Молодые Боги. Забытый Путь (СИ) - Извольский Сергей

И я вдруг с удивлением понял, что не испытываю никого отторжения от идеи рассказать графине о своем детстве. Хотя то, как она на это отреагирует, меня серьезно волновало.

– Когда мама меня родила, она была невероятно красива, – принялся я рассказывать, вдумчиво подбирая слова. – Я видел ее свадебные фотографии – это просто космос, даже без фотошопа на любую журнальную обложку. Когда ее хоронили, ей было двадцать шесть, но выглядела она на все сорок.

Как понимаю сейчас, умерла она от усталости и безнадеги. Мой… Человек, который биологически приходился мне отцом, ее муж… он ее бил, довольно часто. Не работал, периодически мотался в Красноярск или в Новосиб на попутных лесовозах, брал микрозаймы… небольшие кредиты, – пояснил я графине, – и, возвращаясь домой, их пропивал.

Потом, когда маму похоронили, а ему перестали давать деньги даже самые грязные шарашки, он находил себе женщин, брал кредиты на них – и пока деньги были, они пропивали их вместе.

В один из дней я вернулся из школы, а дома была очередная шалава в мамином платье. Она была не совсем трезвая и чистая – в отличие от платья. Не знаю, не помню, что я ей сказал – но, наверное, это было что-то обидное. Она схватила меня за руку и кинула в стену, а потом несколько раз пнула – дело житейское, я к тому времени уже привык. Мой старый кот бросился на нее, но она палкой от шваброй сломала ему позвоночник – он двигаться не мог, но не умирал. Помню, я пытался его кормить, а он – рассказать мне, как ему больно.

Когда… тот человек, который по документам считался моим отцом, вернулся домой, женщина пожаловалась, что я плохо себя веду. Он был в неважном настроении – его кинули с зарплатой. Кота он добил, а я вылетел в сени… на веранду, – пояснил я Ребекке непонятное слово, – как футбольный мяч. Он сломал мне три ребра, как потом оказалось. Хотел добавить еще, но я убежал. И сразу прошелся по главной улице, постаравшись сделать так, чтобы несколько человек видели, что я ухожу из поселка.

В тот день не только закончилось мое детство. Я тогда впервые узнал, что такое настоящая ненависть. Дело в том, что кота, которого убили эти люди, мы брали вместе с мамой маленьким котенком – я видел фотографии где он спал со мной в кроватке. И тогда я словно впервые осознал происходящее – и понял, что именно чужая тупая злоба этого человека убила мою мать– как только что последнее близкое мне на это свете существо.

Я отнес и закопал кота на могиле матери – неглубоко. Поужинал конфетами с могил, дождался ночи и незаметно вернулся домой. Прокрался в свою комнату, а когда… эти люди закончили выпивать и заснули, зашел в их комнату. Подтащил плед к дивану и, раскурив две сигареты, положил их так, чтобы покрывало затлело – пришлось раздувать. Потом перешел на кухню и собрал растопку… старые газеты и щепки, в кучу у дров рядом с печкой. Да, у нас была печка, которую дровами топят. Хотя и было лето, но дрова рядом с ней лежали – не на улицу же выносить.

Когда покрывало в комнате уже хорошо дымило, я поджег поленницу и вышел на улицу. Убежал в лес только тогда, когда дом полыхал, а из него никто не выбежал.

По мере того, как рассказывал, в носу появился кисло-сладкий запах углей пепелища сгоревшего дома – многократно пролитого водой пожарными, приехавшими из райцентра под самый конец.

– Ночь я провел на излучине реки, – невольно ощерился я, глядя сквозь пространство в воспоминания. – Накидал сена в старый дуб – он был расщеплен молнией, и часть легла параллельно земле, как полка в поезде. Когда проснулся, испытал удивительное чувство. Наверное, это было ощущение свободы.

Утром вернулся в поселок. Серьезно разбираться никто не стал – меня сначала отправили в больницу, а потом к двоюродной бабушке в Первомайский – это соседний поселок.

– Не могу сказать, что это страшная или грязная история, – пожала плечами Ребекка, заполняя паузу и глядя на меня чуть склонив голову. – Но ведь это еще не все? – добавила она, кратко посмотрев на Юлию.

– Не все, – кивнул я и, удивляясь тому, с какой легкостью рассказываю подробности своей жизни, продолжил: – В Первомайском имелась… молодежная банда – так тебе будет понятней. Все скидывались в общак… в казну для арестантов, – снова пояснил я, – якобы для тех, кто сидит в тюрьмах.

– И ты оказался в этой банде, – когда я ненадолго задумался, произнесла Ребекка.

– Бекки, понимаешь, Рабочий Поселок и Первомайское – это умирающие моногородки. Это не то место, где ты выбираешь оказаться в банде или нет. Тебя или принимают, или из тебя вынимают – используя как дойную корову. С меня доить было нечего – бабушка с которой я жил, говорила мне, что живем на минимальную пенсию – денег у нас совсем не водилось. И да, мне – чтобы не превратиться в опущенного, пришлось доказывать, что я достоин того, чтобы пополнить ряды юных уголовников.

Юлия отошла к узкой бойнице и, присев на подоконник, потягивала вино, глядя на гладь залива. Ребекка, отставив бокал, подошла ближе, присев на краешек стола.

– Доказал?

– У меня был выбор? Доказал. В один из дней – когда мне было одиннадцать, нас старшие позвали к реке. Там палатки стояли, и двое туристов ночевали – брат с сестрой. Отнимать ничего серьезного у них не стали – только так, дешевку, чтобы заявление не накатали – туристы залетные, у нас трое сели за таких. Но старшие над ними поиздевались – избили слегка, поглумились. Забрали телефоны, угрозами заставили блокировку снять.

Девушка-туристка совсем молодая была, студентка, будущая учительница. Ее фотки смотрели, страницы в соцсетях, переписку читали, смеялись все – а я тогда сильно задумался. Ведь за эти несколько минут на экране ее смартфона увидел мира больше, чем за все свои годы. Та девушка много где побывала, по миру летала – сноуборд в Австрии, серфинг на Бали, круиз на Валаам, туры по Европе – то, что я по фоткам в ее инстаграмме запомнил. С подругой переписывалась как раз перед походом, рассказывала, что брат с собой ружье берет – можно медведей не бояться. Ружье, кстати, в реку выкинули – не знаю уж, достал его потом брат ее или нет. И я вдруг в ту ночь понял, что есть другая жизнь. Вернее, то что она существует я знал – но та, другая жизнь, была лишь в телевизоре – словно в другой галактике. А в тот удивительный миг я не просто ее увидел – я к ней прикоснулся, – пусть и через фотографии в чужом телефоне.

Когда старшие с телефонами наигрались, туристы эти понемногу поняли, что убивать и насиловать их никто не будет. Девушка осмелела и попыталась с нами поговорить. Рассказала о перспективах в жизни – что будет, если остаться на социальном дне. Просто, но доходчиво, расписывая все варианты: от зависимости от алкоголя и веществ и путевки в зону до возможности выбраться из безнадеги, если за ум взяться и учиться. Но, по ощущениям, услышал ее только я.

– И решил изменить жизнь? – полуутвердительно произнесла Ребекка.

– Была проблема, – кивнул я. – Большая – очень сложно покинуть организованную банду малолеток, единственную в поселке с населением в десять тысяч человек, как ни в чем не бывало – типа парни, я все, наигрался.

– Как ты справился?

– Сначала я совершил ошибку – сказал прямо, что у меня появились другие интересы, да и мне необходимо ухаживать за бабушкой. Не соврал – бабушка уже была практически неходячая – приходилось ее мыть и кормить с ложечки.

– Это не сработало?

В голосе Ребекки почувствовалась тень не очень понятных, возможно даже неприязненных эмоций, и я решил пояснить:

– Понимаете, госпожа мастер… – добавил я холода в голос, – вы, глядя сверху и переставляя фигуры в трехмерных шахматах, решая судьбы мира, не оглядываетесь на моральные нормы от слова совсем. Но сейчас в вашем вопросе я с удивлением чувствую интонации европейца, выросшего в благополучных кварталах с осознанием того, что добро всегда побеждает зло, а на любую сложную ситуацию существуют социальные работники, полиция, закон и порядок.

Но там, где я рос, это все из разряда сказок – ярких, детских и до неприличия нереальных. Так что да, это не сработало – а когда меня после высказанного желания покинуть молодежную группировку били втроем в кабинете труда, пьяненький учитель зайдя туда по ошибке, сделал вид, что ему срочно надо на обед.