Вариант «Зомби» - Романов Виталий Евгеньевич

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77

– Во-во, – согласился бывший спецназовец. – А этот – знай выводит… Слышь, Маратка, может, ему на нос потники сложить, а?

– Да ну его на хрен, Костя! – тихонько засмеялся Марат. – Отучим и без таких мер. Все же здесь не казарма.

– Дааа, не казарма, – вздохнул Лишнев. – Но, ты понимаешь, я все чаще думаю, что там жизнь лучше, чем здесь.

Константин сделал упор на слове «там», чтобы Марат понял, о чем речь. Понял и Дима Клоков, который лежал с открытыми глазами и слушал чужой разговор.

– Да, – поддержал Доценко. – Там, кажется, честнее. Есть черное и белое. Свои и чужие. В чужих надо стрелять. Своих надо прикрывать, и они прикроют тебя. Там есть продажные твари, готовые расплатиться за что-либо твоей жизнью. Но они, по счастью, долго не живут. Есть тыловые крысы, нажирающие морду. Ни о чем не думающие, кроме своей мошны. Таких видно за километр. Есть дуболомы: не дай Бог попасть к «деревяхе» под командование, если какая серьезная заварушка.

Марат и Константин отлично понимали друг друга.

– А тут – ни черного, ни белого, – продолжил Лишнев. – Тяжело мне, Маратка. Злой я. Злой и чужой здесь. Чувствую, тут нет места для меня. Если б газом не траванулся – ни за что б не ушел на «гражданку»…

– И мне тяжело, – признался Доценко. – А что делать?

Лишнев помолчал, видимо, не зная, как ответить.

– Грязи много, – наконец вымолвил он.

Койка под ним скрипнула, Лишнев повернулся на бок.

– Грязи и там много, – не согласился Доценко. – Расскажу тебе одну историю. Помню, я первый контракт подписал, перебросили на Кавказ, только-только. Но не в Чечню, а на линию Абхазия—Грузия. Ну и вот, прибыли мы на позиции, разместились. Жратву нам прямо в траншею приперли. Лежим мы, хавчик уминаем. Вдруг смотрю, к котелку, который в сторону поставили – чуть ли не за пятьдесят метров от позиций, – мужик подполз. Уселся за пригорком, жестянку на колени пристроил – и давай рубать. Хлеб, картошку с тушенкой. Водой из фляги запил. Съел все, котелок оставил, пополз куда-то в сторону. Я за ним наблюдал. Забился мужик в щель, накрылся шинелью, замер без движения.

Я у бойцов, кто не первый день, спрашиваю, что это, мол, за фигня. Что за человек? Наш, говорят. Спрашиваю: а чего рубает отдельно от всех? Помолчали они, помялись, а потом рассказали.

Бой был какой-то, за село, теперь название и не вспомнить уже. Выветрилось начисто. Мужика того контузило, сознание потерял. Очнулся в плену. Только в себя чуть пришел – очухаться дали, чтоб соображал и понимал, что с ним делают, – изнасиловали всем скопом. А потом били до полусмерти. Пока дышал еще – вытащили на нейтральную полосу, умирать бросили.

Выжил он каким-то чудом. Отлежался, уполз к своим. Да только не человек он для всех – опустили же. С тех пор спит в стороне, жрет тоже. Каждую ночь на другую сторону уползает. Без оружия, только нож с собой берет. Утром возвращается – руки по локоть в крови. Мстит. Говорят, смерти ищет. Да не берет его смерть. Так и живет: спит, жрет и снова за линию фронта, с ножом. Резать. Везде чужой. Ни там, ни тут. Разве так лучше, Костя? Там тоже грязь.

– Там тоже грязь, – эхом откликнулся Лишнев. – Нигде нет места для нас.

Доценко ответил не сразу. Закрыл дверцу печки, подошел к своей койке, улегся на нее.

– Давай спать, Костя, – наконец произнес он. – Не надо так безнадежно! Разберемся как-нибудь, да? И не с таким разбирались…

– Угу, – зевнул Лишнев. – Что это со мной? Охренел совсем! Давай на боковую. Поздняк уже.

Дима еще долго лежал, не мигая, глядел в потолок. Думал над тем, что услышал от Марата. Не все так просто было в жизни Лишнева и Доценко. Они не хотели в этом признаваться, не могли допустить, чтоб кто-то разглядел их слабость…

А он, Дмитрий Клоков, сильный или нет? Сильный? Способен ли на Поступок? И что считать поступком с большой буквы: когда набираешься смелости и подливаешь отраву своему товарищу? Когда не делаешь этого, зная, что тебя опустят и искалечат в отместку за такую глупость?

Клоков провалился в короткое забытье только под утро.

Новый день выдался каким-то тихим, не похожим на предыдущие. Дима еще до подъема «вывернулся» из полубредовых кошмаров, одолевавших его всю ночь. Тихонько встал, оделся. Вышел наружу. Медленно прошел мимо молчаливых домиков – все еще спали. Свернул на тропку, ведущую чуть в сторону от бухты, обошел полусгнившие причалы и останки судов. По скальной дорожке когда-то ходили люди. Конечно, теперь никто бы не смог различить их следов. Но вешки, расставленные вдоль узкой тропы, говорили о том, что кто-то, как и Дима, проходил здесь, чтоб взглянуть на мир сверху.

Океан был очень спокойным. Небольшие волны лизали берег. Солнце из-за облаков не выползло, но граница облачности приподнялась, отступила. Стало теплее, чем накануне. Диме показалось, что мир теперь гораздо больше. Нельзя сказать, что в предыдущие дни туман и низкие облака давили на него. Но сейчас, когда с площадки на уступе были различимы верхушки скал в море, проливы, призрачные силуэты соседних островов, этот остров уже не казался тюрьмой.

Клоков вдруг подумал, что в такую погоду легко умирать солдатам на войне. Вернее, он понимал, что умирать всегда трудно, но когда вокруг царят покой, умиротворение, какая-то вселенская тишина, проще думать о неземном, об отвлеченном. Проще верить в то, что конец жизни – еще не конец. Все продолжается, и продолжается вечно. Потому что человек уходит не бесследно. Он становится частью окружающей природы, огромного мира, и, быть может, в этом есть высшее предназначение человека.

– Доброе утро! – тихо произнес кто-то за спиной.

Дима вздрогнул, сжался, но тут же осознал, что это не голос Лехи-Гестапо, не голос одного из прихвостней Мезенцева. Позади стоял Фокин.

– Доброе утро, Святослав! – так же тихо отозвался Дима Клоков.

Он едва заметно шевелил губами. Совсем не потому, что боялся нарушить гармонию окружающего мира. Просто слова давались с трудом.

– У тебя какие-то проблемы, – помолчав, сказал Фокин.

Дима стоял лицом к океану, грустная усмешка парня не могла быть заметна священнику.

– Вряд ли я готов к исповеди, – поколебавшись, ответил он.

Святослав успел сделать несколько шагов вперед и теперь стоял рядом с Клоковым, а потому от Димы не ускользнуло, как Святослав пожал плечами.

– Исповедь – далеко не единственное, что приближает человека к гармонии, – задумчиво произнес он. – Иногда достаточно посоветоваться с кем-то… Кем-то чужим. Кто способен взглянуть на проблему со стороны, предложить новый выход.

Дима помолчал, размышляя над тем, что сказал Фокин.

– Святослав… – вдруг, неожиданно для самого себя, решился он. – Святослав, скажи, пожалуйста, как быть, если из ситуации есть только два выхода: плохой и очень плохой? Ни один тебе не нравится, но ты должен выбрать какой-то вариант, потому что жизнь не оставила ничего другого. Можешь поступить так, а можешь поступить эдак, но в любом случае потом будешь мучиться, пожиная плоды.

– Лао Цзы, – не раздумывая, ответил священник.

– Что? – не понял Дима. – Извини, я не расслышал.

– Лао Цзы, – терпеливо повторил Фокин. – Это имя великого китайского мыслителя, основателя даосизма. Попробуй в этом случае применить его философию. Не делай ничего. Точнее, дай всему развиваться естественным путем. Кто действует – потерпит неудачу.

– Для меня это не выход, Слава, – покачал головой Клоков. – Увы, я рад бы ничего не делать. Но жизнь поставила меня перед таким выбором, что если ничего не делаю – то проигрываю. Причем, проигрываю не мелочь – самого себя.

– Стань подобен воде, – будто не слыша собеседника, продолжал Святослав. – Посмотри на океан! Нет ничего мягче и слабее воды, но она нападает на крепкое и сильное. Никто не может победить ее.

– Все это здорово, – усмехнулся Дмитрий. – Да только вряд ли мне поможет.

– Если б мы с тобой сейчас спустились вниз, к океану, то увидели б на берегу огромное количество камней, обточенных водой. Когда-то эти камни были твердыми, острыми, как окружающие нас скалы. Однако вода победила их. Камни сохранили твердость, но изменили форму – они стали совсем другими, округлыми, приятными на ощупь.

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77