"Фантастика 2025-76". Компиляция. Книги 1-35 (СИ) - Стоев Андрей

Усилием воли я отбросил неуместное рефлексирование и вернулся к заботам насущным:

— У меня также есть вопросы к начальнику канцелярии…

— Адриан Плюта, господин, — подсказала Мира, и упомянутый начальник приподнялся на стуле.

— Благодарю, Мира. Итак, уважаемый Адриан, мне доложили, что мастерская заключила договор на поставку коленных суставов тяжёлых бронеходов для четвёртого механического завода…

— Да, господин Кеннер, — проблеял обильно потеющий толстяк.

— Договор подразумевает очень серьёзные штрафные санкции за задержку поставок, но при этом у мастерской отсутствует лицензия на поставки по военным подрядам.

— Господин Горан заверял, что лицензия будет получена вовремя, — пояснил Адриан.

— Однако она так и не получена, и это получение по непонятным причинам задерживается.

— Господин Горан собирался обратиться в суд.

— Который, скорее всего, растянется на годы. И все эти годы мастерская будет платить штрафы за непоставку!

— Извините, господин Кеннер, я обращал внимание господина Горана на этот момент, но мне было приказано оформить договор.

— Вот как…

Я задумался. Что-то Горан Ивлич начинает вызывать у меня сомнения. Можно заключить договор с расчётом на получение в разумный срок лицензии, но нужно быть полным идиотом, чтобы при этом соглашаться на штрафные санкции. Горан идиотом определённо не выглядит, и что-то здесь не вяжется.

— Ну что же, я жду от вас подробный доклад по этому договору. Мне нужна полная история вопроса со всеми малейшими деталями.

— Будет сделано в кратчайшие сроки, — заверил Адриан.

Я уставился на Глеба Родина.

— К главному инженеру у меня тоже имеются вопросы…

Совещание шло своим чередом.

Стукнула дверь, и я оторвал глаза от бумаг, с которыми уютно расположился в кресле. Ленка заглянула в комнату и, увидев меня, решительным шагом подошла ко мне. Отняв у меня бумаги, она переложила их на журнальный столик, а затем, аккуратно подобрав юбку, уселась ко мне на колени.

— Хочешь новый дирижабль? — сразу же догадался я.

— Что? — растерялась Ленка. — Какой ещё дирижабль?

— Ну, для того чтобы купить новый самобег или какие-нибудь блестяшки, я тебе совсем не нужен. Стало быть, речь пойдёт о чём-то посерьёзнее.

— Ты что, считаешь меня меркантильной? — оскорбилась она.

— Значит, не дирижабль, — вздохнул я. — Ну ладно, можешь выкладывать. Я уже ко всему готов.

— Какие у тебя планы на выходной?

— В принципе, ничего неотложного, — честно ответил я.

— Я хочу сходить с тобой на выставку, — заявила она, предварительно меня поцеловав.

Судя по серьёзности подхода, выставка непростая. Надеюсь, там не авангардное искусство, где демонстрируются кучки экскрементов и прочее в таком роде. Хотя в этом мире искусство вроде бы ещё не успело развиться до таких высот.

— … а потом нам с тобой надо пройтись по бутикам, — добавила она. — Нужно подобрать тебе рубашки и ещё чего-нибудь, ты у меня что-то совсем обносился.

Надо же, а я и не подозревал, что хожу в обносках, и мне нечего надеть. Хотя в нашей гардеробной мой уголок по сравнению с Ленкиной частью смотрелся очень скромно, но всё-таки это было далеко не две полки в шифоньере.

— А что за выставка-то? — спросил я с опаской.

— Выставка как выставка. Называется «Новые тенденции в современной живописи».

— Вообще-то, я человек замшелый, и очень боюсь всего нового, — я и сам понимал, что эта попытка увильнуть выглядит довольно жалко.

— Кени, ну пожалуйста, — она ещё раз поцеловала меня, и я сдался.

Выставка новых тенденций проходила в Центре современного искусства — большом модерновом здании на набережной Плотницкого [201] ручья. Построили его не так давно, и существовал он практически полностью за счёт бюджета княжества. Молодым неимущим художникам и скульпторам там бесплатно предоставляли небольшие мастерские, хотя по правде говоря, большей части из них я пожалел бы и закутка в подвале. В Центре постоянно проходили разные выставки, и некоторые из них действительно стоило посетить. Как-то раз к нам добралась даже выставка графики из Нихона. Встретили её без особого восторга — Фудзи, сакура, люди в странных одеждах с плоскими узкоглазыми лицами, — для нашей избалованной публики всё это выглядело довольно чужеродно. Да и сам стиль графики, который в нашем мире впоследствии дал начало аниме, слишком уж сильно отличался от привычного масла или хотя бы акварели. Но мне выставка понравилась — я-то прекрасно знал, чего ждать, и сюжеты японской жизни были мне достаточно понятны.

Собственно, я не врал, говоря о своей замшелости — к так называемому современному искусству я и в самом деле отношусь очень насторожённо. Впрочем, критиковать и высказывать свои замечания я не собирался — по большому счёту, вопросы искусства были мне довольно безразличны, и затевать с женой споры по такому ничтожному поводу я не видел ни малейшего резона.

Однако моё ценное мнение Ленка пожелала узнать сама:

— Ну и как тебе картины?

— Очень интересно, — дипломатично похвалил я, разглядывая одно из полотен. — Хотя должен заметить, что мне гораздо привычнее, когда у людей две ноги.

— Ты просто не понимаешь, — нахмурилась Ленка. — Нужно не ноги считать, а попытаться вникнуть, ощутить соответствующее эмоциональное состояние. Эти картины нужно смотреть сердцем, а не разумом.

— Я стараюсь, — покладисто отозвался я, — но некоторые из них я не могу понять ни сердцем, ни разумом. Ни даже совместным их применением.

— Например?

— Ты точно хочешь поговорить со мной об искусстве?

— Хочу! — Ленка продолжала хмуриться. Она не теряла надежды привить мне высокий вкус, и довольно болезненно переживала свои неудачи в этом нелёгком деле.

— Ну хорошо, — обречённо вздохнул я. — Я так и не смог понять, например, вон ту картину.

Картина и в самом деле выглядела довольно загадочно. В левой стороне картины был нарисован квадрат, раскрашенный в яркие цвета радуги. В центре находился ромб со скруглёнными углами, содержащий внутри три широких полосы красного, жёлтого и зелёного в пастельных тонах. Справа был нарисован эллипс однотонного серого цвета. При этом картина определённо числилась выдающимся шедевром — она висела на стене в одиночестве, и красный бархатный шнур на бронзовых стойках не позволял подойти к ней поближе.

— И что тебе в ней непонятно?

— Я сначала подумал было, что серый эллипс обозначает самобег, ромб в центре — это светофор, но так и не сумел ничего сопоставить с радужным квадратом. Препятствие, гараж, остановка общественного транспорта? Но тогда при чём здесь радуга? В конце концов я решил, что к дорожному движению эта картина отношения не имеет, а на самом деле на ней аллегорически изображён процесс излечения от гомосексуализма…

Я посмотрел на картину ещё раз.

— … а может быть, как раз наоборот — если смотреть справа налево, то она показывает, как человек постепенно открывает для себя радости однополой любви.

Я снова окинул взглядом картину и заключил:

— Но я совершенно не уверен, что моя интерпретация верна, и художник имел в виду именно это. Так что я не могу сказать, что понял эту картину.

— При чём здесь гомосексуализм? — ошарашенно спросила Ленка. — Кени, ты временами бываешь такой странный, что иногда меня пугаешь.

У меня совсем вылетело из головы, что здесь радуга — это просто радуга, и с половой жизнью никак не связана. Штирлиц не устаёт зажигать.

— Я так вижу, — непринуждённо пояснил я. — Я смотрю сердцем, и оно мне подсказывает, что в этой картине не обошлось без какого-то гомосексуализма.

Ленка потрясла головой, на мгновение став удивительно похожей на норовистую кобылку.

— Кени, чтобы узнать, что изображено на этой картине, совсем не нужно сочинять какую-то безумную чепуху. Видишь справа от неё лист с описанием? Там искусствовед подробно объясняет, что изображено на картине, и как её следует понимать. Если коротко, то картина показывает, как меняется человек под давлением общества. Изменение цвета показывает, как его яркая индивидуальность постепенно подменяется серостью конформизма, а изменение формы — как общество постепенно сглаживает углы его характера, делая человека стандартным гладким элементом, который легко вписывается в безликую общность точно таких же серых единиц.