Ознакомительная версия. Доступно 243 страниц из 1211
— О! Отлично! Тогда мы тут с Володей порепетируем.
— Да, сколько угодно… Тут так холодно, что я до лета точно здесь жить не буду. Не грелку же ставить электрическую?
— Весь дом ставит. Вышибает постоянно подстанцию, — сказал Михалков. — У тебя маслины ещё в машине есть?
Глава 6
— Вы до какого отдыхаете? — спросил я Говорухина и тут вспомнил, что предлагал Высоцкому приехать сегодня в Театр.
— До старого нового года я распустил всех, кроме монтажёров. Те продолжат работу завтра.
— А я обещал Высоцкому сегодня показать студию.
— Ха! Так, сейчас похмелимся и поедем. Мы Марину встретили в дворе. Только ты много не пей. Тебя-то вряд ли остановят. А если остановят, отмажем, не боись. У меня милицейский «вездеход».
— У меня тоже, — подумал я. — Но пить я больше не буду.
Однако под пельмешки с капусточкой, пару рюмок французского коньяка я всё-таки «пропустил».
— Наш парень! — снова, как и вчера, одобрил Михалков и хитро улыбнулся, шевельнув усами. — Тебя где пить учили? Не в конторе глубокого бурения?
— А что это? — наивно спросил я.
— Ха! Молодец! Вот кого тебе снимать надо, Слава. Хороший типаж. Получше твоего Конкина будет.
— Не-е-е. У Пьера на лице выбито вот такими буквами «КАПИТАЛИСТ». Не наше у него лицо. Не советское. Вот соберусь когда-нибудь снять что-нибудь иностранное. Тогда, добро пожаловать.
— Ага. Разрешат тебе!
— Почему нет⁈ — удивился Говорухин. — Лица у наших артистов не те… Наряжай, не наряжай их, а!
Говорухин махнул рукой. Даже прибалты… Пойдёте ко мне сниматься, Пьер?
— Однозначно нет, Станислав, — покрутил головой я. — Это не моё призвание.
— А какое ваше?
— Я художник и музыкант.
— И поэт?
— Ну-у-у… И, немного, поэт, — усмехнулся я.
— И радиотехник? — улыбнулся Станислав Говорухин.
— Немного.
— Ага. И геолог? — усмехнулся Михалков.
— В смысле? — спросил я. — Почему — геолог?
— Ну, как говорят, «расходимся по одному, если что, мы — геологи…»
— А-а-а… Нет, не геолог — это точно. Хотя бардовские песни люблю. Одну мы даже исполнили позавчера. Александра Городницкого вашего… Э-э-э… «Тихо по веткам шуршит снегопад».
Мы ехали на моём мерседесе по заснеженной Москве. Ночью обильно выпал снег и на улицах, то тут, то там на обочинах стояли снегоуборочные машины с медленно двигавшимися за ними самосвалами, наполняющимися снегом.
— Так и эта песня у тебя такая же? — спросил Михалков.
— Какая? — спросил я.
— Ну… Хиповая?
— Фиг знает, что ты под этим словом понимаешь! Нормально так получилась.
— Не скромен, не скромен, — хохотнул Михалков.
— А кому нужна моя скромность? — спросил я, пожав плечами. — Кокетничать я не привык. Называю вещи своими именами. И, опять же, это моё субъективное мнение. У других может быть иное. Мне нравится то, что я делаю. Если я это показываю людям, значит уверен в качестве. У вас не так?
— Уе-е-е-е-л… Уел, он тебя, — рассмеялся Говорухиин. — Наш человек. Хе-хе!
— Да-а-а, уж, хе-хе! — согласился Михалков.
* * *
— Обалдеть! — воскликнул Михалков, войдя в студию. — Так тут настоящая студия звукозаписи, Слава! И инструменты, и пульт, и звукопоглощающие экраны. Тут окно было когда-то. Замуровал?
— Щитами закрыли, пеной, — успокоил я. — Хотя, хотел… Резонировало, пока не укрепил.
— Да-а-а… Хорошая студия, — пророкотал Высоцкий. — А ну, давай прямо сейчас. Получится?
— Всё настроено.
— Даже настроено? — удивился Высоцкий
Он спустился в зал и расчехлил гитару, которую оставил там, видимо ехал с прямым умыслом.
— А ну, вот эту давай. Её ещё не писали. Включено? — спросил он в микрофон.
Я, показал пальцами букву «о».
— А нам куда? — спросил удивлённо Михалков.
Я закрыл дверь аппаратной в которую уже превратил бывшую сцену, показал на кресла, включил запись и сказал в микрофон: «Начали!».
— Шёл я, брёл я[1], наступал то с пятки, то с носка. Чувствую — дышу и хорошею… Вдруг тоска змеиная, зелёная тоска, изловчась, мне прыгнула на шею. Я её и знать не знал, меняя города, —
А она мне шепчет: «Так ждала я!..» Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда? Сам связался с нею, не желая.
Одному идти — куда ни шло, ещё могу, сам себе судья, хозяин-барин. Впрягся сам я вместо коренного под дугу, с виду прост, а изнутри — коварен.
Я не клевещу, подобно вредному клещу, впился сам в себя, трясу за плечи. Сам себя бичую я и сам себя хлещу, так что — никаких противоречий.
Одари, судьба, или за деньги отоварь! Буду дань платить тебе до гроба. Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь! До чего ж живучая хвороба!
Поутру не пикнет — как бичами ни бичуй. Ночью — бац! — со мной на боковую. С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй! Гадом буду, я не приревную!
Высоцкий зажал гитарные струны.
— Записал?
Я кивнул.
— Включи пожалуйста. Давай послушаем.
Отмотал на начало, включил, послушали от начала до конца. Владимир внимательно вслушивался в свой голос.
— Хороший звук, — одобрил Говорухин. — Очень плотный и объёмный.
— Там ещё четыре микрофона включены, — я показал пальцем, а потом включил микрофон и сказал:
— Могу включить ударную установку. Есть желание послушать, как с ней звучать будет?
— Э-э-э… Давай ещё одну и потом послушаем с ударными?
— Давай. Готов?
— Готов.
Я включил запись и сказал:
— Начали!
— Ах, время — как махорочка: всё тянешь, тянешь, Жорочка![2] А помнишь — кепка, чёлочка, да кабаки до трёх?.. А чёренькая Норочка с подъезда пять — айсорочка, глядишь — всего пятёрочка, а — вдоль и поперёк…
А вся братва одесская… Два тридцать — время детское. Куда, ребята, деться, а? К цыганам в «поплавок»! Пойдёмте с нами, Верочка!.. Цыганская венгерочка! Пригладь виски, Валерочка, Да чуть примни сапог!..
А помнишь вечериночки у Солиной Мариночки — Две бывших балериночки в гостях у пацанов?.. Сплошная безотцовщина: война да и ежовщина, а значит — поножовщина и годы до обнов…
На всех клифты казённые — и флотские, и зонные, и братья заблатнённые имеются у всех. Потом отцы появятся, да очень не понравятся, кой с кем, конечно, справятся, и то — от сих до сех… Дворы полны — ну надо же! Танго хватает за души, хоть этому, да рады же, да вот ещё — нагул. С Малюшенки — богатые, там «шпанцири» подснятые, там и червонцы мятые, там Клещ меня пырнул…
А у Толяна Рваного братан пришёл с Желанного, и жить задумал наново, а был хитёр и смел. Да хоть и в этом возрасте — а были позанозистей, помыкался он в гордости — и снова «загремел»…
А всё же брали «соточку» и бацали чечёточку, а ночью взял обмоточку и чтой-то завернул… У матери бессонница. Все сутки книзу клонится. Спи! Вдруг чего обломится, небось не в Барнаул…
Гитара и голос смолкли. Высоцкий немного постоял, опустив голову, а потом тряхнул её, словно сбрасывая морок и поднял взгляд на нас, смотрящих на него сверху.
— Послушаем, что получилось? — прохрипел Высоцкий.
— Послушаем, — сказал я и, перемотав до отметки, включил воспроизведение.
— Хорошо гитара звучит, — сказал Владимир. — Сочно.
— Через модулятор добавляет немного нужных тембров. А в компьютерной обработке как звучит музыка хочешь послушать?
— В компьютерной? Это через куда? — усмехнулся Высоцкий.
— А это через вот эту машину, — показал я пальцем на башню системного блока моего музыкального компьютера. — Я сейчас писал одновременно и на плёнку и на него. Вот иди сюда, посмотри.
Высоцкий поднялся в «аппаратную», я показал ему на плоский жидкокристаллический семнадцати-дюймовый монитор, собранный из шести кремниевых пластин.
— Вот твоя музыка, разложенная по нотам, — показал я на табулатуру. — Её можно распечатать на бумагу. Нет желания издать песенник? У меня есть разрешение на печать учебно-просветительской литературы. Скоро придёт полиграфическое и книгосшивное оборудование, которое мы установим в местное издательство. Примерно в июне начнём печать песенников. Дунаевский уже в плане.
Ознакомительная версия. Доступно 243 страниц из 1211
