— Я… — голос Васильева сразу же сорвался на фальцет, он неловко откашлялся, с опаской покосился на Караева. — Я ничего не знал… в смысле, я не знал, что это заговор. Понимаете, существует секретный протокол, согласно которому студентов энергетического сектора и сектора систем жизнеобеспечения готовят к запуску атомной электростанции. Не всех, разумеется. Только лучших студентов. Отбирают, проводят теоретический курс, знакомят со станцией. Естественно, всех обязывают подписывать соглашение о неразглашении. Там очень жёсткие меры к нарушителям, тем, кто… ну вы понимаете. А я был в своё время лучшим… лучшим у нас на потоке. Я всю жизнь в этой программе, это же специальная программа. Но мы, те, кто был отобран, мы всегда рассматривали это как теорию, мы же не предполагали, что вот так… что вдруг уровень океана начнёт опускаться…
— Не волнуйтесь, Виталий Сергеевич. Не волнуйтесь. Что ж вы так разнервничались? Водички может быть? — Сергей потянулся к стоявшему на столе графину с водой.
— Н-нет, то есть да… если можно.
Ставицкий, улыбаясь, налил в стакан воды и протянул Васильеву. Смотрел, как тот жадно, не отрываясь, пьёт.
— Но ведь вы же понимаете, что скрывали от народа альтернативный источник энергии?
— Но, мы… я… там же секретный протокол… я подписывал соглашение о неразглашении, — красивый подбородок Васильева, крупный, с ямочкой посредине, задрожал. Нижняя губа чуть оттопырилась, расползлась. — Я политикой не интересуюсь… я не знал, что это заговор. И нас туда направили по приказу Савельева, а он Глава Совета… был Главой Совета. А теперь вы, вы…
— Называйте меня господин Верховный правитель.
— Господин Верховный правитель, я же не знал, — в голубых глазах Васильева показались слёзы. Он опустил голову и пробормотал, едва слышно. — Я не знал, господин Верховный правитель.
Сергей приподнялся со своего места. Обошёл стол, встал у книжного шкафа, делая вид, что разглядывает корешки книг. На Васильева он не смотрел, но спиной чувствовал страх этого крупного красивого мужчины, расходящийся во все стороны сильными пульсирующими волнами. Наконец он обернулся.
— Видите ли, Виталий Сергеевич, незнание закона не освобождает от ответственности. И формально вы, как и все остальные, кто сейчас находится ниже нулевого уровня, преступники. Потому что никто не имеет права скрывать от народа такие вещи. Но, — Сергей выдержал небольшую паузу. — Но нельзя отрицать и того, что оступившийся человек может искренне осознать свою вину и чистосердечно раскаяться.
— Я раскаиваюсь, господин Верховный правитель, — тут же торопливо сказал Васильев. — Я чистосердечно раскаиваюсь. Я… когда военные пришли, уже тогда был готов остановить работы, я…
— Конечно, Виталий Сергеевич, конечно. Не горячитесь. Вы оказались игрушкой в чужих руках. В преступных руках. Савельев и Руфимов втянули вас в это дело практически против вашей воли. И оба эти человека, да-да, я говорю и о Руфимове в том числе, будут переданы в руки правосудия. Что касается остальных… тут мы будем рассматривать каждый случай отдельно. Мы будем очень внимательно изучать, кто стоял у истоков этого заговора, а кто, подобно вам, был втянут в него насильно. Я правильно понимаю, что вас именно втянули?
Васильев энергично закивал головой.
— Ну, видите. Мы во всем разобрались. Я же не идиот и не тиран. И я прекрасно понимаю всю важность того, что сейчас происходит на станции. А если я чего и не знаю, вы же мне объясните, Виталий Сергеевич? Поможете разобраться в технических нюансах, в которых я, увы, не силен.
Васильев снова затряс головой. В голубых глазах засквозило облегчение, и даже черты лица стали мягче.
— Конечно, господин Верховный правитель, я сделаю всё, что в моих силах.
— Вот и славно. Как хорошо, когда люди понимают друг друга. Со своей стороны, я очень заинтересован в компетентных инженерах. Тем более, что пока я так и не смог подобрать кандидата на должность министра энергетики. И не буду скрывать, на сегодняшний момент, именно вы кажетесь мне наиболее удачной кандидатурой. И мне было бы очень неприятно думать, что вы что-то скрываете или, упаси бог, имеете какое-то поручение от Савельева. Политического толка. Может быть, Павел Григорьевич просил вас с кем-то встретиться? Что-то передать? Упоминал какие-то имена… Фамилия Долинин вам ни о чём не говорит?
— Нет, что вы, господин Верховный правитель. Савельев мне не доверяет. И к тому же он знает, что я в политику не вмешиваюсь. А вот что касается координации работы Южной станции и АЭС, то тут да — мы с ним говорили. И я, разумеется, не буду ничего скрывать.
— Вот и хорошо. Я знал, что мы придём к пониманию. Конечно, насколько я знаю, вы с Павлом Григорьевичем знакомы давно, можно сказать с юности. Наверняка дружили. К тому же у него остался ваш сын. Это немного скользкий момент, но мы это тоже можем урегулировать, чтобы в случае чего не портить мальчику биографию. И, конечно, это никак не должно отразиться на нашем дальнейшем сотрудничестве, которое — мне хочется надеяться — будет плодотворным.
Ставицкий доброжелательно улыбнулся.
— Я готов, господин Верховный правитель. Всё, что я знаю…
Васильев продолжать что-то говорить, но Сергей его уже не слушал. Этот человек был у него в кармане. Караев, конечно, его ещё прощупает — выудит из этого инженера всё, что может им пригодиться. Ну а у него, Сергея Андреева, потомка знатного рода Андреевых, есть дела поважнее. Даже не дела, а дело. Дело всей его жизни.
Программа «Оздоровление нации».
Глава 18. Павел
Бориса в переговорной, как они уже привыкли между собой называть командный пункт капитана Алёхина, не было, да и сама переговорная была заперта. Павел дёрнул дверь, вполголоса чертыхнулся.
Ругательства в последнее время вылетали легко. Павел, обычно более сдержанный, сейчас на бранные слова не скупился, доставалось всем, и инженерам, и техникам, и Литвинову — этому уж само собой. Даже Марусе, с которой Павел старался держаться подчёркнуто вежливо, и той прилетало всё чаще и чаще. Обычно она за словом в карман не лезла, огрызалась, но сегодня, когда он с утра на планёрке, куда явился уже в «приподнятом» настроении после вчерашних ошеломительных новостей, устроил разгон, а Маруся, хотя за ней никакой вины не числилось, попала под горячую руку, привычных выпадов с её стороны не последовало. Его сестра (вслух он называл её по-прежнему Марией Григорьевной, отгораживаясь как стеной этим официальным обращением, но про себя или наедине с Анной непривычное «моя сестра» проскальзывало как-то само собой) на его крики никак не отреагировала. Выслушала молча, а потом равнодушно сказала: «если у вас всё, Павел Григорьевич, я пойду» и вышла, не дожидаясь ответа, поставив его в совершенный тупик. Что-то было во всём этом неправильное, и в другой раз он, наверно, постарался бы это как-то прояснить, но не сегодня — Марусино странное окаменевшее лицо мелькнуло, на миг зацепившись где-то на краю сознания, но тут же было вытеснено всем остальным: беспокойством за Марата (Анна хоть и сообщила вчера, что операция прошла успешно, но тем не менее утром Павла к Руфимову не пустила), мыслями о дочери, которые не отпускали ни на минуту, дурацким появлением на станции этого мальчишки, Кирилла Шорохова, и, конечно же, бредовыми идеями его кузена, который был то ли законченным психом, то ли гениальным стратегом, мастерски расставившим сети.
Забрав у дежурного ключ, Павел вернулся на командный пункт, сел, уставившись на выстроенные в ряд телефоны. Через десять минут раздастся звонок — тютелька в тютельку, едва стрелка часов коснётся цифры девять, — и сразу же, едва он сдёрнет трубку с рычага, он услышит ласковый голос Ставицкого, а следом пронзительный крик своей девочки. Папочка, со мной всё в порядке, папочка!
А вот в порядке ли? Она ведь никогда не скажет, не признается. Даже если они вдруг переживут всё это. Даже если вдруг переживут…
