Нейромант. Трилогия «Киберпространство» - Гибсон Уильям

Еще я думал о Хром. О том, что мы убили, уничтожили ее так же верно, как будто перерезали ей глотку. И ночь, которая вела меня сейчас своими улицами и площадями, уже объявила на нее охоту. Хром некуда было деться. И еще я подумал о том, как много у нее врагов в одной только этой толпе и что они станут делать теперь, когда ее деньги им уже не страшны. Мы забрали у нее все, что было. Она снова оказалась на улице. Я сомневался, что она доживет хотя бы до рассвета.

Потом я вспомнил о кафе, в котором повстречал Тигра.

Ее темные очки, и длинные черные тени, падавшие от них на лицо, и грязное пятно от румян – цвета плоти – в углу одной из линз рассказали мне обо всем.

– Привет, Рикки, – сказал я как ни в чем не бывало, но уже наверняка знал, что увижу, когда она снимет очки.

Синева. Синева Тэлли Ишем. Ничем не замутненная фирменная синева, по которой их узнают везде. И на каждом зрачке крошечными заглавными буквами выведено по краю – «Цейс-Айкон». Буковки мерцают, как золотые блестки.

– Красиво, – сказал я. (Румяна скрывали темную припухлость. Ни одного шрама, настолько качественное вживление.) – Ты где-то заработала денег?

– Да, заработала. – Она поежилась. – Но больше так не заработаю. Во всяком случае, не на этом.

– Я думаю, та контора приказала долго жить.

– О-о-о, – только и сказала она.

При этом ее лицо нисколько не изменилось. Новые голубые глаза оставались глубоки и неподвижны.

– Впрочем, теперь уже плевать. Пошли, Бобби ждет. Мы только что отхватили приличный кусок.

– Нет. Я должна уехать. Вряд ли он поймет, но мне правда нужно ехать.

Я кивнул, глядя, как моя рука протянулась и взяла ее ладонь. Рука была словно чужая и жила от меня отдельно. Но Рикки оперлась на нее по привычке.

– У меня билет в один конец, в Голливуд. У Тигра там есть знакомые, у них можно остановиться. Может, даже попаду в Тиба-Сити.

Насчет Бобби она оказалась права. Мы вернулись вместе. Бобби ее не понял. Но она уже сделала для него все, что могла. Я пытался намекнуть ей, чтобы не переживала за него, но она переживала, я-то видел. Когда были упакованы сумки, он даже не захотел проводить ее в коридор. Я поставил сумки на пол и поцеловал ее, смазав при этом румяна. И вдруг что-то поднялось внутри меня – подобно программе-убийце, которой мы спалили Хром. Дыхание мое оборвалось, и я неожиданно понял – что бы я ни сказал, слова будут излишни. Ей нужно было торопиться на самолет.

Бобби, развалившись во вращающемся кресле перед монитором, смотрел на вереницу нулей. Глаза его были прикрыты зеркалками. Я был более чем уверен, что к ночи он уже будет сидеть в «Джентльмене-неудачнике» – оценивая атмосферу, нервно ожидая любого знака, который бы ему подсказал, на что же будет похожа его новая жизнь. Но я не видел особой разницы. Станет лишь чуть комфортабельней, наверно, – и все равно он вечно будет нервничать, какая же выпадет очередная карта.

А я все не мог представить себе ее там, в «Доме голубых огней», как она отрабатывает свою трехчасовую норму в искусственном сне, пока тело ее и условные рефлексы заботятся о бизнесе. Клиентам не приходится жаловаться, что она только делает вид, оргазмы-то самые настоящие. Но ощущает она их, если вообще ощущает, лишь на самой границе сна, неуловимыми серебристыми вспышками. Это было так популярно, что стало почти легальным. Посетители разрываются между жаждой кого-нибудь поиметь и одновременно стремлением к одиночеству. Наверное, так всегда было в природе этой вот игры – и еще задолго до того, как сюда припутали нейроэлектронику, которая и позволила совместить несовместимое.

Я снял трубку и позвонил в авиакомпанию. Назвал ее настоящее имя и номер рейса.

– Она хочет поменять пункт назначения, – сказал я. – На Тиба-Сити. Да-да. Япония. – Вставил в прорезь кредитную карточку и набрал свой идентификационный код. – Первым классом. – Я вслушивался в далекий шум – они проверяли записи о моих кредитах. – И пожалуйста, в обе стороны.

Я все же думаю, что она сдала обратный билет или просто им не воспользовалась. Назад она уже не вернулась. Иногда поздно вечером я останавливаюсь у витрин с плакатами звезд симстима и вглядываюсь в эти прекрасные, как две капли воды похожие друг на друга глаза, которые смотрят на меня с таких же одинаковых лиц. Порой кажется: эти глаза – ее. Но ни одно из лиц, ни одно – никогда не принадлежит ей. И вдруг мне начинает казаться, что где-то далеко-далеко, на самом краю Муравейника, за гранью ночи и в стороне от всех городов, она машет мне на прощанье рукой.

От автора

Уже прошло десять лет с того первотолчка, что запустил странный процесс, в результате которого на свет явились «Нейромант», «Граф Ноль» и «Мона Лиза овердрайв». Технологии, при помощи которой вы читаете эти слова, десять лет назад еще не было.

«Нейромант» был написан на «допотопной механической пишущей машинке» – той самой, что стояла на столе у Джулиуса Дина, если вы помните описание его кабинета в Тибе. Машинка эта, портативный «Гермес-2000» – изящный и прочный механизм, – была выпущена где-то в 1930-е фабрикой «Э. Пайяр и Кº» в Ивердоне, Швейцария. В футляре она весит чуть меньше, чем нынешний мой «Макинтош SE/30», на котором я сейчас и пишу, и покрыта характерной зелено-черной, с «искрой», полировкой, возможно призванной напоминать обложку бухгалтерского гроссбуха. Клавиши тоже зеленые, из целлулоида, символы на них канареечно-желтые. (Однажды меня угораздило задеть клавишу-модификатор кончиком зажженной сигареты, драматично подтвердив тем самым исключительную огнеопасность этого древнего пластика.) В свое время «Гермес-2000» был одной из лучших портативных машинок в мире и одной из самых дорогих. Мой экземпляр достался мне от моего тестя, вернее от его отчима, который возделывал, можно сказать, журналистскую ниву и печатал на «Гермесе» хвалебные статьи о поэзии Роберта Бернса. Я же сочинял на нем сперва курсовые работы по английской литературе, потом свои первые рассказы, потом «Нейроманта» – а к живому компьютеру, считай, и близко не подходил.

Некоторым читателям это, судя по всему, кажется странным. Мне – вовсе нет. В 1981 году, когда я начал разрабатывать концепцию киберпространства (само слово впервые увидело свет на моем верном «Гермесе»), компьютеры по большей части представляли собой чудовищ размером с целую комнату, ощетиненных вращающимися катушками магнитной пленки. Однажды я видел компьютер издали, через окошко. Те мои приятели по университету, которые что-то на компьютерах считали, делали это в совершенно безбожное время, урывая часок-другой на кафедральных мейнфреймах по остаточному принципу.

Впрочем, примерно тогда же появился «Эппл IIc». Для меня он появился на рекламных плакатиках, которыми оклеивали автобусные остановки. Это соблазнительно компактное устройство – собственно, выглядевшее не крупнее вашего нынешнего «Пауэрбука» – было снабжено ручкой, за которую держалась, непринужденно им помахивая, рука некоего пиджака в белоснежной манжете. Портативность! Ну не удивительно ли – целый компьютер такого крошечного размера? (Я не знал тогда, что еще нужно таскать с собой монитор, плюс довольно громоздкий трансформатор, плюс еще один дисковод, весивший немногим меньше самого компьютера.) Та «эппловская» реклама и послужила прямым источником вдохновения для киберпространственных дек в «Нейроманте». Как и «Гермес-2000», в свое время «IIc» – это было о-го-го.

Не то чтобы мне довелось воспользоваться им в то время. Не совсем. Но в конце концов мой «Гермес» умер. Некий штифт или еще какая штуковина пала жертвой усталости металла. Запчастей – не достать никакой силой, а я только-только начал «Графа Ноль». Пришлось пойти в лавку, торгующую подержанными машинками, и заплатить семьдесят пять долларов за переделанный конторский «Ройял» – громоздкий ужас, одна удлиненная каретка которого весила двадцать фунтов. А каретка удлиненная стоит потому, сказали мне, что машинка принадлежала бабуле божий одуванчик, печатавшей на ней лишь восковки с расписанием воскресной школы, дабы размножать его на ротаторе. (Хотя большинство из вас и не в курсе небось, что такое восковки или ротационные машины.)