«Господи…»
Он внезапно узнал самоубийцу: это был тот самый мрачный тип напротив, спутницу которого охмурял поручик Еланцев.
– Кобылкин, столичный чиновник… Из‑за чего… – шептались позади. – А жена его где…
– Расступитесь, – протолкался вперед Иннокентий Порфирьевич, присел на корточки рядом с покойником, тронул его за шею и, безнадежно покачав головой, ладонью осторожно опустил мертвецу веки.
В проделанный им в толпе проход тут же вклинился генерал Мещеряков, отшатнулся от покойника, обернулся к собравшимся, пошарил глазами и заорал, багровея от натуги:
– Еланцев, подлец! Это ваши шуточки? Знал я, старый дурак, что трижды покаюсь, разрешив вам вернуться в Кабул! Знал, но разрешил! Сгною на передовой!..
– Я‑то здесь при чем? – откликнулся откуда‑то из задних рядов толпы поручик. – Вы еще скажите, что это я его застрелил!
– Застрелили бы – пошли бы под трибунал! Я видел вас с его женой! Сколько раз я говорил вам!..
Генерал оборвал себя на полуслове и махнул рукой начальнику патруля, тоже протолкавшемуся в туалет:
– Уведите.
– Да я и сам пойду, – стряхнул с себя чужие руки Еланцев. – Хотя ума не приложу…
– На гауптвахте приложите!
– На гауптвахте так на гауптвахте – мне не привыкать…
Поручика увели, а Бежецкий все стоял как вкопанный, не в силах оторвать глаз от тела человека, которого еще какие‑то полчаса назад видел живым и здоровым.
– Пойдемте, – тронул его за рукав Иннокентий Порфирьевич.
– Куда? – тупо спросил юноша, следя, как густеющая на глазах кровь клюквенным киселем медленно подползает к его сверкающему ботинку.
– Ко мне… – вздохнул медик. – Праздник все равно испорчен…
* * *
Два офицера шли какими‑то темными, неосвещенными лабиринтами, меж плохо оштукатуренных стен, строители которых старательно избегали не только прямых углов, но и всего того, что европейские их коллеги считают правильным, рациональным. Снег усилился и валил сплошной пеленой, не давая разглядеть ничего в двух метрах впереди, но тут же таял и хлюпал под ногами грязной кашей.
– Представляете, – заговорил Иннокентий Порфирьевич, перешагивая канаву. – Все это де… пардон, фекалии… потекут в арыки и реку. И горожане будут это пить… А кипятить, из‑за нехватки топлива, особенно не покипятишь, да и высоко здесь – от низкого давления вода закипает градусах при девяноста… Вот вам и дизентерия, и гепатит, и тиф, и, упаси господи, холера…
– Здесь бывает холера?
– Еще как! В прошлом году была вспышка там, за рекой. Пока спохватились, пока убедили власти ввести карантин, приняли меры – перемерло более двадцати тысяч горожан. Слава богу, не перекинулось сюда, да и то только потому, что генерал Мещеряков, рискуя вызвать бунт, приказал оцепить колодцы и арыки, засыпать их хлорной известью, параллельно обеспечив подвоз воды из горных источников… Мы трудились от зари до зари, падали с ног, но все‑таки смогли локализовать эпидемию. Однако в тот момент мы были беспомощны: ударь с гор Хамидулло – город пал бы.
– А кто это – Хамидулло?
– Местный бандит. Даже не бандит, а целый бандитский генерал. Говорят, что у него под ружьем больше двух тысяч человек. Его сильно потрепали осенью, почти перед вашим приездом, и он ушел дальше, в горы, но все эти ночные обстрелы – дело рук его людей.
– Он так силен?
– Лет десять тому назад он был кем‑то вроде министра обороны эмира, но не сошелся с ним во мнениях и попытался свергнуть своего господина. Тут, на Востоке, это в порядке вещей… Однако сторонники эмира оказались сильнее, и Хамидулло пришлось уйти. Вместе с частью армии. Говорят, что лучшие офицеры выбрали его сторону. Он учился в Англии – там привечают пуштунов, надеясь переманить их на свою сторону.
– Он пуштун?
– Как и большинство тех, кто с ним ушел… Кстати, мы тоже почти пришли.
Убогие мазанки внезапно расступились, и перед Сашей предстало вполне современное пятиэтажное здание, ряд окон которого был освещен.
– Вот мои владения, Саша.
– Госпиталь?
– Он самый.
– Но… До него же рукой подать, а вы тогда говорили…
– Правильно, – усмехнулся полковник. – Пешком – да. А на машине – только окружным путем. Да и соваться в эти трущобы одному – не советую. Даже днем. Легко можно и с кошельком расстаться, и нож под ребро заполучить. Это сегодня туземцы сидят по домам – знают, что «гяуры» празднуют день рождения своего пророка. Уважают, стало быть. Пророка Иссу – Иисуса они чтят почти так же, как и Магомета. Мы тоже стараемся особенно не высовываться в Ураза‑Байрам или Рамазан. К чему бередить религиозные чувства хозяев?
Пройдя мимо часового, отдавшего честь, офицеры поднялись на третий этаж, где Иннокентий Порфирьевич отпер ключом дверь.
– Проходите, чувствуйте себя как дома, – радушно пригласил полковник своего гостя. – Живу по‑холостяцки, так что – не стесняйтесь.
Откуда‑ то издалека доносилась музыка и веселые голоса.
– Празднуют Рождество, – улыбнулся полковник, выставляя на стол нехитрую закуску и доставая из холодильника бутылку «Смирновской». – Что поделаешь: выздоравливающие и младший медперсонал – тоже люди. Я разрешил. Мы им мешать не будем, и они нам не помешают… Прошу к столу! Чем бог послал…
Офицеры чокнулись, выпили…
– Неужели этот… Кобылкин был таким ревнивцем? – задал Саша мучивший его всю дорогу вопрос. – Стреляться из ревности…
– Да я бы не сказал, – задумался медик, накладывая себе на тарелку соленые грибы. – Кушайте грибочки, Саша, кушайте! Моя Оленька прошлым летом собственноручно собирала и солила. Она у меня знаете, какая мастерица? Постойте‑ка…
Полковник Седых встал из‑за стола, прошел в смежную комнату и принес оттуда фотографию в рамке.
– Вот она – моя красавица, – с любовью в голосе произнес он, протягивая Бежецкому портрет.
Из‑ под стекла на Сашу смотрела нестарая еще миловидная женщина.
– Любушка моя… – Иннокентий Порфирьевич поставил портрет на стол и повернул лицом к себе. – Пусть тут побудет. Будто и она тоже с нами… Хотя, будь она с нами – вряд ли бы мы так вольготно себя чувствовали, – улыбнулся он, наливая себе и поручику по второй. – Ужас, как нетерпима милая моя к выпивке и курению. К курению – особенно! – поднял он вверх палец.
Выпив и закусив, врач вернулся к сегодняшней трагедии.
– Михаил Юрьевич… Кобылкина звали Михаилом Юрьевичем, как поэта нашего… Не производил на меня впечатления человека взбалмошного. Это ведь, согласитесь, определенный склад характера нужно иметь, чтобы так вот, в запале, выстрелить себе в висок.
– Да‑да! – поспешил согласиться юноша.
– Вот именно. Я знал покойного не слишком хорошо, но он казался мне человеком серьезным и обстоятельным. Чем он конкретно занимается, не знал, думаю, никто. Да, были какие‑то разговоры про снабжение армии, но подозреваю, что все это было липой, дымовой завесой. Кобылкин был человеком с двойным дном. Возможно – служил по линии Министерства внешних сношений, а возможно, и в более серьезном ведомстве. Не удивлюсь, если окажется, что Лидия Тимофеевна – вовсе не его жена. Так – прикрытие…
– Так выходит, что Еланцев не виноват?
– Еланцев? Вы про этот флирт? Оставьте… На людях… Поручик не настолько глуп и весьма хорошо может управлять собой. Да и сомневаюсь, что вдова в его вкусе… Что‑то здесь не так. Кстати, вижу, что вы, Саша, уже успели познакомиться с Еланцевым?
– Да, немного…
– И уже прониклись к нему симпатией. Мой вам совет, молодой человек: держитесь от сего индивидуума подальше. Да, он неглупый и обаятельный человек. Храбр, предприимчив… Все верно. Но вряд ли общение с ним подвигнет вас на что‑либо путное. И вообще… – Иннокентий Порфирьевич потянулся за бутылкой, покачал ее в руке и поставил на место. – Я бы советовал вам… вернуться назад. Все это не для вас, Саша. Вы еще слишком молоды. Если хотите, я могу помочь. Допустим, напишу заключение, что климат высокогорной местности вреден для вашего здоровья… Чему вы смеетесь?
