Время грозы (СИ) - Райн Юрий

— Отдыхай, Америка, — Бубень протянул ему еще одну папиросу.

Сунув ее туда же, где уже хранился кусок хлеба, Максим вышел из барака.

Привычно, вяло, не вызвав эмоций, мелькнуло: вот как раз на этом самом месте — там, у нас — Южная Набережная, дом двадцать восемь. И так же привычно последовало: с ума сошел… Где там, где у нас? Ты, дорогой, здесь, а все то — морок…

Сходить в лес, подумал он? В жилой зоне пусто, проволока колючая пообвалилась во многих местах. Сходить, а к обеду вернуться.

Или не вернуться.

Он уже много раз покидал лагерь, добирался до своей поляны, или просто бродил по лесу, однажды даже рискнул: обогнув Минино, посетил Григорово. Постоял на платформе.

Но — вернулся. Он всегда возвращался. В тот же день. На этой так называемой воле делать нечего. Гурвич правильно говорил: эта воля хуже зоны.

А подходящей грозы Максим пока не дождался. Сколько он тут? Семь лет, восьмой пошел. Ни одной грозы, которую почувствовал бы, как свою.

Вот и сейчас… Он принюхался, прислушался — нет. Сегодня вообще никакой грозы не будет, и в ближайшие дни, наверно, тоже. А уж подходящей — точно не будет.

А нужна она мне, подходящая-то, подумал вдруг Максим? Людмилино лицо вспомнить уже совсем не могу, Катюхино — тем более. Наташино — и то с трудом, как в тумане. Маман вот хорошо помню. И шотландца прибабахнутого, как ни странно. И еще Чернышева. Интересно, жив старик?

А, какая разница? Все они словно бы мертвы. И я мертв.

Максим вернулся в барак.

Уголовники всё собачились, Бубень бесстрастно наблюдал за ними. Наверное, он считал себя непроницаемым, да и был таким, но Максим видел — смотрящий наслаждается.

Вспомнилось яростные споры ассистентов Румянцева на базе «Князь Гагарин». И взгляд их шефа — прищуренный, довольный.

Впрочем, лицо Румянцева виделось совсем смутно и, в итоге, оборачивалось жесткой маской Бубня.

Максим лег ничком на шконку, укрылся — с головой — бушлатом и тяжело закемарил.

36. Вторник, 1 сентября 1998

— Ведь говорил же я вам, Джек? — азартно восклицал профессор Румянцев. — Говорил или нет? Преодолеть французскую оборону практически невозможно, а их контратаки поистине смертельны! Говорил?! Ну?!

Дым висел в кабинете плотными, почти неподвижными слоями. Макмиллан поморщился:

— Не помню. Не имеет значения.

— Позвольте! — возмутился Румянцев. — Как же «не имеет значения»? Да что вы такое несете, Джек?! Опять наши вторые, это непостижимо… Нет, тренеров следует прогнать, взашей, всех взашей! А нанять каких-нибудь, я не знаю, уругвайцев! И всячески привлекать, я давно на этом настаиваю, игроков с Кавказа и из Туркестана! Вы только посмотрите на этих так называемых французов! Каждый второй — из колоний, а как играют, как играют! Один Плешивый Алжирец чего стоит! Бог, просто бог!

Он в сердцах ткнул сигарой в пепельницу, схватил бутылку, налил себе полный бокал, поднес к губам, глотнул, спохватился, вопросительно посмотрел на собеседника.

Шотландец невозмутимо качнул головой:

— Спасибо. Вы же знаете. Давайте о деле.

— Погодите вы о вашем деле, — пробормотал профессор, судорожно отхлебывая из бокала.

Смешно, покачал головой Макмиллан. Один из сильнейших интеллектов мира.

Да и по всей России — психоз. Помешались на футболе. У премьер-министра случился сердечный приступ. Прямо в его ложе на «Стад де Франс». Оппозиция, разумеется, возликовала: Жданóвская уже съязвила, что нынешний лидер либерал-консерваторов столь же немощен, как и прежний.

Недостойно, считал Джек. И несправедливо. Вдвойне несправедливо. Во-первых, покойный Чернышев был настоящий титан. Во-вторых, сравнивать с ним этого Головина…

Когда либерал-консерваторы, почти четыре года тому назад, вернулись к власти, Румянцев рассудил: посвящать нового премьера в суть проекта «Игла» не нужно. А император доверительно посоветовал и вовсе не сообщать о том, что такой проект есть. Лежит информация в личном архиве Владимира Кирилловича — вот и пусть лежит. Официально нет никакой «Иглы». И никогда не было.

Больной мир, констатировал Макмиллан про себя.

Румянцев внезапно успокоился.

— Хорошо, — сказал он. — Желаете о деле? Извольте. Мы почти готовы. За точность переброски я теперь могу поручиться. Сигнал, в свое время посланный Горетовским, очень помог в этом. Затем. Микросотрясения, которыми вас, Джек, уж простите, мучили, также принесли тот результат, которого я добивался: ваши коды должным образом скорректированы. Далее. Впредь — никаких копий, никаких обгоревших трупов. Вы, именно вы осуществите переход. Однако в нашей готовности есть два изъяна. Первый: без надежной двусторонней связи я вас, Судья, не отпущу.

— Я давно уже не Судья, — заметил шотландец.

— Вы Судья во веки веков, — отмахнулся профессор. — Итак, связь. Я близок к решению. Собственно, решение уже достаточно давно найдено, но есть некоторые тонкие аспекты… технологического, я бы сказал, характера. Впрочем, и с этим справимся. Я прогнозирую, что к зиме связь будет. Несколько экспериментов на животных… это еще месяца два-три… и надежно… ну, относительно надежно — процентов шестьдесят… повысить еще — не вижу принципиальной возможности… Хороший прибор должен получиться, да к тому же практически вечный. Если найдете возможности для подзарядки.

— Найду. Так что? Март, апрель?

— Да, начало весны. Но отправлять вас, вероятно, нужно в теплое время года. Май, июнь, июль. Это о вопросе «когда». Если только подготовка марсианской экспедиции не ускорится против ожиданий… тогда вынужден буду отвлечься… А вот вопрос «где» — и есть второй изъян нашего предприятия. Где именно вас переправлять?

— Мы обсуждали, — пожал плечами Джек. — В вашем Природном Парке.

— Э, друг мой… — протянул Румянцев. — Парк совершенно не годится. Необходимо все-таки стационарное оборудование, много энергии, высокие плотности... В полевых условиях — никаких гарантий точности попадания. Не раскидывать же шатры под дубом, уже не говоря о палатах каменных… Нет-нет. Да и по другим причинам неудобно в Парке. Знаете ли, природа, первозданная чистота, русская idée-fix двадцатого века, наряду с качеством дорог, а мы строительство затеем…

Он потянулся к хьюмидору, достал очередную сигару. Зажмурившись, понюхал ее, затем обрезал и раскурил.

— Нет, — повторил ученый, выпустив клуб дыма. — Необходимо найти подходящее место. Такое, чтобы оно и там оказалось подходящим. Неровен час, возникнете ниоткуда на глазах у изумленной публики. Да еще и в состоянии шока, если верить теории. Которую, кстати, вполне подтверждает рассказ Горетовского о его появлении здесь. Помните?

Джек кивнул.

— Или, — продолжил Румянцев, — другая опасность. Нý как там на этом самом месте что-нибудь построено или установлено. Угодите, к примеру, в толщу камня… Верная смерть. Да и деревца будет достаточно. Оттого, между прочим, извековский дом в Верхней Мещоре нас не устраивает. Весьма удобно было бы, но я хорошо помню слова Горетовского: в его родном мире на этом самом месте росла березово-осиновая роща… с грибами…

— Мне ясно, — медленно сказал шотландец, — что уходить нужно ночью. Меньше людей.

— Согласен, — отреагировал профессор, — но где, где? Вот глупая проблема… Такие сложности успешно преодолеваем, а простую бытовую чепуху — ну никак… Очень раздражает. Даже, я бы сказал, бесит. Сильнее, чем футбол.

Помолчали.

— Резиденции императора, — произнес Макмиллан. — Царское село… Какие еще?

— Думал, — откликнулся Румянцев. — Неплохая идея, если ночью. Там у них музеи, по ночам, естественно, пустующие. Но Царское, Зимний, Ливадия слишком далеко от Москвы. Как и Сарез, там вообще почти идеальное место. Однако — Памир, очень далеко… Вы же хотите Горетовского разыскать. Я, впрочем, тоже хотел бы, чтобы нашли его… Увы — без документов, без денег можете не добраться. Кремль? Тоже нет. Максим упоминал, что Кремль у них очень строго охраняется. Жаль. Здесь мы бы это устроили. Владимир Кириллович помог бы, не сомневаюсь…