Не прошло и получаса, как с воздухоплавательного батальона доложили – японцы пришли в движение. Наблюдалось это не ясно, конечно. В темноте-то. Но все одно – пропустить движения больших масс людей в отблесках костров было сложно…
Всю ночь японцы проводили перегруппировку своих войск.
Всю ночь японцы провели на ногах, маршируя и проводя экстренные земляные работы.
Всю ночь они вели спорадический огонь по одним им видимым целям. Ведь войск корпуса Ренненкампфа там уже давно не было. Оставались всего две казачьи сотни, да и те – сильно рассеянные, дабы минимизировать потери, резвились, создавая как можно больше шума.
Генерал Куроки не спал.
Вокруг него находились в непрерывном движении войска. Куда-то стреляли пушки, долбили пулеметы и стрелки, пытаясь отразить натиск противника. Его не было видно. Никто не мог точно сказать, где он, какова его численность и каков маневр. Это удручало. Лишь серое небо радовало, возвещая скорый рассвет, который должен будет все прояснить. Он ждал лучи восходящего солнца с какой-то особой надеждой...
А вот Куропаткин смог неплохо вздремнуть. Почему нет? Инициатива-то находилась в его руках. Настолько, насколько это вообще было возможно. Войска третьего пехотного корпуса Маньчжурской армии выдвинулись из резерва на свои позиции. Артиллеристы, должным образом отдохнувшие с вечера, были свежи и бодры, находясь при орудиях.
- Ваше Превосходительство, - наконец, произнес начальник штаба, следивший за часами. – Время.
- Начинаем, - кивнул генерал и, завершив завтрак, уверенным шагом направился в командный центр, куда уже «ускакал» начальник штаба, начиная «заваривать кашу».
Вся артиллерия, что была в распоряжении Маньчжурской армии ровно в четыре часа по местному времени начала обстрел японских позиций. Кто дотягивался – бил по центру. Остальные – обрабатывали доступный им участок, отвлекая и дезориентируя.
А пехота третьего Маньчжурского корпуса, поднятая свистками командиров, неровными цепями устремилась вперед. В атаку. Каждому бойцу выдали по гранате и приказали молчать, пояснив, что лишний шум – это кровь. Их кровь. Не нужно привлекать внимание раньше времени.
Артиллерийские наблюдатели старательно отслеживали ситуацию с замаскированных наблюдательных пунктов. Ведь требовалось вовремя перенести огонь дальше – за линию укреплений. Дабы отсечь возможную контратаку противника и позволить своим ворваться в пусть и жидкие, но траншеи японцев.
Этот корпус был одно название - около пятнадцати тысяч человек. В то время как у японцев только в центре стояло не меньше тридцати. Да, совершенно деморализованных солдат, уставших и не спавших всю ночь, но все же весьма многочисленных. Однако применение новой и непривычной практики артиллерийского наступления, в сочетании с массированным использованием пусть примитивных, но гранат, позволило серьезно компенсировать этот недостаток.
Японцы попадали на дно траншеи с первыми взрывами. Особой бравады уже не наблюдалось. Когда же снаряды стали падать в глубине их позиций – начали медленно приходить в себя, отряхиваясь от земли, которой их завалило. Трясли головой, пытаясь избавиться от звона в ушах и общей дезориентации. К тому моменту русская пехота смогла выйти уже на триста метров. И побежала вперед что было сил. Молча. Лишь сопя и громыхая сапогами. Не привычная тактика. Обычно так не поступали. Но приказ генерала не обсуждали. Не такое уж и большое расстояние…
То здесь, то там стали раздаваться выстрелы и крики. Японцы поняли, что их атакуют. Но было уже поздно. Долго ли триста метров бежать?
Раз – и на головы не вполне пришедших в себя японцев полетели гранаты.
Гранаты – одно название. В мастерских Харбина и Хабаровска из боеприпасов для малокалиберных пушек Гочкиса делал «бомбочки» совершенно архаичного типа. Вынимали снаряд, деактивировали капсюль, после чего засыпали обратно заряд порох и затыкали все деревянной ручкой, выполнявшей, заодно, роль пробки. Фиксация «деревяшки» на нескольких гвоздях, проходящих насквозь и расклепанных с обратной стороны. Просто и банально, но крепко. В этой самой ручке было просверлено косое отверстие с вставленным туда коротким фитилем. Вот его-то и требовалось подпалить перед броском, из-за чего всем бойцам требовалось тащить с собой в бой уже подожженные бечевки, пропитанные селитрой или какие иные приспособления.
Не самый удобный способ, мягко говоря. Но мощность заряда, заключенного в гильзе 37-мм или 47-мм выстрела был вполне увесистым аргументом с довольно сильным фугасным действием. Особенно при массовом применении.
Но мы отвлеклись.
Метнули бойцы этот плод любви бульдога с кашалотом, в сторону врага. Припали на землю. А спустя какие-то секунды началась серия взрывов. То в траншеях, то рядом что-то ухало и бухало. Ну и японцы орали, попавшие под такой удар, что только добавляло какофонии.
Раздались свистки командиров. И слегка оглохший от взрывов корпус, вскочив с земли, заорав, что было мощи «Ура!», рванул вперед – атаковать деморализованного противника.
Удар. И японцы дрогнули. Побежали. Кто смог, потому губительность и эффективность такой атаки оказалась очень высокой…
Генерал Куроки сумел разобраться в ситуации только тогда, когда ему доложили, что центр пал и беспорядочно отступает. Слитный взрыв он слышал и сам. О том, что это такое – догадывался. Но то, что его центр пал, не ожидал.
Отовсюду уже сыпались доклады, один хуже другого.
Вот с северного фланга прилетел вестовой, докладывающий о начале артиллерийской подготовки. Вот прилетел взмыленный унтер, сообщивший о бое на батареях в центре…. У Тамэмото Куроки просто голова пошла кругом от всей этой вакханалии. Но главное он понял, что его армия скатывается в совершенную панику, теряя управляемость с каждой минутой. Посему единственное, что он сейчас мог сделать – это совершить общее отступление. Вряд ли у Куропаткина имелось под рукой действительно большое количество пехоты, чтобы развить успех в стратегическом масштабе. Конечно, разведка могла ошибаться, но укрыть десятки тысяч человек крайне непросто. Посему главным он увидел недопущение беспорядков и сохранение управляемости пусть и разбитого, но все еще войска. Сохранить. Вывести из-под удара. Привести в порядок. Занять крепкую оборону. И уже потом начать думать – как поступать дальше.
Когда сражение закончилось, Куропаткин выехал на позиции. Туда между порушенных проволочных заграждений валялись тысячи трупов. К траншее, заваленную телами погибших. К предполью.
Безрадостная картина.
Десятки тысяч человек пали, превратившись в обычные куски мяса, местами уже гниющие. Ведь тела, оставшиеся после провалившейся атаки пятнадцатого июня, еще не убрали. И оттуда, мягко говоря, пованивало. Лето все-таки. Везде валялись не только сами люди, но и фрагменты их тел, вывороченные внутренности…. Всюду сновали санитарные, трофейные и похоронные команды. Стремительно наводился порядок, насколько это было возможно, конечно. Чуть в стороне китайцы копали братские могилы. Священники мрачно и как-то даже неприкаянно бродили, размахивая кадилом с тлеющим ладаном над телами. Они понимали – ритуал должно не совершить. Но хоть так. То и дело поднимались стайки птиц с раздраженными криками. Оно и понятно – оторвали от вкусной и сытной трапезы.
Кавалерийский корпус Ренненкампфа форсированным маршем уходил на юго-запад, к Инкоу. Там имелся небольшой гарнизон японцев, не представлявший никакой угрозы для кампании. Но это не помешало Алексею Николаевичу отправить туда свою кавалерию. Ренненкампфа не сильно жаловали в армии, а мужчина он был толковый и даже талантливый. Его нужно было продвигать вперед. Толкать руками и ногами, для того и отправил к Инкоу. Требовалось громкое дело, пусть и малой пользы, но большого шума. Начальником штаба при нем стоял Мищенко, тоже неплохой кавалерийский командир.
