться на работу, чтобы избежать голодной смерти в ближайший год. Бунтовщики Свинга, разбивая молотильные машины и поджигая амбары, добились временного улучшения заработной платы и условий труда, но эти меры были быстро отменены; более десятка бунтовщиков были повешены, а сотни отправлены в колонии в Австралии.
Забастовщики в этой стране никогда не получали широкой общественной поддержки, потому что люди просто хотели всех удобств современной жизни, не желая знать, как эти удобства достигаются. И почему переводчики должны были добиться успеха там, где другие забастовщики — не менее белые забастовщики — потерпели неудачу?
Была, по крайней мере, одна причина надеяться. Они набирали обороты. Социальные силы, побудившие луддитов громить машины, не исчезли. Они только усугубились. Ткацкие и прядильные станки с серебряным приводом становились все более дешевыми и повсеместными, обогащая не кого иного, как владельцев фабрик и финансистов. Каждый год они лишали работы все больше мужчин, оставляли без средств к существованию все больше семей, калечили и убивали все больше детей на станках, которые работали быстрее, чем мог уследить человеческий глаз. Использование серебра порождает неравенство, и оба эти явления в Англии за последнее десятилетие увеличились в геометрической прогрессии. Страна расходилась по швам. Так не могло продолжаться вечно.
А их удар, был убежден Робин, был другим. Их удар был более масштабным, его труднее было залатать. Альтернатив Вавилону не было, не было и рабочих. Никто другой не мог делать то, что делали они. Британия не могла функционировать без них. Если парламент не верил в это, то скоро узнает.
К вечеру полицейские так и не появились. Это отсутствие реакции озадачило их. Но вскоре логистические проблемы, а именно снабжение и размещение, стали более насущными. Теперь было ясно, что они пробудут в башне довольно долго, и дата окончания их забастовки не была определена. В какой-то момент у них должна была закончиться еда.
В подвале была крошечная, редко используемая кухня, где когда-то жили слуги, пока Институт не перестал бесплатно содержать свой штат уборщиков. Иногда ученые спускались вниз, чтобы перекусить, когда работали допоздна. Порывшись в шкафах, он обнаружил приличное количество непортящихся продуктов — орехи, консервы, печенье к чаю и сухой овес для каши. Этого было немного, но голодать за одну ночь они не стали. И они нашли много-много бутылок вина, оставшихся после многих лет факультетских мероприятий и вечеринок в саду.
— Ни в коем случае, — сказала профессор Крафт, когда Джулиана и Мегхана предложили отнести бутылки наверх. — Поставьте их на место. Мы должны держать себя в руках.
— Нам нужно как-то скоротать время, — сказала Мегхана. — И если мы собираемся умереть с голоду, мы можем пойти и напиться.
— Они не собираются морить нас голодом, — сказал Робин. — Они не могут позволить нам умереть. Они не могут причинить нам боль. Вот в чем дело.
— Даже так, — сказал Юсуф. — Мы только что объявили о своем намерении разрушить город. Я не думаю, что мы можем просто забрести сюда, чтобы позавтракать горячим завтраком, не так ли?
Они также не могли просто высунуть голову на улицу и сделать заказ в бакалейной лавке. У них не было друзей в городе, не было никого, кто мог бы стать их связным с внешним миром. У профессора Крафт был брат в Рединге, но не было ни возможности передать ему письмо, ни безопасного способа доставить продукты в башню. А профессор Чакраварти, как выяснилось, имел весьма ограниченные отношения с «Гермесом» — его приняли на работу только после повышения на младший факультет, после того как его связи с высшим факультетом сделали его слишком рискованным для более глубокого участия — и он знал «Гермес» только по анонимным письмам и точкам сброса. Никто больше не откликнулся на их маяк. Насколько они знали, они были единственными, кто остался.
— Вы двое не подумали об этом, прежде чем ворваться в башню и начать размахивать оружием? — спросил профессор Чакраварти.
— Мы немного отвлеклись, — смущенно ответил Робин.
— Мы — действительно, мы придумывали все на ходу, — сказала Виктория. — И у нас было мало времени.
— Планирование революции — не одна из ваших сильных сторон. — Профессор Крафт фыркнула. — Я посмотрю, что можно сделать с овсом.
Очень скоро возник ряд других проблем. Вавилон был благословлен водопроводом и туалетами, но принять душ было негде. Ни у кого не было лишней смены одежды, и, конечно, не было прачечной — все стирали невидимые скауты. Кроме одной раскладушки на восьмом этаже, которая использовалась аспирантами в качестве неофициального места для сна, здесь не было ни кроватей, ни подушек, ни постельного белья, ни чего-либо, что могло бы послужить удобным постельным бельем на ночь, кроме их собственных пальто.
— Подумайте вот о чем, — сказал профессор Чакраварти, пытаясь поднять им настроение. — Кто не мечтает жить в библиотеке? Разве нет определенной романтики в нашей ситуации? Кто из нас откажется от совершенно беспрепятственной жизни ума?
Похоже, никто не разделял эту фантазию.
— Разве мы не можем просто уходить по вечерам? — спросила Джулиана. — Мы можем улизнуть за полночь и вернуться к утру, никто не заметит…
