Вид его, одетого в синий на плечах, но совершенно потерявший цвет от груди и ниже ремонтный комбинезон, был настолько будничен, настолько спокойны и безмятежны были кроличьи глаза, опушенные белесыми ресницами, что молодой человек заколебался.
«Я наверняка попал пальцем в небо, – думал он, чувствуя себя совсем плохо: голова уже не кружилась, а раскалывалась от болезненной пульсации под черепом. – И Матвей Опанасович ничего общего со злодеем не имеет… На что я опираюсь в своих умозаключениях? На слова раненого фон Миндена? А может, он таким образом отводил подозрения от себя? Хотя признание в передаче секретных сведений какому‑то прапорщику‑технику – штука довольно серьезная. Да и не будет лгать человек, одним глазом заглядывающий в бездну… Прапорщик ссужал его деньгами? Почему бы и нет? Он человек холостой, живет скромно… Мог накопить достаточно крупную сумму, вот и ссужал поручика под процент… Нет, о проценте фон Минден не упоминал… Неужели я ошибся?»
– Матвей Опанасович, – выпалил он неожиданно для себя, пожирая глазами невозмутимое лицо прапорщика, – вы шпион?
– Шпион? – искренне удивился тот. – А как вы догадались?
– То есть… – поперхнулся от изумления Александр: он‑то ждал горячей отповеди, заверений в своей честности, негодования… Вызова на дуэль, может быть, но не такого олимпийского спокойствия. – То есть вы не отрицаете?
– С чего бы? – удивился тот. – Да, я резидент британской разведки в Королевстве Афганистан.
«Этого не может быть. – Сашины мысли заметались, как испуганные зверьки. – Этого просто не может быть! Чтобы человек вот так просто взял да и признался? Неужели за время моего отсутствия что‑то изменилось и Британия – уже не враг нам? Да я брежу!.. Или он шутит… Конечно, шутит! Сейчас рассмеется и скажет: „Да я разыграл вас, Саша! Никакой я не шпион!“ Вот сейчас…»
Но время шло, пауза затягивалась, а прапорщик вовсе не собирался опровергать свои слова и обращать все в шутку. Он положил грязную ветошь на верстак, внимательно изучил ладони и, поморщившись, ногтями вытащил из пальца металлическую занозу. Все это начинало действовать на нервы молодому человеку.
– Вы даже не запираетесь?
– А зачем? – последовал спокойный ответ. – Вы меня раскусили, я признаю вашу правоту. Чего вы хотите? Чтобы я упал вам в ноги и принялся умолять о прощении? Извольте.
Деревянко тут же повалился на колени перед опешившим офицером и надрывно заголосил, ломая руки:
– Пощадите меня, господин граф! Не выдавайте меня властям! Это страшный позор, и я готов искупить его своей кровью!..
Александр мог поклясться, что по щекам лицедействующего прапорщика бегут настоящие слезы!
– Прекратите паясничать! – с гадливостью отшатнулся он от Деревянко, но тот суетливо подполз к нему и уцепился за штанину.
– Христом‑Богом прошу дать мне покаяться! Отпустите душу грешную на покаяние!
Саша сбросил его руку – ощущение было таким, что по одежде ползет скорпион.
– Зачем вы юродствуете, прапорщик? Или как вас там?
Мерзавец замер с опущенной головой, и когда заговорил, голос его звучал глухо:
– Вам, такому молодому и благополучному, меня не понять… Я устал. Устал жить двойной жизнью и предавать, предавать, предавать, – с каким‑то внутренним надрывом сказал он. – Ни друзей, ни человека, которому я мог бы довериться. Увы, такова доля разведчика…
– Шпиона?
– Нет, разведчика, – покачал головой прапорщик. – Думаете, Россия не внедряет своих разведчиков в Соединенное Королевство и колонии? Еще как. Но их вы почему‑то считаете героями, а меня – исчадием ада.
– Да не считаю я так… – Александру действительно было не по себе: совсем не так представлял он себе разоблачение шпиона – погоня, перестрелка, наконец, но не такой вот фарс.
– Я устал. Поверьте, я даже рад, что вы меня разоблачили, поручик. Если бы не вы, я бы, наверное, застрелился сам. Не верите? Я и сейчас, на ваших глазах, готов свести счеты с жизнью.
– Вы что, серьезно верите, что я дам вам в руки свой пистолет? – недоверчиво взглянул на него Бежецкий. – Вы в своем уме?
– Почему же ваш? Вон, возьмите в ящике мой, – пожал плечами поручик, кивнув при этом на высокий металлический шкафчик. – Ключ в замке.
Держа Деревянко, стоящего все в той же покорной позе, в поле зрения, Саша попятился к шкафчику. Ключ повернулся со второй попытки, и поручик сразу увидел ремень с кобурой, лежащий поверх аккуратно сложенной формы. Табельный «Токарев» лег в руку, как влитой. Техник содержал оружие в идеальном порядке, затвор отошел легко, и золотистый «масленок» скользнул в ствол.
«Ну что он, в конце концов, сделает с одним патроном? – подумал поручик, выщелкивая из рукояти магазин и опуская его в карман вместе с другим, вынутым из кармашка кобуры. – Будет прорываться мимо броневика с пулеметом? Абсурд. В конце концов – мне‑то какая разница: будет он повешен по приговору трибунала как вражеский шпион или примет благородную смерть разоблаченного разведчика? Я что: нанимался помогать господам в лазоревых мундирах?»
– Вот, кладу на стол, – положил он оружие среди непонятных деталей и вынул из кобуры свой «люггер». – Предупреждаю: одно лишнее движение – и я стреляю!
– Какое движение, – горько улыбнулся Деревянко. – Разве что это… – он поднес руку, сложенную «пистолетом» к виску. – Пафф!..
– В любом случае, я вас предупредил.
Прапорщик поднялся, отряхнул колени, и без того черные от технической грязи, и подошел к верстаку.
– Может быть, вы выйдете на минутку, – нерешительно пробормотал он, не прикасаясь к оружию. – Интимное дело ведь, что ни говори… Куда я денусь? Туда только, – указал он пальцем в потолок.
– А не туда? – указал пальцем в пол Александр. – Или вы непременно в рай надеетесь попасть?
– Ну, это спорный вопрос… Так мне прямо при вас мозги выпускать?
– Ладно. – Поручик отвернулся. – Я выйду. Но буду недалеко и в случае чего…
– Я вас не задержу. – Прапорщик осторожно, будто ядовитую гадину, взял пистолет.
Бежецкий вышел, а вслед ему донеслось:
– Вы настоящий человек, Александр Павлович…
* * *
«И что я буду объяснять Кавелину, – думал Саша, покачиваясь с пятки на носок перед какой‑то механической громадиной, больше всего похожей на поставленный на попа автомобильный двигатель размером с сам автомобиль. – Мол, довел человека до самоубийства. А по какой причине? Может быть, надо было заставить его признание написать?.. Полноте! – оборвал он сам себя. – Кому и чего я должен объяснять? Что какой‑то прапорщик выстрелил себе в висок?»
Роковой выстрел запаздывал.
«Может, действительно решил признание написать? Облегчить, так сказать, душу напоследок…»
Время шло, но ничего не происходило. В мастерских царила тишина, лишь где‑то далеко‑далеко мерно капала вода из неплотно прикрытого крана – в здешних местах едва ли не преступление. Поручик начал терять терпение.
«Ну что он тянет? Струсил в последний момент?»
В мозгу всплыли его собственные метания в тот момент, когда он, тогдашний блестящий гвардеец и неудачливый любовник, решил свести счеты с жизнью. И он решил не торопить прапорщика: что ни говори, а такое решение любой принимает лишь раз в жизни и, чтобы довести дело до конца, нужно немалое мужество…
Он присел на ящик с какой‑то технической белибердой, выбрав при этом наименее масляный, и положил раскалывающуюся голову на ладони. Больше всего он сейчас хотел бы оказаться в чистой постели, и чтобы никуда‑никуда не нужно было спешить…
– Просыпайтесь, поручик, – услышал он над собой.
Бежецкий с трудом поднял тяжелую голову, усилием воли сфокусировал взгляд на расплывчатой человеческой фигуре с белым пятном вместо лица.
– Вы передумали…
Рука вяло скользнула по пустой кобуре, и это совсем не удивило Сашу. Его вообще ничего уже не удивляло.
