— Ты обещала меня слушаться, — в который раз за вечер напомнила я. — Будешь спорить, еще пару слоев бинта накручу, чтобы ты уж точно не выпуталась.
Марья обреченно вздохнула.
— Хлеб же пропадет, грех какой!
— Не пропадет, — заверила ее я. — Все сделаю, а ты ложись отдыхай. В кои веки еще доведется увидеть, как вместо тебя барыня работает.
Бабка захихикала. Тут же погрустнела.
— Да какая там работа, расстройство одно…
Я не стала ни спорить, ни оправдываться. Помогла ей перебраться на сундук и лечь.
— И ты иди отдыхай, касаточка, — сказала Марья, когда я накрыла ее одеялом. — А я завтра с утра уж как-нибудь одной рукой…
— Успеется отдохнуть, — отмахнулась я. — Сама же сказала: хлеб перестоит, и каша на завтра нужна.
Перловка, значит. Почему бы и нет, она вкусная, если правильно приготовить. Я залила крупу водой, а пока она набухает, занялась уборкой.
Чтобы ликвидировать все следы гипса, понадобилось много воды. Жаль, что сейчас зима: летом бы хоть на грядки помои вылила или вон компост пролила, чтобы зрел лучше. А так только заледенеет зря. Пришлось несколько раз сбегать к колодцу под причитания Марьи, дескать, замерзнет да надорвется касаточка. Замерзнуть мне не грозило — даже без шубы, в платке на голову да втором вокруг туловища, жарко было ведра таскать. Но последнее я донесла до дома на чистом упрямстве. Ничего, привыкну и натренируюсь.
Вылив остатки теплой воды в рукомой, я поставила греться новую. Ополоснув руки, заглянула в квашню: опара действительно подошла. Вымесила тесто, а там и крупой пора было заняться.
Я решила не делать «пустую» перловку. Раз уж в подполе стоит домашняя тушенка, ее и использую. Я расковыряла слой жира на одном из горшков, осторожно попробовала кусочек — мало ли, вдруг все же стухло, а специи запах перебили.
— Ты как будто мне не веришь, касаточка, — обиженно проговорила Марья, наблюдая за мной. — Твоя же маменька меня научила.
— Объеденье.
В самом деле, мясо показалось мне куда вкуснее привычного магазинного. То ли потому, что продукт натуральный, то ли у меня аппетит от работы разыгрался.
Марья просияла. Потом, видимо, припомнив, что касаточка ее все забыла, стала поучать:
— Если уж ты всерьез за хозяйство взялась, тогда слушай. Мясо в большие чугунки складываешь, ставишь в печь, в самую глубину. И не забудь еще в один горшок нутряной жир сложить, чтобы, значит, смалец топился.
Я угукнула, начиная чистить морковку. Держать нож оказалось неожиданно неудобно, как будто я отродясь ничего не готовила.
А может, и не готовила, Настенька-то явно была к труду непривычна. Конечно, от барыни никто не требует, чтобы она сама воду носила, но мне из-за этого только лишние проблемы. Не просто же так нянька не верит, что от нее, то есть от меня, реальная помощь будет.
А она между тем продолжала:
— Как чугунки закинешь, в самый перед печки пустые горшки поставь, да до утра пусть они жарятся, пока мясо в чугунках преет. А утром, как достала из печи, тут же эти горшки и заполняй по плечики, сверху смальцем залей доверху и сразу пергаментом накрой и перевяжи. Да не ровен час отвлечься! Нечисть-то, она тут как тут! Огня боится, а как жар из горшков уйдет, так и сглазит.
Эту «нечисть» я, кажется, знала: иную только по названиям, а кого и в лицо, то есть в микроскоп.
— Маменьку твою как-то барин отвлек, остыли горшки. Все испортилось, выкинуть пришлось, а так ведь по три года стояло, ничего мясу не делалось!
Насчет трех лет не уверена, но, пожалуй, такую тушенку можно есть не опасаясь: за ночь в печи простерилизуется что угодно.
Пока Марья рассказывала, я почистила и нарезала морковь и лук, сложила их в чугунок вместе с мясом и крупой. Плеснула немного воды. Сунулась в печь, сгребла угли в угол, пристроила на освободившееся место горшок.
— Может, супчик заодно на завтра поставить? — предложила я Марье.
Борщ, например. От тушенки осталось немного жира, овощи есть. Помидоров разве что я не видела в подполе, ну да обойдусь. Или без помидоров это уже будут щи?
— Осталось еще хлебово, что я тебе варила, — ответила нянька, отвлекая меня от бесполезной теории. — Завтра доедим его, а вечером поставим. Вон хоть щи серые. Крошева в подполе полная бочка.
Завтра так завтра. Честно говоря, я устала и физически, и душевно. Когда, умывшись, я добрела до спальни, едва хватило сил раздеться, и заснула я мгновенно.
Чтобы проснуться в темноте, резко, словно от толчка. Вскинулась на кровати, спросонья не сообразив, где я. Луна светила сквозь ветки деревьев за окном, покрывая комнату серебристым кружевом. Я откинулась на подушки, успокаиваясь. Старые дома полны разнообразных звуков: «дышат» деревянные перекрытия, то напитываясь влагой, то высыхая, двигаются вслед за промерзающей и оттаивающей землей стены. Поэтому скрип половиц не встревожил меня. Но он раздавался снова и снова, словно неторопливые шаги. А вот это уже, кажется, дверные петли.
Нянька бродит среди ночи, проверяет, все ли в порядке?
— Марья! — окликнула я, ожидая услышать: «Спи, касаточка, бессонница у старухи».
Но скрип затих.
10.1
Какое-то время стояла тишина, а потом половицы заскрипели снова. Я вылетела из постели как была, в сорочке и босиком, подхватив кочергу, отворила дверь комнаты. Та раскрылась неслышно, точно понимая, что лишний шум мне не нужен.
И одновременно с моей распахнулась дверь отцовского кабинета, выпуская мужскую фигуру.
Пьяница вернулся и бродит по дому? Но Петр был невысоким, коренастым и, даже сняв тулуп, не стал бы таким щуплым, как тень, развернувшаяся ко мне. Человек вздрогнул, а я едва не завопила: вместо лица был темный провал. Судорожно выдохнула. Платок. Закрыл лицо, как я вечером, только платок черный, а не белый.
Человек побежал по галерее к выходу. В свете луны, щедро льющемся в окна, было видно, что одет ночной гость как «барин» — в длинное приталенное пальто. Открылась дверь, ледяной воздух засквозил по полу, окончательно убедив меня, что тень в галерее — не привидение. Поняв, что догнать его не успею, я швырнула кочергой. Бросок вышел неловким, кочерга, загрохотала об пол, рассыпая искры. Но все же незваный гость охнул. От страха, что ли?
Я ругнулась, обозвав то ли себя, то ли Настеньку косорукой. Хлопнула дверь, заскрипели неровные шаги по снегу. Я дернулась к выходу, остановилась: не босиком же бежать? Да и не факт, что воришка, или кто он там, действительно удрал, а не притаился у двери, чтобы стукнуть меня чем-нибудь тяжелым по голове. Так что я ограничилась тем, что подкралась к двери… и обнаружила, что засова на ней нет. Вообще никаких замков нет, как это я днем внимания не обратила?
— Ты чего шумишь, касаточка? — раздался из кухни сонный голос няньки.
— Тут кто-то был, — ответила я. — Надо завтра же засовы везде прикрутить.
Но Марья только рассмеялась.
— Так это домовой бродит, проверяет, все ли в порядке. Спи, касаточка.
Домовой, значит. В цивильном костюме. Надо прямо с утра съездить в полицию и…
И первый вопрос, который мне задаст местный полицейский, — есть ли в доме что ценное. А я сама не знаю! Да и потом, вряд ли у местных господ есть привычка лазить по ночам к соседям. Хорошо, если просто решат, что барынька с жиру бесится.
Тоскливо помянув всех родичей «домового» и их извращенные развлечения, я подняла кочергу.
Стоп, а с чего искры-то летели, если пол деревянный? Опять магия? Я помахала кочергой так и этак. Просто издевательство какое-то! Так ничего и не добившись, я просунула чугунину в дверную ручку, хоть так запрусь. Бегом вернулась в спальню, юркнула под одеяло, только сейчас поняв, как закоченела в галерее. Думала, что буду трястись и прислушиваться весь остаток ночи, но, вопреки собственным ожиданиям, уснула почти сразу же.
Здоровенный трактор, рыча, ехал прямо на меня. А я лежала связанная поперек дороги, совсем как в кино, и все, что могла, — только ждать конца. Вот колеса наехали мне на грудь, придавливая, я заорала.
