И Теон это понимает. Он не позволит чужаку остаться в живых. А может, и не ему. Миару он тоже побаивается, но пока не настолько, чтобы рискнуть.
Пока.
— Слабый мне самой не нужен. Как и отцу. Нет, все правильно. Ты и я, — ладонь нежно погладила щеку. — Мы всегда были здесь чужими. Лишними. И это наш шанс, Вин.
Шанс.
Винченцо понимает. Пожалуй, лучше, чем кто бы то ни было.
— Тебе не страшно?
— Страшно, — Миара никогда не лгала. Во всяком случае, ни разу еще у него не вышло поймать её на лжи. И сейчас она сказала правду. — Очень страшно. Но агент отца уверяет, что в Империи не все так и плохо.
— Человеческие жертвоприношения? Люди, которые едят других людей? Дикари, помешанные на силе?
— А разве мы не помешаны на силе? Пусть иного толка, но все же? В чем тогда разница?
— Не знаю. И ты вот так готова выйти замуж за кого-то… — он с трудом, но разлепил веки. Высыхая, кровь склеивала ресницы. — За кого-то из них?
— Почему нет? В конце концов, неудачный муж — это ведь не конец света.
Миара ласково улыбнулась и палец её лег на губы, призывая молчать. Потом она сама наклонилась, коснувшись нежно, дразня.
— Не стоит, — Винченцо точно знал, что ей нельзя отказывать.
— И снова боишься?
— Боюсь. Отец будет недоволен.
— Брось. Ему все равно. Если, конечно, мы будем осторожны. А мы ведь будем осторожны, верно? — рука Миары легла на горло. — Или ты хочешь меня обидеть? Нельзя быть настолько неблагодарным.
Сердце в груди дернулось и застыло. Всего на мгновенье.
— Не стоит, — тверже повторил Винченцо. — И мне жаль, если мой отказ тебя обидит.
Рука убралась.
— Ты неисправим, — Миара упала на постель, раскинув руки. — И это хорошо. Ты себе не представляешь, насколько хорошо.
Винченцо поднялся и поклонился. Вежливо.
Правильно.
Почему-то не отпускало ощущение, что за ними наблюдали. Вероятно потому, что за ними и вправду наблюдали. Но кто?
Хотя, какая разница?
***
Со зверем Миха разминулся. Тот бродил где-то рядом, но не настолько, чтобы возникло желание убраться. Наевшись — сырое мясо оказалось не таким уж и отвратным — Миха закрепил остатки туши меж ветвей. Сам же устроился чуть выше. На сей раз сон был более ясным, чутким. Миха привыкал к лесу, и уже мог различить отдельные звуки его. Утром он спустился к роднику, разбитому свиньями. Но вода была холодной и чистой.
Мясо — свежим.
Жизнь почти нормальной. Вот только один вопрос мучил: а дальше-то что?
И дальше держаться родника, охотясь на свиней и прочих копытных? Ночевать в кронах деревьев? Жрать сырое мясо, окончательно утрачивая тот слабый налет человечности, который еще оставался?
Дикарь внутри не имел возражений.
— Это неразумно, — сказал Миха, пусть даже дикарь понимал его без слов. Но почему-то вдруг стало страшно, что он, Миха, опять разучится говорить.
Сложно ведь.
Слова неудобные и язык неповоротливый, да и за зубы то и дело цепляется.
— Лес. Деревья. Лиственные. Будет зима. Листья свалятся, — он поднял один, который еще оставался зеленым. — Снег. Холод.
Дикарь согласился.
Снег он не любил, холод тем паче. И внутри появилось ощущение тепла и огня. И укрытия. То есть, Михе предлагают найти какую-нибудь пещеру, в которой можно развести костер и пережить зиму?
— Нет, — Миха покачал головой. — Надо к людям.
Вот этого его желания дикарь не разделял категорически. Племя — это одно, а люди — совсем другое. Злые. Опасные. Коварные. Приносят дары, а потом ловят.
Сетями.
Запирают в клетки. Везут. Дают воду. От воды сон. И голова болит.
— Значит, тебя так поймали, — Миха присел на пенек. — Ладно, а племя твое где?
Ответ был весьма сумбурным. Где бы племя ни было, но добирались к городу долго, большей частью по воде. А до этого еще была дорога.
— Отличные ориентиры, — язык вернул былую подвижность. — Дорога и лес. Ладно. Тогда попробуем иначе. Выйти к людям. Найти кого-то, кто разбирается в окрестном мире. И узнать, где водятся подобные тебе. Или нам.
План выглядел совершенно бредовым, но альтернативой пока представлялась та самая, еще не обнаруженная пещера, с туманной перспективой постоянной в ней прописки.
— В конце концов, — Миха вытер лицо ладонью. — Сначала мы уберемся как можно дальше отсюда.
С этим дикарь согласился.
Только сперва потребовал снять поросенка.
Мясо еще не испортилось, но судя по тому, как весело припекало солнце, долго оно не протянет.
— Вот. Люди нужны. У них соль. И инструменты. Оружие опять же.
Правда, что-то подсказывало, что местные не настолько альтруистичны, чтобы взять и просто так поделиться с Михой, что солью, что инструментами.
— Будем решать проблемы по мере их появления, — Миха вскарабкался на дерево и стащил остатки добычи. — А все одно, с огнем решить надо. Не дело это — грызть сырое мясо.
Дикарь заворчал.
Лично его и сырое вполне устраивало.
Глава 18
Верховный смотрел на раба, лицо которого закрывала маска. Раб еще дышал. Грудь его вздымалась и опадала, и казалось, что с каждым вдохом она опадала все сильнее. Из тела уже ушла сила, а теперь уходила жизнь, медленно, но верно. Сопротивляться он не пытался.
Верховный нарочно не стал связывать.
Когда же грудь замерла, Верховный потянулся было к маске, но ощутил жар, исходивший от неё, и руку убрал. Меж тем кожа раба потемнела, покрылась мелкими трещинами, а после и вовсе тело осыпалось прахом, оставив на камнях лишь маску.
— Боги, — Верховный осенил себя знамением. И привычно забормотал молитву, правда, ныне она не приносила успокоения.
Маска же лежала.
И втягивала в себя пепел. Минута-другая, и на полу не осталось ни крошки, золотые же веки распахнулись, и на Верховного уставились алые полные истинной ярости глаза.
Ноги сами подломились, и Верховный растянулся на камнях, дрожа от страха и предвкушения.
Удалось!
Он принес и мажьи камни, но те маска выпила в одно прикосновение, однако ничего-то больше не произошло. И тогда он решился привести ей правильную жертву.
— Встань, — голос раздался в голове. — Подними.
Прикосновение чужого сознания обжигало. И Верховный поспешил подчиниться высшей воле. Маска, устроившись на стене, прикрыла глаза.
— Завтра. Еще. Приведешь. Сильную кровь.
Верховный поклонился.
— Уходи.
Он отступил.
— Возьми.
Верховный сперва не понял, о чем речь, но взгляд его сам зацепился за камень. Невзрачный мутный, темный, будто оплавленный кусок стекла, размером с кулак младенца, лежал там, где еще недавно находилось тело. С трудом наклонившись, Верховный поднял этот странный дар.
— Слабый, — сказала Маска. — Завтра. Двух. Служи верой.
— Да будет так, — губы дрогнули. — Во славу Империи!
— И солнца.
Камень Верховный стиснул в кулаке. Так и держал его, не выпуская, пока не оказался в собственных покоях.
***
На людей Миха наткнулся случайно.
Шел себе.
И шел.
День за днем, стараясь особо не задерживаться на одном месте, а то кто их, магов, знает. И дикарь был совершенно согласен, что чем дальше они уберутся от города магов, тем оно спокойнее.
Первым делом он избавился от ошейника, оказавшегося на редкость неподатливым. Долго пилить пришлось, а когти у него острые. Кожаную полоску Миха для верности закопал под корнями, надеясь, что местные мхи, которые поросячьи кости сожрали радостно и с немалым аппетитом, и ошейником не побрезгуют. А он ощутил себя свободным человеком.
Миха попробовал было пройти по собственному следу, отыскать тесак, но след тоже потерялся. А тесак, надо полагать, теперь был где-то под зеленой моховой шубой. Пришлось обходиться так.
Получалось.
Осталась позади дубрава, сменившись легким полупрозрачным осинником, в котором белесыми столпами вздымались мертвые исполины. Корни их ушли в землю глубоко, и побелевшие от времени деревья казались нерушимыми. В первый раз Миха подумал, что ночевать наверху — самое оно, но стоило приблизиться к мертвому дубу, коснуться гладкого, лишенного коры ствола, как желание подниматься пропало напрочь. Напротив, появилось неприятное чувство опасности, причем такой, от которой не спасут ни когти, ни клыки.
