Ставка больше, чем мир - Чернов Александр Борисович

С такими отныне предстоит поступать жестко. Но как именно и кто будет этим заниматься, Николай намеревался решить, обсудив тему с Василием Балком.

Несмотря на необходимость тщательной подготовки к приезду германцев, Николай не отменил ни одного важного государственного мероприятия, намеченного им на эту неделю. А гостей мало было встретить, разместить, обласкать да потешить парадами, балами, театральными постановками и светскими приемами. Нужно было организовать для деловой команды кайзера соответствующую бизнес-программу, причем не только с общими словесами о «светлых перспективах». Капитанам германского бизнеса нужно было сразу дать понять: два «потерянных десятилетия» эпохи таможенных войн и жесткого профранцузского протекционизма «по Витте» окончательно остались за кормой корабля русско-германских отношений.

Немцам нужно было дать возможность собственными руками пощупать крепость дружбы, связавшей их кайзера и царя. Своими глазами рассмотреть, оценить перспективы ведения дел в России, носом учуять запах будущих прибылей, ушами услышать стенания и шипение опальных лоббистов франко-бельгийского капитала. Прочувствовать взаимные выгоды нового Торгового договора [16] и гарантии юридической защиты инвестиций.

Но главное, им должны быть предложены конкретные проекты. Сразу. Вроде тех контрактов с Круппом, которые уже успели взбудоражить весь деловой бомонд рейха.

Германцы должны убедиться в готовности своих будущих российских партнеров по бизнесу к работе в общей упряжке, ведь царь в первую очередь настаивает на вхождении немецкого капитала в российскую промышленность в форме совместных предприятий. Пусть даже поначалу к готовности из-под царевой палки и со скрежетом зубовным.

Стерпится – слюбится. Ведь получение государственных оборонных заказов великой державы того стоит. В таких случаях Большая политика идет впереди любой экономики. Тот, кто этого не понимает – есть Dumkopf [17]. Кстати, и русские промышленные воротилы должны убедиться, что времена их «брачных игр» с франко-бельгийскими толстосумами прошли, а проплаченные газетные статьи про «порабощение гуннами стоящей перед ними в колено-локтевой позе России» жестко аукнутся и щелкоперам, и их заказчикам…

Росту германского интереса должны были поспособствовать и «смотрины» нового Кабинета министров Российской империи, Указ о составе и полномочиях которого был подписан за два дня до прибытия в Санкт-Петербург Вильгельма «со товарищи». Хотя назначение премьером бывшего саратовского губернатора Столыпина, не только сумевшего удержать губернию от серьезных волнений в 1903-м, но и публично признававшего значение для России передового опыты ведения сельского хозяйства и развития местной промышленности поволжскими немцами-колонистами, сенсацией не стало.

Кроме Петра Аркадьевича в обновленный Кабинет вошли министры: финансов – Коковцов В. Н., иностранных дел – граф Остен-Сакен Н. Д., внутренних дел – Плеве В. К., юстиции – граф Игнатьев А. П., промышленности и торговли – барон Врангель Н. Е., энергетики – Классон Р. Э., сельского хозяйства и госимуществ – Кривошеин А. В., путей сообщения – князь Хилков М. И., просвещения – граф Игнатьев П. Н., информации и пропаганды – Меньшиков М. О., здравоохранения – Эрисман Ф. Ф., физической культуры и спорта – граф Рибопьер Г. И., труда и социального развития – Струве П. Б., по делам национальностей – князь Ухтомский Э. Э., по чрезвычайным ситуациям – Шошин А. П., президент ИАН – Менделеев Д. И., председатель ИССП – Зубатов С. В., военный министр – Сахаров В. В., морской министр – Дубасов Ф. В., министр Двора – граф Фредерикс В. Б. При этом не многим сразу бросилось в глаза появление в конце списка министров новой должности – полномочным секретарем Канцелярии Кабмина был назначен Варзар В. Е.

При ознакомлении со списком членов нового российского правительства Вильгельм не только с удивлением обнаружил введение нескольких новых для России министерских портфелей, пометив их небольшими вопросительными значками, но и поставил на полях доклада три жирных знака восклицания. Фамилии генерала Сахарова, широко известного в узких кругах либерала Струве и графа Рибопьера были подчеркнуты, а рядом появилась размашистая приписка августейшей рукой: «Последние парижские холуи. Сахаров серая лошадка. Но дело сделано. Перед Н. придется извиняться».

Этим кайзер признавал: будоражившие его опасения, что «опарижевшаяся» родня Николая и вхожие в Александровский дворец агенты франко-британского влияния смогут, в свете блистательной победы русского оружия на востоке, отвратить государя от идеи сближения с Германией, оказались беспочвенными. Именно эти опасения толкнули его на скоропалительный визит в русскую столицу «со всем цыганским табором», как позже с юмором напишет в мемуарах Тирпиц. Визит, который кроме определенных надежд, нес в себе и элементы риска. Хотя бы в том, что Николай мог усмотреть за всей этой спешкой и навалом недоверие к себе, к царскому слову, прозвучавшему в августе у Готланда, в салоне броненосца, носящего имя его отца.

Но русский самодержец оказался выше мелочности и был серьезно настроен на разворот политики Империи в сторону Берлина. Пускай это и поймут в Париже, Лондоне и Вашингтоне. Главное, что он сам никому и ничего не забыл: в его новом правительстве число явных представителей профранцузской партии сократилось до трех человек из двадцати одного. А всего год назад в Кабинете Сергея Юльевича фон Витте таковых было больше половины.

– Вадюша, а как ты находишь августейшую задницу? – цыкнув зубом, прищурился Василий. – И как вы вообще додумались стрептомицин колоть кайзеру до того, как он хотя бы на наших кроликах, сиречь адмиралах, проверку не прошел? Григорович жалуется, что у него слух подсел. Не от вашей ли плесени, часом?

– Василий Александрович, я бы попросил без казарменного юмора, хорошо? Что до чистоты самого антибиотика, не трави душу. Осложнения пока возможны, что по слуху, что по зрению. Тут сугубо индивидуально. Поэтому – трясусь как осиновый лист. У Ивана Константиновича, безусловно, оно самое и есть. Но, слава богу, не в ярко выраженной форме и без отрицательной динамики. Надеюсь, ухудшений не будет. Но без гарантий. Вы лучше скажите, мужики, какой я умничка, что вовремя проплатил Эйкхорну за первую, опытную партию его новокаина еще в сентябре. А в ноябре он уже прислал нам первые двести ампул. Как чувствовал, что понадобится. Сам-то представляешь, Василий, как без него нашу плесень колоть? Не хочешь попробовать?

– Ты и тут без немца никак не мог обойтись?

– Нет, Петрович. Анестетики – не моя стезя. Анестезиолога папаня из меня делать не собирался. Да и нельзя сразу хвататься за все…

– Угу. А про то, что без новокаина пациентов перед каждым уколом антибиотика к койке привязывать придется и деревяшку меж челюстей пихать, наш доктор Пилюлькин и не подумал.

– Василий, хватит издеваться. Вот тебе, персонально, обещаю – при случае точно только с одним физраствором пенициллинчику засажу…

– Да? А на подвал?

– Начинается… Петрович, я в непонятках. Дядя Фрид таки был прав?.. В отношении условных рефлексов профессионального потрошителя? Лучше подумай, как я заманался с этими стерилизаторами, лопающимися стекляшками шприцов и тупыми иглами. Это вам не лазерный контроль и алмазная заточка.

– Хватит с меня этой дурацкой пикировки и медико-процедурных подробностей. Если Шустова хотите, так уж и скажите. А ты, Вадик, рассказывай, давай, как вы беднягу Вильгельма чуть не уморили.

– Петрович, вот те Святой истинный крест, пациент во всем виноват сам. И еще его разлюбезный лейб-медик герр Лейтхольд. Знал ведь, что у Вильгельма с ухом проблема застарелая, и даже не пискнул, когда его подопечный выперся в Кронштадте на мостик «Брауншвейга» в парадной треуголке. А потом скакал без головного убора вовсе. Добавил он и по дороге, возки-то им подали открытые. В итоге экселенца продуло капитально. На приеме и торжественном ужине все было нормально, кукситься он начал на следующий день к обеду, после парада гвардии на Сенатской. А вечером, во время «Лебединого озера» в Мариинке, торжественно предворенного «Песнью немцев» и «Вещим Олегом», кайзеру поплохело окончательно. Но, скажу я вам, – мужик. Дотерпел до конца. Итог же всех этих геройств – рецидив хронического отита с сильнейшими головными болями и температурой под тридцать девять градусов по Цельсию.