Никто, кроме нас! - Верещагин Олег Николаевич

Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96

Я бежал и орал. Не плакал, а орал – от страха. Это было позорно, позорней некуда, но вокруг взрывалось, рушились дома, я не верил тому, что видел; я бежал и орал. Два раза меня бросало наземь – как будто било огромной мягкой подушкой. Один раз за меня уцепился катавшийся по мостовой человек без ног и лица. Я вырвался и побежал дальше.

Я бежал и орал.

Так я и влетел домой.

Мамы и отца не было, все нараспашку. На полу – битое стекло, мебель опрокинута… Я выскочил в дверь, выходящую в огород. Тоб, наш пес, висел на соседском заборе мертвый, посреди огорода была воронка – небольшая, а многоквартирной девятиэтажки, что стояла за ручьем, не было совсем. Там что-то горело, и кричали люди. В ручье сидел маленький ребенок – лет пяти, не поймешь, девочка, мальчик – сидел и стонал – тяжело, страшно. Лицо, плечи, грудь, спина – все у него было черное, и он то и дело окунался в воду – как-то медленно, как будто играл.

Я бросился обратно в дом. И наткнулся на бегущую мне навстречу мать…

…Отца мы не нашли. Недалеко от его офиса разгребали завал из десятков горелых машин, и почему-то остававшийся на посту охранник сказал нам, что, когда все началось, Реузов сразу поехал домой. Я понял все. Мама, по-моему, тоже. И больше мы об отце не говорили.

Если честно, не знаю, зачем мы выбрались из города. Могли и остаться… Мы сперва хотели идти на север – тоже не знаю, почему. Но там всех заворачивали патрули МЧС. Оказывается, по линии Ростов-на-Дону – Астрахань все пути были перерезаны. Кое-кто все равно ломился туда, и казаки таких пропускали, но мы повернули на юг. Никто ничего не мог объяснить, мы тащили рюкзак и два чемодана – сперва хотели навьючить на мой мопед, но потом посмотрели на дороги и не стали. Как выяснилось – правильно…

Дома Фальков тоже не было. Развалины. Около них сидел Витька, держа на коленях обожженные руки. На нас он посмотрел пустыми глазами, и мы уже прошли метров сто, когда я – сам не знаю, почему – поставил чемодан, побежал обратно и, подняв его, потащил с собой. Витька шел, передвигая ноги и глядя куда-то непонятно куда. Маме я сказал, что он пойдет с нами, и она молча послушалась. Я вообще заметил, что она стала слушаться меня. Смешно, но это так.

Из города выбирались десятки тысяч людей. По-моему, большинству, как и нам, было некуда идти, никто ничего не понимал – все просто бежали куда глаза глядят. Мы шли и шли – то с другими людьми, иногда – одни. Разбегались, когда появлялись самолеты. Временами мне казалось, что это затянувшийся кошмар или какой-то фильм о войне. Я, честно, плохо помню дорогу. Где спали, что ели… Знаю только, что в конце концов мы оказались среди каких-то мелких детдомовцев – не старше десяти лет, не меньше сотни, – с которыми шли две женщины, пожилая и совсем молодая. Не помню, чтобы мы о чем-то говорили. Но мы выбросили, вернее – просто оставили на обочине дороги – свои вещи, и я поволок на плечах то одного мелкого, то другого. И увидел, что то же самое делает Витька (о котором я думал, что он просто сошел с ума…). А мама – я и не знал, что она столько умеет! – начала помогать воспитательницам.

Кстати, они и рассказали нам подробно, что к чему. Правда, тогда я не поверил. Это отдавало фантастической книжкой. Этого просто не могло быть в реальности – война, оккупация, капитуляция, трым-трым-трым… Пустые слова без смысла.

Если бы не почти каждый день появлявшиеся над дорогами чужие самолеты…

Старшая из женщин – Ирина Тихоновна – была родом из станицы Упорной. И вела младших детдомовцев туда. Вывозить их было некуда и не на чем. Оставаться в городе под бомбами и ракетами – значило погибнуть. Когда она все это поняла, то просто повела всю эту малышню к себе на родину. Не худший выход.

Раньше я с детдомовцами дела не имел. Они оказались без претензий – как видно, и в мирное время жили не очень-то хорошо – некапризные, дружные и тихие. Каждый нес рюкзачок с кое-какой одеждой, одеялом и консервами, пластиковую бутылку с водой. И они почти никогда ничего не просили. Мы с Витькой и Тонькой – это так звали младшую воспиталку – просто шли в хвосте колонны и подсаживали на плечи на какое-то время тех, кто был совсем маленький и видно было, что устал.

Кажется, я тоже очень-очень устал. Мне вообще думалось, что мы уже много-много недель куда-то идем, идем, и конца этому пути нет. Нам встречалось много людей, но все это были или такие же беженцы, или бойцы – казаки, ополченцы, военные, – торопившиеся по своим делам. Правда, Ирину Тихоновну узнал какой-то казачий офицер и написал записку станичному атаману Шевыреву, чтобы помог разместить детдом.

Однажды – не помню, на какой день – мы наткнулись на листовки. Их было много у обочин и на дороге. Я подобрал одну.

Не буду говорить, что там оказалось написано. Ирина Тихоновна, неожиданно построжав, сказала своим подопечным:

– Дети, соберите эти бумаги сюда. Все, какие найдете.

Следующие полчаса мы собирали листовки. Сложили их в кучу в кювете и подожгли. Помню, что какая-то девчонка (я знать не знал, как ее зовут, а она меня запомнила, надо же!), держа меня за локоть, спросила еле слышным замирающим шепотком:

– Коля, там же неправда написана?

– Неправда, – твердо ответил я.

Но вечером, когда мы укладывались спать, перед моими глазами, стоило их закрыть, всплывали строчки «шапки»:

К НАСЕЛЕНИЮ ЮЖНОЙ ТЕРРИТОРИИ!

ВАШЕГО ГОСУДАРСТВА БОЛЬШЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!

Потом мы пришли в Упорную…

…Тут уже было полно беженцев. А самое главное, как выяснилось, мы пришли почти на фронт. Правда, как я понял, то же самое случилось бы, куда бы мы ни пришли вообще.

В реестре Кубанского и Терского казачьих войск числилось около семидесяти пяти тысяч человек. Не знаю, удалось ли собрать и вооружить их всех. Но войсковое руководство отказалось подчиняться ТОМУ – ну, тому, что было в листовках. Еще были какие-то отдельные части – воинские, МВД, МЧС; добровольческие отряды организации Русское национальное войско, просто разные группы и группки ополченцев. В общем, защищать край в принципе было кому. Не хватало только техники, оружия и боеприпасов, очень плохой стала связь, не было электричества… С юга наступали турецкие и грузинские войска вместе с частями из нескольких стран ООН, наемниками и поддерживавшими все это американцами. У них было много авиации, Кавказ насквозь простреливался ракетами с Черного и Каспийского морей. «За нас» были абхазы, армяне и осетины, но помочь, конечно, ничем не могли – они сами едва-едва отбивались на своих землях.

Впрочем, все это я узнал потом. А тогда – просто понял одно: мы дошли куда-то, где можно остаться. Я уже еле передвигал ноги от постоянной усталости и страха, не говорю уж о том, что кроссовки развалились.

Селить нас было, конечно, негде. Для детей место нашли, и мама устроилась работать к ним воспитателем. Моя мама, которую отец так и не смог уговорить на второго ребенка! В станице работал хлебозавод, консервировали фрукты-овощи, ремонтировали технику и на том же консервном заводе клепали ручные гранаты. Я и сам не мог сообразить, как так получилось, что мы с Витькой оказались на скотном дворе, по уши в… в работе, скажем так. Зато теперь было где спать – по крайней мере, до холодов. Под навесом на соломе.

Как будто так и было надо.

Может, и правда так было надо? Хотя, если честно, я задалбывался. Верите не верите – но я ведь ни овец, ни свиней, ни коров, ни кур, ни гусей до этого «в реале» не видел никогда. На лошадях катался в парке культуры и отдыха. А тут – соизволь свести со всей этой живностью близкое знакомство. Но с другой стороны – до меня как-то сразу дошло, что, если бы кто-то не возился вот так с вилами по колено в навозе – человечество передохло бы от голода. Здорово прочищает мозги. В отличие от вонючих туалетных будочек, с которыми я впервые познакомился тоже здесь, и смиряться не хотел…

…Я узнал того, кто через меня переступил. Это был мой тезка – тоже Колька, Колька Радько, заводила и командир местных мальчишек, которым еще не исполнилось шестнадцать и кого не записывали в реестр. Кольке было пятнадцать – невысокий, крепкий, с тяжелыми кулаками парнишка, носивший совершенно киношный светло-пшеничный чуб. Кстати, казачата нас – «иногородних» – не задевали и не чморили, хотя могли бы. Но и в свой «круг» не допускали. Тот же Колька цедил слова через губу и только по работе.

Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96