– И как ты узнал правду?
– Ну, она все же была не настолько умна. Если бы она была умнее, то не раскрыла бы себя, пока не оказалась вне досягаемости.
– Но она сама тебе рассказала. – У Робина засосало под ложечкой. – Хотела позлорадствовать.
– Она улыбалась, глядя на меня. Когда завыла сирена, Эви улыбнулась и сказала, что все кончено. И я ее убил. Я не хотел. Ты, конечно же, мне не поверишь, но это правда. Я хотел только испугать ее. Но я был зол и напуган, а Эви – просто дрянь. Если бы я дал ей возможность, она бы напала первой.
– Ты правда в это веришь? – прошептал Робин. – Или это ложь, которую ты внушаешь себе, чтобы спокойно спать по ночам?
– Я прекрасно сплю, – ухмыльнулся Гриффин. – А тебе нужна твоя ложь, верно? Дай угадаю – ты уговариваешь себя, что это вышло случайно? Что ты не хотел?
– Я не хотел, – заверил его Робин. – Это просто случилось… не нарочно, я не хотел…
– Не стоит, – перебил его Гриффин. – Не прячься, не притворяйся, это трусость. Признайся в том, что чувствуешь. Признай, что это приятно. Так приятно чувствовать свою власть…
– Я бы обратил все вспять, если бы мог, – настаивал Робин. Он не понимал, почему так важно убедить Гриффина, но это казалось последней границей, которую нужно удержать, главной истиной о его сути. Иначе он сам не будет знать, кто он такой. – Лучше бы он был жив…
– Ты же так не думаешь. Он получил по заслугам.
– Он не заслужил смерти.
– Наш отец, – громко произнес Гриффин, – был жестоким, эгоистичным человеком, который считал людьми только англичан с белой кожей. Он разрушил жизнь моей матери и позволил твоей умереть. Наш отец – один из главных поджигателей войны у нас на родине. Если бы он вернулся из Кантона живым, парламент сейчас уже закончил бы дебаты. Уже проголосовал бы. Ты дал нам время – несколько дней, а то и недель. Ну и что с того, что ты убийца? Мир без одного профессора стал только лучше. Хватит дрожать от груза вины, возьми на себя ответственность! – Он перевернул револьвер и протянул рукоятку Робину. – Возьми его.
– Я же сказал – нет.
– Ты по-прежнему не понимаешь. – Гриффин нетерпеливо схватил пальцы Робина и прижал их к рукоятке. – Мы вышли за пределы мира идей, Робин. Идет война.
– Но если это война, то мы проиграли. – Робин по-прежнему отказывался взять револьвер. – Ты не победишь на поле боя. Сколько у тебя бойцов, пара десятков? Это самое большее. И ты хочешь победить всю британскую армию?
– Вот тут ты ошибаешься, – сказал Гриффин. – Видишь ли, когда речь заходит о военных действиях, империя теряет гораздо больше, чем мы. Война подрывает экономику. Стоит нарушить один торговый маршрут, и по всей Атлантике упадут цены. Британская торговля очень уязвима, потому что ее такой сделали, потому что алчность капитализма наказуема. Именно поэтому восстания рабов оказываются успешными. Невозможно стрелять в собственных работников – это все равно что убить курицу, несущую золотые яйца. Но если система настолько хрупкая, почему мы так легко смирились с колониализмом? Почему считаем такое положение неизбежным? Почему Пятница не раздобудет винтовку или ночью не перережет Робинзону Крузо горло? Все дело в том, что мы живем так, будто проиграли. Мы все живем как ты. Видим их оружие, их серебро, их корабли и думаем, что для нас все уже кончено. Мы не задумываемся о том, насколько легко сравнять счет. И никогда не думаем о том, что произойдет, если мы возьмем в руки оружие. – Гриффин снова сунул револьвер Робину. – Осторожно, он тяжелый.
На этот раз Робин взял оружие. И наудачу прицелился в дерево. Револьвер и впрямь норовил опуститься, Робину пришлось поддерживать запястье другой рукой, чтобы выровнять прицел.
– Насилие показывает, на что мы готовы, – сказал Гриффин. – Насилие – единственный язык, который они понимают, потому что их система по своей сути является насильственной. Насилие сотрясает основы системы. И система не сможет это пережить. Ты даже не представляешь, на что способен, правда. Не представляешь, как изменится мир, пока не спустишь курок. – Гриффин указал на березу. – Нажми на спусковой крючок.
Робин подчинился. От грохота у него зазвенело в ушах, он чуть не выронил револьвер. Он был уверен, что прицел сбился, и не был готов к отдаче, рука задрожала от запястья до плеча. Береза осталась целой. Пуля улетела куда-то в темноту.
Но Робин не мог не признать правоту Гриффина – в этот момент он почувствовал удовольствие от того, какая огромная мощь подвластна его рукам, и эту силу он мог выпустить одним движением пальца.
Глава 23
У этих белых людей мелкие сердца, способные чувствовать только себя.
Мэри Принс. История Мэри Принс
После отъезда Гриффина в Глазго Робин так и не смог заснуть. Он сидел в темноте, взбудораженный до дрожи. У него кружилась голова и перехватывало дыхание, как будто он стоит на краю утеса за мгновение до прыжка вниз. Весь мир, казалось, находится на грани катастрофических перемен, и Робин мог лишь цепляться за то, что его окружает, хотя они все вместе неслись к точке разлома.
Через час Старая библиотека начала просыпаться. Как только часы пробили семь, сквозь полки донеслась симфония птичьих трелей. Звук был слишком громкий, чтобы доноситься снаружи, – среди книг как будто расселась целая стая невидимых птиц.
– Что это? – спросил Робин, потирая глаза. – У вас что, зверинец в шкафу?
– Это отсюда. – Энтони показал на деревянные напольные часы с боем, украшенные резными певчими птицами по краям. – Подарок от наших шведских партнеров. Они перевели gökatta как «вставать спозаранку», вот только на шведском gökatta означает «вставать спозаранку, чтобы послушать пение птиц». Внутри есть музыкальная шкатулка, но серебро имитирует настоящие птичьи трели. Чудесно, правда?
– Но могло быть и чуть потише, – сказал Рами.
– Ну, это лишь прототип. И он уже старый. Теперь можно купить такие в лондонских магазинах. Подобные часы очень популярны, богачи их обожают.
Они по очереди умылись холодной водой в тазу. А потом присоединились к девушкам в читальном зале со вчерашними заметками, чтобы возобновить работу.
Летти выглядела так, будто совершенно не спала. Под ее глазами залегли черные круги, она зевала, с несчастным видом прижимая руки к груди.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Робин.
– Такое впечатление, что все это мне снится. – Моргая, она обвела затуманенным взглядом комнату. – Все шиворот-навыворот и вверх тормашками.
И то верно, подумал Робин. Летти еще неплохо держалась, учитывая все случившееся. Он не знал, как вежливо выразить свою мысль, поэтому неуклюже спросил:
– И что ты думаешь?
– О чем, Робин? – в отчаянии спросила она. – Об убийстве, которое мы покрываем, о падении Британской империи или о том, что теперь до конца дней мы будем в бегах?
– Обо всем этом.
Она потерла виски.
– Справедливость ужасно утомительна. Вот что я думаю.
Кэти принесла дымящийся чайник с черным чаем, и все с благодарностью протянули кружки. Вималь, зевая, прошел из ванной на кухню. Через несколько минут по читальному залу растекся чудесный аромат жаркого.
– Яичница-масала, – провозгласил Вималь, раскладывая по тарелкам жареные яйца с томатным соусом. – Скоро будут тосты.
– Вималь, – простонала Кэти. – Я готова выйти за тебя замуж.
Они набросились на еду, как голодные волки, в полном молчании. Спустя несколько минут стол опустел, грязные тарелки вернулись на импровизированную кухню. Входная дверь со скрипом открылась. Вошла Илзе – она вернулась из города с утренними газетами.
– Есть новости о дебатах? – спросил Энтони.
– Они по-прежнему колеблются, – ответила она. – Так что у нас еще есть время. Виги в большинстве своем не хотят голосовать, пока не будут уверены. Но завтра или послезавтра нам нужны в Лондоне листовки. Надо отправить кого-нибудь на двенадцатичасовом поезде и отпечатать их на Флит-стрит.
