Робин был убежден, что их забастовка особенная. Они нанесли более серьезный удар, от которого труднее оправиться. Не существовало альтернативы Вавилону. Никто не мог его заменить. Без Вавилона Британия не выживет. Если парламент еще в это не верит, то скоро поймет.
Полиция не появилась и к вечеру. Отсутствие какой-либо реакции сбивало с толку. Но более насущной проблемой стало отсутствие припасов и удобств. Стало ясно, что придется провести в башне довольно долгое время – неясно, когда завершится забастовка. В конце концов у них закончится еда.
В подвале была крошечная кухня, которой редко пользовались, когда-то там жили слуги, а потом Вавилон перестал бесплатно предоставлять им жилье. Иногда студенты и преподаватели спускались туда перекусить, если засиживались допоздна. Порывшись в ящиках, Робин обнаружил запас продуктов – орехи, консервы, черствое печенье и овсянку для каши. Немного, но голодать пока не придется. А еще они нашли много бутылок с вином, оставшимся после факультетских приемов и вечеринок в саду.
– Исключено, – заявила профессор Крафт, когда Джулиана и Мегана предложили принести вино наверх. – Положите на место. Нам нужно сохранять ясный ум.
– Но надо же как-то скоротать время, – возразила Мегана. – И если мы умрем с голода, то можем хотя бы напиться.
– Нас не заморят голодом, – заявил Робин. – Нам просто не могут позволить умереть с голода. Ничего нам не сделают. В этом и суть.
– Даже если и так, – отозвался Юсуф. – Мы только что объявили о намерениях нарушить жизнь города. Вряд ли мы можем просто выйти и позавтракать.
Они даже не могли высунуть голову на улицу и сделать заказ в бакалейной лавке. У них не было друзей в городе, никого, кто мог бы стать связным с внешним миром. У профессора Крафт в Рединге жил брат, но невозможно было ни передать ему письмо, ни безопасно доставить продукты в башню. Профессор Чакраварти, как выяснилось, связан с «Гермесом» лишь постольку-поскольку – его завербовали, только когда он получил должность научного сотрудника, а дальше, на посту профессора, поддерживать отношения с «Гермесом» стало уже слишком рискованно, и он лишь получал анонимные письма в условленных местах. Больше никто на сообщение через «маяк» не откликнулся. А значит, больше никого не осталось.
– А вы об этом не задумывались, прежде чем ворваться в башню и размахивать оружием? – спросил профессор Чакраварти.
– Нам было немного не до этого, – смущенно ответил Робин.
– Мы… Вообще-то мы придумывали план по ходу дела, – призналась Виктуар. – Времени у нас было немного.
– В планировании революции вы явно не мастаки, – усмехнулся профессор Чакраварти. – Посмотрим, что получится сделать из овсянки.
Очень скоро возникли и другие проблемы. В Вавилоне име- лся водопровод и туалеты, но помыться было негде. Ни у кого не было запасной одежды, и, конечно же, постирать тоже не было возможности – обычно одежду стирали слуги, оставаясь как будто невидимыми. Не считая единственной койки на восьмом этаже, на которой иногда дремали аспиранты, в башне не было ни кроватей, ни подушек, ни постельного белья – ничего для комфортного сна, помимо собственных пальто.
– Посмотрите на это с другой стороны, – сказал профессор Чакраварти в смелой попытке всех взбодрить. – Кто не мечтает жить в библиотеке? Разве в нашем положении нет определенной романтики? Кто из нас откажется от жизни, посвященной чистому разуму?
Похоже, никто не разделял эту фантазию.
– А разве мы не можем по-тихому выбираться по вечерам? – спросила Джулиана. – Прокрадемся после полуночи, а к утру вернемся, никто и не заметит…
– Чушь, – бросил Робин. – Это вам не какое-то… развлечение, только на денек.
– От нас начнет вонять, – сказал Юсуф. – Отвратительнее не придумаешь.
– И все же мы не можем выходить и возвращаться…
– Тогда выйдем один раз, – предложил Ибрагим. – Только за припасами.
– Хватит! – отрезала Виктуар. – Прекратите! Все мы решили совершить государственную измену. Можем ненадолго и смириться с неудобствами.
В половине одиннадцатого из телеграфной комнаты, запыхавшись, выбежала Мегана и сообщила, что из Лондона пришла телеграмма. Все сгрудились у аппарата, с волнением наблюдая, как профессор Чакраварти расшифровывает послание. На мгновение он зажмурился, а потом сказал:
– Нам просто велели заткнуться.
– Что-что? – Робин потянулся за телеграммой. – И больше ничего?
– «Пожалуйста, откройте башню для нормальной работы», – прочитал профессор Чакраварти. – И все.
– Даже без подписи?
– Могу только предположить, что телеграмму прислали напрямую из министерства иностранных дел, – ответил профессор Чакраварти. – Телеграф не передает личных сообщений в такой поздний час.
– И ни слова по поводу Плейфера? – спросила Виктуар.
– Здесь всего одна строчка. И только.
Значит, парламент отказался выполнить их требования, а то и вовсе не воспринял всерьез. Быть может, глупо было надеяться на столь быстрый ответ на забастовку, до того как начнет сказываться дефицит серебра, но парламент мог хотя бы признать серьезность угрозы. Неужели члены парламента решили, что все рассосется само собой? Или хотели предотвратить всеобщую панику? Может, именно поэтому ни один полицейский не постучал в дверь, а лужайка перед входом была безмятежна и пуста, как обычно?
– И что теперь? – спросила Джулиана.
Ответа ни у кого не было. Им стало даже обидно, как детям, которые закатили истерику, но не получили желаемого. Столько хлопот ради такого короткого ответа – все это выглядело так жалко.
Они задержались у телеграфного аппарата еще на несколько мгновений, надеясь, что он оживет и сообщит более интересные новости – что парламент сильно обеспокоен, дебаты затянулись за полночь, а толпы протестующих заполонили Трафальгарскую площадь, требуя отказаться от войны. Но игла оставалась неподвижной. Один за другим они вернулись наверх, голодные и удрученные.
Остаток вечера Робин время от времени выходил на крышу, чтобы окинуть взглядом город в поисках любых признаков перемен или беспорядков. Но Оксфорд оставался спокойным и невозмутимым. Листовки валялись на мостовой, торчали в решетках, бессмысленно хлопали на легком ночном ветерке. Никто даже не потрудился их убрать.
В тот вечер им почти нечего было сказать друг другу. Они соорудили себе постели между полками, примостившись под пальто и найденными мантиями. Дружеская атмосфера дня исчезла. Всех мучил один и тот же невысказанный страх, что забастовкой они лишь обрекли себя на мучения, а их крики так и не услышат в непроглядной тьме.
На следующее утро рухнула башня Магдалины.
Никто такого не предполагал. Они поняли, что произошло, лишь проверив журналы заказов на работы, откуда узнали, как это можно было предотвратить. Башню Магдалины, второе по высоте здание в Оксфорде, с восемнадцатого века поддерживали инженерные ухищрения с использованием серебра, поскольку ее фундамент за много веков начал рассыпаться. Ученые Вавилона проводили плановое обслуживание опор каждые полгода, в январе и в июне.
Через несколько часов после катастрофы забастовщики выяснили, что в течение последних пятнадцати лет башней Магдалины занимался профессор Плейфер и записи об этих работах были заперты в его кабинете, недоступном для изгнанных преподавателей Вавилона, которые даже не вспомнили о предстоящей проверке. В почтовом ящике обнаружился шквал сообщений от запаниковавших членов городского совета, которые ожидали профессора Плейфера накануне вечером и только на следующий день обнаружили, что он в больнице, накачан лауданумом и без сознания. Один член совета все утро стучал в дверь Вавилона; никто его не слышал и не видел, потому что охранная система приглушала все звуки, мешающие ученым и студентам.
Тем временем срок башни Магдалины подошел к концу. В девять вечера в недрах ее фундамента раздался грохот, который слышали по всему городу. Робин с компанией как раз завтракали, и на столе зазвенели чашки. Все решили, что это землетрясение, пока не бросились к окнам, откуда увидели, что дрожит только одно здание вдалеке.
