Возмездие (СИ) - Кельвин Август

— Отказывается есть… — Ответила сестра.

— Почему? — Возмутился доктор.

— Ничего не говорит. Капельницу? — Доктор кивнул и поспешно удалился.

Ночью Тэа проснулась, палата тускло освещается ночной лампой со стены, рядом с дверью комод, а у большого окна небольшой столик. Какие-то датчики ритмично пищат, посылая в тихую палату электронные звуки. Город за окном горит ночными огнями, их тысячи тысяч, и в небе видятся редкие, самые яркие, звезды. Слеза потекла по исхудавшему, почти безжизненному лицу Тэа. Одна слеза, затем другая, и вот она уже беззвучно рыдает. Вопль сдавил грудь, все вокруг помутнело, ибо глаза обволокли слезы, но перед взором предстало во всей красе ночное небо, мириады звезд и созвездия. Тэа шепотом, чуть слышно, но умоляюще произнесла: «Бог, спаси меня…». Это все, что говорила и мыслила Тэа в ту минуту, слезы текли по лицу, и белая простыня на груди ее даже промокла, дышала она судорожно, отрывисто, повторяла «Спаси, спаси меня, Боже…»

VI

На следующее утро в палату к ней вошли вместе с доктором несколько мужчин в белых костюмах с галстуками. Они принялись убеждать Тэа в том, что для нее не все потеряно, что есть надежда послужить ближним, согражданам, подписав документы, которые позволят использовать ее органы после смерти для пересадки их в другие тела. То, что говорили они вселяло в нее еще большее отчаяние, всякая надежда, казалось покинула ее. Солнце будто потухло и небо заполнили черные тучи, и тьма приблизилась.

Отец ее так и не пришел в тот день, ни днем ранее, ни днем позже. Это еще сильнее ударило по Тэа, бросив ее окончательно в бездну уныния. На следующий день снова приходили мужчины в костюмах, на этот раз они убеждали ее в том, что совершенно бессмысленно мучиться, терпеть боль, ибо болезнь ее неизлечима. Гораздо лучше для нее просто согласиться на один укол, который погрузит ее в вечный сон и прервет мучения навсегда. Они говорили о том, что Тэа, тело ее, и разум ничто иное, как лишь часть вида — человек. После ее смерти ничего не изменится, она всего лишь организм, она всего лишь часть эволюции, и всем будет полезна ее смерть — одним органы, другим освобождение палаты в госпитале, третьим одним ртом меньше. И в конце своей жестокой речи эти люди сказали, вдруг, что такой поступок будет не просто полезным, но он будет мужественным, геройским, человеколюбивым. Для чего ей мучить себя и других? Для чего ей в последние несколько недель своей жизни тратить ресурсы и питаться, пить воду, дышать, если ее жизнь все равно бесполезна и ей предстоит вскоре умереть? И снова ушли эти люди, и снова осталась Тэа одна, убитая горем и отравленная отчаянием.

А утром следующего дня вошла к в палату пожилая женщина. Она все делала медленно, как будто с трудом, но взгляд ее был чист и лицо излучало радость, словно свет. И казалось, что солнце за окном сияет тускло в сравнении с сиянием лица ее. Тэа лежала почти неподвижно, смотрела в одну точку на стене. Женщина подошла к ней, села возле нее и взяла за руку. Тэа вздрогнула, ибо прикосновение это было подобно огню, оно будто обжигало руку, но не причиняло боли, а напротив наполняло душу радостью.

— Как ты, доченька? — Спросила женщина, и голос ее звучал так чисто, сколько нежности и заботы было в нем!

— Кто вы? — Спросила Тэа недоумевая, потому что не знала ее и не видела никогда ранее.

— Можешь звать меня… София. — Отвечала женщина, мягко сжимая руку Тэа в своих руках.

— Мы с вами знакомы? Я вас не знаю…

— Это не важно, потому что я знаю тебя. И люблю тебя давно.

— Любите? Да кто вы такая?! — Разгневалась Тэа и попыталась вырвать свою руку из ее рук, — Вы пришли издеваться надо мной? Как эти доктора? Как эти люди?!

— Нет, милая моя, не издеваться… — Успокаивала ее женщина, не отпуская руки.

— Прекратите, оставьте меня в покое! — Разрыдалась Тэа, слезы потекли по ее лицу и говорила она уже судорожно, словно задыхаясь. — Дайте же мне хотя бы умереть в тишине… Оставьте меня в покое…

— Я пришла потому что ты звала меня. — Спокойно и мягко говорила женщина.

— Я не звала вас!

— Звала, милая, прошлой ночью звала. — И эти слова словно бы ударили Тэа, и сердце ее наполнилось страхом.

— Прошлой ночью? — Переспросила она дрожащим голосом, а тем временем ярко вспыхнули в ней воспоминания тех горько-сладких минут, когда она взывала к небу, молила Бога о спасении.

— Ты звала, ты молила: «Спаси меня, Боже…». — Страх наполнил Тэа, теперь она уже ничего не понимала, а лишь пыталась осознать хоть немного из происходящего.

— Да, я молилась так… Но откуда вам это известно?! — Женщина исчезла. На ее месте сидел мужчина, он весь сиял, так сильно, что даже закрытым глазам было больно, и эта боль, казалось, проникала во все тело, во всю внутренность, в самую душу. Палата наполнилась прекрасными запахами, ароматами цветов, свежестью, сладостью, звуки покрывали тело дрожью, и все звучали словно музыка, особенно Его голос, и даже дышать стало сладко, и хотелось дышать, хотелось слушать, хотелось обонять.

— Я — Ветхий днями, — произнес мужчина спокойно и мягко, — Я пришел спасти тебя! — Тэа рыдала, слезы текли ручьями по лицу, она не верила в то, что видит, и в то же время она верила в это так, как никогда ни во что в своей жизни не верила. Она медленно поднялась и села на своей койке, а Ветхий днями продолжал:

— Верь Мне и верой будешь жива.

— Жива, я буду жива? Но ведь я больна…Я зависима, я жалкий ничтожный наркоман, ничего в этом мире я не желаю так, как очередной дозы… Я хочу этого… И смерть справедливая моя…

— Верь Мне и верою жить будешь!

— Я верю! Верю! Что же делать мне теперь? — Ветхий днями приблизился к ней и обнял ее, так что она ощутила запах Небес, вдыхая запахи Его одежды и Его волос, и все было таким реальным, даже сама реальность казалось теперь ей иллюзией, вся ее прошлая жизнь казалась ей теперь сном и фантазией. А эти минуты такими реальными!

— Ты здорова, Я даю знамение тебе — от сего дня до смерти своей ты проживешь восемьдесят лет, родишь сыновей и дочерей. И вот, оставайся здесь, скоро придет к тебе слуга Мой, рожденный на закате имя ему, он укажет тебе, что делать, если веришь мне, верь ему и слушай то, что он говорить тебе будет.

— Я буду, буду! — Говорила Тэа и плакала от радости, она крепко обняла Его, крепко прижалась к Нему и не хотела отпускать. Ей казалось что только это жизнь — быть в объятиях Его и слушать то, что Он говорит. Только это — жизнь, и нет другой жизни, нет другой радости, нет счастья кроме сего. — Освободи меня… — Попросила она вдруг.

— Ты свободна, отныне ты свободна. Помни, Я всегда рядом, Я держу тебя за правую руку, Я с тобой! Не бойся, ибо все что Я сказал, исполнится, и то, что задумал, сделаю.

— Не боюсь, и верю! — Проговорила Тэа сквозь радостные слезы, сквозь радость и сладость, каких никогда в жизни не ощущала, какие всю свою жизнь искала и не могла найти. Но проговорила уже в пустоту, ибо осталась в палате одна, и слышался теперь ей городской гул за окном, хлопающие двери где-то в коридоре госпиталя и писк медицинских приборов. И легкий ветерок всколыхнул прозрачную шторку на окне…

VII

Ночь. Каменная крыша госпиталя. Чистый дождь усеял ее мелкими лужами. Гул летающего транспорта, доносящийся сверху. Теплое оранжевое сияние ночного города. Камни и металл, покрывавший крышу задрожали. Все сильнее и сильнее становились их колебания, вот они уже с треском закрутились в одной плоскости, словно бы заглатывая мелкие темные лужи. В самом центре этой воронки ярко вспыхнула маленькая точка. Вращение продолжается, усиливается, вот багровая точка вращается с воронкой, увеличивается. Точка расширяется, становится багровым кругом. И все остановилось тогда, когда круг достиг размеров нескольких метров. Все кругом стихло, снова слышен гул транспорта, легкий ветерок принес с соседней крыши несколько сухих листьев и бросил их на лужу возле багрового круга.