Ознакомительная версия. Доступно 243 страниц из 1211
Я поразмыслил немного, посмотрел на Кутикова с вспыхнувшими глазами и с надеждой во взгляде. Я, вообще, в той жизни сильно уважал Кутикова. Подружиться нам не удалось, но пересекались мы с ним довольно часто. У него был прекрасный характер. Хотя… Почему это — был? Я улыбнулся именно Кутикову.
— Но ведь ты играть будешь, а не за пультом сидеть, — сказал я Александру.
— Всё равно интересно.
— Да, ничего интересного нет, — попытался охладить его я. — Компьютер прослушивает звук и подгоняет его под определённые звуку параметры. Например, бас по отношению к гитаре — восемьдесят процентов. Голос тоже восемьдесят. Барабаны шестьдесят, клавиши — шестьдесят. Ну, и так далее. Вот и будет тебе на записи именно столько.
— Прямо вот так вот? То есть, ты сразу режешь уровень?
— Режу. Можно потом вручную где-то поднять, где-то опустить. При первой перезаписи. Но чаще всего, это уже излишества. Шаманизм. Камлать можно до второго пришествия. И не факт, что то что нравится вам понравится публике. Как пиво. Можно варить со всякими добавками, как нравится тебе, но понравится ли оно всем? А может толдько таким же как ты придуркам. А все будут отворачиваться и блевать в сторону. Поэтому есть тип пива, который пьёт большинство. Средний по вкусу и которого можно много выпить. Лагер называется. Так и музыка. Первый пинк Флоид всем нравится? «Амма Гама»? Во-о-о-т… Хрень собачья. Эксперименты. А зато потом нашли свой звук и их полюбили миллионы. А вот если бы продолжали пукать и издавать другие звуки в микрофоны, то их слушало бы от силы тысяча человек. Есть любители и на дерьмецо. Да-а-а…
В глазах и на лицах «гостей» наблюдалась заинтересованность.
— Так и что? — спросил Кельми. — Приходить завтра?
— Час пользования аппаратурой — стольник, — сказал я.
— Согласен, — сразу сказал Ситковецкий.
Я покрутил головой.
— Это ещё не всё. Проработка идей для композиций, сочинительство мелодий, наставничество музыкантов при работе в студии звукозаписи, а также контроль за качеством звукозаписи, сведения и мастеринга, то есть работу музыкального продюсера, я пока оцениваю в тот же стольник, но потом, если вы захотите продолжать записываться здесь — контракт обязателен. Не хочу и не стану записывать говно. Под моим лейблом будут рождаться только коммерческие проекты. Честно говоря, мне ваши эксперименты с арт-роком не очень нравятся. Эксперименты — хорошо, но центру и мне нужны бабки, а поэтому нужны хорошо продаваемые вещи.
— Я не совсем понимаю работу музыкального продюсера. Ты хочешь вмешиваться в «наше» сочинительство? — Ситковецкий выделил слово наше.
— Я же говорю, если вы захотите. Но, я и не говорю, что ваши песни — дерьмо. Было бы так, даже пробовать не стал бы. Что его пробовать? Музыка у вас приличная и, главное, народу нравится, а потому может продаться. Поэтому, если вы не разрушите, то что создали, добро пожаловать на запись и в дальнейшем. Но если вы захотите, чтобы я вмешивался во все перечисленные мной процессы, повторю: проработка идей для композиций, сочинительство мелодий, ваше наставничество при работе здесь, а также контроль за качеством звукозаписи, сведения и мастеринга. Слово сочинительство стоит через запятую. Продюсерский контракт обязателен, а значит и мешательство в сочинительство.
— Но ты же сам будешь сводить и «мастерить», ну и, э-э-э, контролировать качество?
— И что, эта работа не должна оплачиваться? А мне так кажется, что должна, и даже дороже обычныхрасценок. Продюсер и оператор в одном лице — стоит гораздо дороже.
— Ха! — хохотнул Кельми. — Чувствуется капиталист. Как же ты в СССР жить будешь? Тут социализм, гражданин! А скоро коммунизм построим. В восьмидесятом году. Через два года, однако.
— Ой! — скривился я. — Не смешите мои тапочки! Того дурака, что такое сказал, на кол надо было посадить, а не давать спокойно умереть в семьдесят семь лет.
— Кого это ты имеешь ввиду? — усмехнулся Кавагое. — Бывшего генерального секретаря КПСС?
Я посмотрел на него, никак не реагируя на провокацию, помолчал, подумал.
— Согласен на двести, — сказал Ситковецкий, и на подумать о будущем.
— Согласен, так согласен. Хрен с вами! Сегодня суббота. Приходите во вторник, — вдруг сказал я, удивляясь самому себе. У меня правда было много дел.
— А что не завтра? — спросил Ситковецкий.
— Так завтра же воскресенье, — удивился я. — Выходной.
— Ха! А ещё капиталист! — рассмеялся Кавагое.
Я ещё больше удивился.
— Ха! А ещё еврей! У вас же тоже один выходной, но «железный». В субботу, или нет?
Кавагое почему-то покраснел.
— У нас во Франции в воскресенье даже не все магазины и заправки работают, — хмыкнув, продолжил я.
— А что тогда не в понедельник? — продолжил наседать Ситковецкий.
— В понедельник двадцатого должны прийти из «отпуска» Буйнов и Компания. Продолжим работать над выступлением.
— Ха-ха! — рассмеялся Ситковецкий. — Они укатили на гастроли в составе «Ребят». Куда-то на юг. Ты не знал?
— О, мля! — удивился я. — Не знал.
— Давно «Ребята» планировали. Даже бас-гитариста искали, когда Буйнов во Франции гасился. А тут вернулся и сразу его Слбодкин призвал «к ноге». Там у них строго. Чуть что не так, получи по загривку, ещё проштрафился — получи «волчий билет».
Мне почему-то поплохело и это, вероятно, отразилось на лице.
— Да ты не переживай, они к декабрю вернутся.
— Они меня нае*али, — подумал я, стараясь не показать вида, что меня тошнит от человеческой подлости.
— Ну, уехали, так уехали. Отдохну хоть. Я и не планировал с ними репетировать. Ведь хотел вообще во Францию вернуться, да ребята толковые попались в университете. Поэтому решил остаться.
— Так решил, что гражданство принял? — усмехнулся Кавагое.
— Давно мечтал, — просто сказал я. — Вы тут сами не понимаете, где живёте. У вас в песне поётся: «где так вольно дышит человек», а вы не понимаете. Большое видится на расстоянии. Это я вам как художник говорю.
— Ты художник? — удивился Макаревич. — Я тоже рисую. Графику в основном.
— Графика — это круто! — покивал я головой одобрительно. — Я, тоже графику люблю, но больше, всё же краски.
Я взял акустическую гитару, повесил её на плечо и, к удивлению остальных, тронул струны.
— На маленьком плоту [154]
Сквозь бури, дождь и грозы
Взяв только сны и грёзы,
И детскую мечту,
Я тихо уплыву,
Лишь в дом проникнет полночь,
Чтоб рифмами наполнить
Мир, в котором я живу
Ну и пусть, будет нелёгким мой путь, тянут ко дну боль и грусть, прежних ошибок груз… Но мой плот, свитый из песен и слов всем моим бедам назло вовсе не так уж плох.
Я не от тех бегу, кто беды мне пророчит. Им и сытней, и проще на твёрдом берегу. Им не дано понять, что вдруг со мною стало, что вдаль меня позвало, успокоит что меня.
Ну и пусть, будет нелёгким мой путь, тянут ко дну боль и грусть, прежних ошибок груз… Но мой плот, свитый из песен и слов всем моим бедам назло вовсе не так уж плох.
Нить в прошлое порву, и дальше — будь, что будет. Из монотонных будней я тихо уплыву на маленьком плоту, лишь в дом проникнет полночь мир, новых красок полный, я, быть может, обрету.
Ну и пусть, будет нелёгким мой путь, тянут ко дну боль и грусть, прежних ошибок груз… Но мой плот, свитый из песен и слов всем моим бедам назло вовсе не так уж плох.
— Чья песня? Твоя? — спросил Кутиков, чуть прищурив глаза.
Я отрицательно покрутил головой.
— Одного вашего музыканта. Навеяло.
— Бардовщина, — махнул рукой Ситковецкий. — Ну, так когда пишем?
— В понедельник тогда приходите, — сказал я, поняв, что, песня не впечатлила.
Ознакомительная версия. Доступно 243 страниц из 1211
