Помор - Большаков Валерий Петрович

— Вставай.

— В-вы кончили всех! — промычал Харт.

— Ещё не всех, — поправил его Чуга и сделал знак Полужиду.

А тот и рад стараться — подхватил из разбросанного хозяйства скотокрадов свёрнутое лассо и перебросил его через крепкий сук на дереве.

— Вы чего хотите делать? — беспокойно прохрипел вожак.

— Странный вопрос, — пожал плечами Федор. — А что ещё делают с теми, кто ворует скот? Вешают на ближайшем дереве… Вот ты, скотокрад, а вон дерево.

— Не-ет! — заверещал главарь. — Я — Карибу Харт! Меня все знают в Абилине и Додже! Я…

Не слушая излияния Харта, Чуга на пару с Турениным подхватили его, лягавшегося, раскорячившегося, извивавшегося. Помор звезданул Карибу в тяжёлую челюсть, и тот сомлел. Фёдор взвалил грузное тело главаря на неосёдланную лошадь бурой масти, а Семён кое-как усадил его.

— Маму вашу самым грубым образом! — прокряхтел он. — От же ж бугай!

Туренин, почти не колеблясь, накинул Харту на шею петлю, затянул её и полюбовался делом своих рук.

— Собери оружие, — велел ему Федор, — а я займусь лошадьми.

— А я — мертвяками! — сообщил Семён. — Не оставлять же добро койотам!

Вскоре, нагруженные трофеями, друзья погнали коров обратно. Скотина на то и скотина — идти не хотела, но Чуга был не в настроении спорить. Мыча и брыкаясь, бычки тронулись в путь.

Карибу Харт медленно приходил в себя. Почувствовав верёвку на шее, он закашлялся — и тут же испуганно засипел: «Стой, стой, стой!» — удерживая пугливую лошадь на месте.

Фёдор неторопливо подъехал к нему, помахивая той самой плетью, коей его огрели ночью, во время стампиды.

— Печален удел скотокрада, — сказал он с усмешкой. — А ты не воруй!

— У меня есть тысяча долларов, — быстро, задыхаясь, проговорил Харт. — Они твои! Только отпусти!

— Отпускаю, — бросил Федор и стегнул бурку плетью. Лошадь отбежала на пару шагов. Пуча глаза, Карибу соскользнул — и повис, дёргаясь в петле, туго натягивая верёвку.

— Этого я пропустил, — деловито сказал Полужид, залезая в карманы повешенного. — Молодцы, таки компенсировали урон! Итого — тысяча триста двадцать долларов. Ставки сделаны, господа! Ставок больше нет!

— Ты подгоняй с той стороны, — обернулся помор к Исаеву, — а я с этой буду.

— Хоу, хоу!

И стадо, привыкшее подчиняться, покорно двинулось, куда ему было велено идти.

Перед самым последним переходом прерия начала меняться — показались огороженные и засеянные участки, по сторонам паслись стада, крупные и мелкие, дожидаясь своей очереди грузиться в вагоны и отправляться на Восток.

Завиднелись далеко разбросанные фермы — домишки из сырцового кирпича, амбары с односкатной крышей, обширные загоны. Кое-где мелькавшие всадники не приближались к стаду Чуги — коровы тут были не в новинку.

А на следующий день, ближе к обеду, нарисовался и сам Абилин — городишко небольшой, но с претензиями. На его пыльных улицах высились большие дома, выглядевшие несуразно — посреди-то прерии, ровной как стол. Главную улицу Абилина пыталось украсить собою двухэтажное кирпичное здание «Метрополитен-отеля» и такой же величины станция дилижансов компании «Барлоу и Сандерсон», а ближе к железнодорожным путям поднимался уж и вовсе трёхэтажный «Дроверс-коттедж» — «Дом погонщика» — с номерами и кафе на веранде.

Но основную массу домов составляли обычные для Запада каркасные постройки с фасадами из некрашеных досок. Впрочем, на отдельных участках были заметны следы и краски, и ухода, кое-кто из жителей даже клумбы разбивал перед крыльцом. Ну и, конечно, хватало салунов — «Микадо», «Бычья голова», «Аламо», «Серебряный доллар», «Довни», «У Бреттона»… Пей — не хочу!

Оглядевшись, Чуга направился к огромному скотопригонному двору, сооружённому в прошлом году Джозефом «Ковбоем» Маккоем, смекалистым ранчеро. Туда можно было загнать три тысячи коров. По сути, «Ковбой» Маккой основал Абилин, превратил маленькую, занюханную станцию на железной дороге в самый первый ковбойский городок Америки.

Выспрашивать дорогу не приходилось — весь Абилин можно было пройти от окраины до окраины минут за десять. Гуляючи.

Фёдор нашёл искомое у самой железной дороги. Скотопригонный двор окружала добротная ограда из жердей на прочно вкопанных столбах, а широкие ворота открывались к пологой насыпи, где проходили рельсы. На путях стояли пустые вагоны для скота с уже опущенными сходнями. Паровоз пыхтел далече, у водокачки.

Скотопригонный двор был покрыт чёрной вонючей грязью, истоптанной тысячами копыт. Кое-где лежали кучи прелого сена, а вот коров не было, хотя тяжкий дух их недавнего присутствия так и витал вокруг.

Облокотившись на ограду, во двор задумчиво глядел плотный, коренастый мужчина лет под сорок. Судя по «стетсону» да по изгвазданным в навозе сапогам — скотовод, но полосатые брюки и коричневый сюртук выдавали в коренастом птицу более высокого полёта.

Подойдя ближе, Чуга обратился к нему:

— Не подскажете ли, где я могу увидеть мистера Маккоя?

Мужчина повернулся к нему всем телом, оглядел помора и коротко сказал:

— Это я.

— Меня зовут Теодор Чуга, — представился помор. — Со мной стадо в тысячу голов.

— Откуда гнали? — поинтересовался Маккой.

— Из Техаса.

— Скот упитан?

— Жирненький, — усмехнулся Фёдор, — отъелся по дороге.

— А молод ли?

— Больше всего двухлеток, пятилеток сотни две.

Джозеф «Ковбой» достал из нагрудного кармана сигару. Откусив кончик, он чиркнул спичкой и раскурил произведение гаванских табачников.

— Теодор Чуга… — проговорил Маккой, щурясь. — Не ты ли прикончил Ньютона Монагана?

— Было дело, — сдержанно ответил помор.

Ранчеро кивнул, затянулся как следует и сказал:

— Партию скота я отправил на днях, так что двор пуст. Можешь загонять стадо. Много за него не дам — мяса нынче хватает. Двадцать пять долларов за голову. Идёт?

— Тридцать пять.

Маккой пальцем поднял шляпу надо лбом, почесал его, будто в раздумье, и назвал свою цену:

— Тридцать.

— Согласен, — кивнул Чуга, не надеявшийся и на двадцатку.

— По рукам?

— По рукам!

Остаток дня был заполнен прогоном стада, устройством его на новом месте, передачей шустрым ковбоям Маккоя.

Фёдор вернулся в город усталым, но в то же время испытывая невероятное облегчение. Тяжкие недели перегона, полные каждодневных угроз и тревог, — всё это осталось позади. Им сопутствовала удача, они поставили на кон что имели — и выиграли у судьбы.

Федор улыбнулся: теперь можно и выспаться по-человечески! А для начала — поесть. Или так — выпить и закусить! Занятый приятными раздумьями, помор направил чалого к платной конюшне.

За её широкими воротами пахло навозом, кожаной сбруей и свежескошенным сеном. В денниках возились лошади, фыркая и переступая копытами. Наверху располагался сеновал, занимая весь чердак. Туда вели две лестницы. По одной из них как раз спускался конюх — пожилой мексиканец с редкой проседью в чёрных как смоль волосах.

— Оставите на ночь, сеньор? — спросил он, отряхивая с себя солому.

— Да, — кивнул Чуга, — ему надо отдохнуть.

— Ночёвка стоит пятьдесят центов, сеньор. Порция корма — ещё двадцать пять.

Федор сунул конюху доллар и велел:

— Задай ему овса или кукурузы. Да, и протри хорошенько!

— Си, сеньор! — откликнулся повеселевший мексиканец.

Благодушествуя, предвкушая завтрашние покупки и обновки, Чуга неторопливо прошествовал к железнодорожным путям. Даже просто пройтись пешком, прогуляться по гулким доскам, не чувствуя под собою седла, было маленьким удовольствием.

Абилин жил своею обычной жизнью. Где-то скрипел насос, и тугая струя била в оцинкованное ведро. У магазина напротив загружалась пара фургонов. Двое ковбоев сидели на краю дощатого тротуара, смоля цигарки. Лохматая собака лежала в горячей пыли, искоса поглядывая на ощипанного петуха, клевавшего лошадиные «яблоки».

Из салуна «Хоум-стейк» доносились взрывы грубого хохота, а в окне номера на втором этаже «Дроверс-коттедж» мелькал женский силуэт. Нежный голос выпевал «Красотку Бетси». Классика!