– Тоскуешь? – поинтересовался хорошо осведомленный Алекс Дезет. – Сочувствую. Знакомое ощущение.
– Разве?
– Я иллирианец, родился далеко, на юге у восточного побережья. Там теплое море, апельсиновые рощи. Прошло семь лет, а я все еще не привык к местным зимам.
– Зима еще не скоро, иногда мне кажется, что ее не будет никогда – время тут какое-то вязкое, а ментальный эфир совсем застыл – толстый, глубокий и неповоротливый, будто это океан клея.
Консул кивнул:
– Не чувствую, но верю. Слишком много псиоников. Но ты поймешь свою ошибку, когда тут все на полметра засыплет снегом.
– Конечно, что я, столичный нахал, знаю о Северо-Востоке? Наверное, хорошо быть консулом луддитов.
– Ничуть не лучше, чем Воробьиным Королем, – парировал Стриж.
Далькроз смущенно замолчал, вспомнив про бесконечные покушения на диктатора. Консул Дезет равнодушно махнул рукой:
– Да ладно, я не обидчив.
Алекс вскоре ушел, и Вэл, взяв плащ, отправился под нескончаемые струи дождя. Каждая струя напоминала длинную веревочку, протянутую с неба. Небо дергало за эти веревочки и вовсю дразнило землю. Берег Таджо раскис глиной, скользила мокрая трава, и хлюпала грязь под ногами. Король отбросил ментальный барьер, но не заметил никого.
– Эй, парень!
Далькроз поспешно обернулся, боевая наводка помимо воли гибко и грозно шевельнулась готовой к броску змеей.
Голос оказался знакомым. За спиной, весело усмехаясь и немного сутулясь, стоял Художник – мерцающий добрый призрак. На отечном лице старика лучисто сияли юные глаза псионика.
– Простите, – смущенно улыбнулся Король. – Я вас не заметил. Ни так, ни в ментальном эфире. Как вам это удается?
– Иногда мне кажется, что я своей рукой на чистом холсте пишу новую реальность – удивительную, ясную, без грязи, крови и людской дурости. Пока я там, меня здесь нет, поэтому ты меня и не увидел.
– Я не знал, что иногда приключается чудо.
– Не переоценивай силы эстетики, сынок, бегство в иллюзию – плохая защита от каленусийской пси-жандармерии. Меня не видят только такие, как ты, ребята тонкой ментальной конструкции, зато отлично снимет каленусийский снайпер, у которого отродясь не бывало воображения.
– Здесь часто стреляют?
– Прямо в этом месте – нет. Нас неплохо прикрывают прибрежные кусты.
– Я, конечно, не ищу лишнего риска, просто иногда хочется глянуть на тот берег.
– Тебе очень трудно в Консулярии?
– Сам не знаю. Мне не плохо и не хорошо. Просто я несвободен. Сижу драгоценным дураком-попугаем в золотой клетке, мастер Алекс спокойно ждет, когда я устану терпеть его корректность и на все покорно соглашусь. А что делать мне? В бога луддитов я не верю, драки с наблюдателями тоже не хочу.
– Консул Дезет спас тебе жизнь.
– Я уже сказал ему спасибо, не моя вина, что не могу дать ничего другого.
– Его превосходительство не переупрямить, сынок.
– В Порт-Калинусе остались мои друзья, была большая цель, теперь нет ничего, кроме чужой страны.
– Просто там ты был иным, особенным, не таким, как многие другие. В Консулярии полным-полно сильных сенсов, тут ты только один из них. Не жаль ли тебе потерянной исключительности, а, ваше лордство?
Вэл засмеялся, чувствуя, как разжимается и тает в душе тугой противный комок.
– Если хочешь, приходи еще, я завтра не дежурю, – добавил Художник, – покажу кое-что интересное.
Вэл пришел охотно, и они сидели в резных деревянных креслах, вместе наблюдая за багровым тлением углей в камине.
– Смотри, – просто уронил Художник. – Вот твой Порт-Калинус.
Далькроз закрыл глаза и наяву увидел широкие проспекты, короткий ежик стриженых кустов, пестро крашенные крыши, сталь и металл массивных сооружений. Невидимый наблюдатель взмыл ввысь, позволяя рассмотреть расчерченную валами бухту, острый, изящно очерченный, весь в белой морской пене Мыс Звезд. В лицо наотмашь хлестал соленый ветер, волны врезались в мокрые валуны, несколько беглых брызг упали на висок, они скатились по щеке Короля, будто слезы.
– Смотри еще. Это касается тебя, – сказал Художник. И снова ветер трепал серо-коричневые кроны осенних тополей, мел мертвую листву в глубь континента. Облетевший сад не помешал рассмотреть старый дом под жестяной крышей и неподвижный силуэт девушки в тепло светящемся прямоугольнике оконного проема. Белый пушистый котенок играл с мятыми листьями у самого порога.
– Вы понимаете, что происходит? – спросил Далькроз.
– Нет. Я только мастер, который рисует, подбирая вместо красок мысли другого человека. Нравится?
– Да. Это очень реалистично.
– Тогда смотри еще.
И Далькроз увидел покрытую чахлыми перелесками степь под Мемфисом, жесткий, ощетинившийся заграждениями прямоугольник военной базы. Вэл судорожно дернулся от полузабытой боли. Где-то в центре, в самом средоточии стального квадрата, замкнулся, отгородившись от мира опущенными жалюзи, чужой дом. В углах просторной комнаты мягко колыхалась тьма. Лампа освещала инкрустированный ночной столик, заваленный пустыми шприцами, широкую подушку и бледное, истаявшее детское лицо. Одеяло на груди ребенка больше не шевелилось. Стараясь умерить тяжелые шаги, вошел генерал Крайф, толстый багровый ворс ковра бесследно поглотил едва народившиеся звуки. Генерал опустился в кресло и уронил искаженное лицо в широкие, грубые ладони.
– Я узнал Крайфа. И что? – спросил Художника озадаченный Король.
– Увы! Не знаю, не вижу логики, не могу ничего объяснить, но знаю, что вижу правду – в этом моя собственная беда.
– Не надо больше наводки, мне почему-то больно.
– Жалко Крайфа? Говорят, у него умирает маленький сын.
– Не знаю. Нет, наверное, не жалко, я слишком на него зол. Противно, что все идет как-то неправильно.
– А я почему-то сочувствую генералу – такие старые пни со стальными корнями всегда кончают трагически. Вставай, дружок, пройдемся на свежем воздухе, покуда не вернулся дождь.
Минутой позже Король брел рядом с Художником под бледно-серым немного подсохшим небом в своих слишком легких для осени сандалиях.
– До свидания, мастер. Мне пора уходить, консул начнет беспокоиться, пошлет охрану меня искать.
– Ладно, парень, до встречи. Извини, если что не так, от красивого до трагического… Ну, в общем, не очень далеко – так, полшага. Давай, беги поскорее, покуда небеса не потекли, и желаю тебе удачи.
Следующий день выдался неожиданно солнечным, словно лето запоздало попыталось отвоевать у осени свои сомнительные права. Вэл шел в сторону берега и ловил колебания ментального эфира, густая добротная субстанция, созданная аурой тысячи сенсов, колыхалась, как ленивое сонное море, мелькнуло несколько дисгармоничных выплесков – один из них отливал аурой страха и горя. Король инстинктивно прибавил шагу, через некоторое время он, захваченный предчувствием, уже не шел, а почти бежал, держась дороги под откос – туда, где на отшибе, близ берега стоял дом Художника.
Через минуту раскатисто затрещала стрельба. Король отбросил остатки ментальной защиты, подставляя себя под лавину чужих эмоций – ненависти, страдания, ярости и скорби. Удар оказался сокрушительным, таким, что на миг померкло в глазах. Вэл споткнулся, упал, перекатился, обдирая ладони, и поднялся снова, не обращая внимания на острую боль в лодыжке. Теперь он мчался что есть сил, впереди, за частой сеткой голых ветвей, бешено и яро клубился приземистый гриб черно-багрового огня.
– Пункт наблюдения спалили.
– Гори-и-и-ит! – полоснул по слуху полный отчаяния крик…
И дальше, и больше, в Великий Разум и в Святой Космос…
Незнакомец богохульствовал так, как может браниться в неукротимой ярости только человек глубоко религиозный. Потом он умолк – наверное, берег дыхание.
– Где эта богом уделанная «безопасность»? Они лезут в частные дела, но когда их надо, их никогда нет.
Вэл знал, что бежит уже не один – вокруг спешили другие люди, мелькнула ловкая фигурка незнакомой девушки в камуфляже. Причесанная по-крестьянски, с тремя косами, она пронеслась мимо со стремительной грацией куницы. Далькроза задело тенью ее просчитанной, холодной ненависти. «Элитный боевой псионик».
