Счастливчик (СИ) - Мишин Виктор Сергеевич

– Вы ему не передадите кое-что? Он воевал с моим братом, мать просила ему передать вот это, если, конечно, я смогу его найти.

– Ну, так ты смог его найти, передавай, – усмехнулся Истомин. Темирхан закрутил головой, не понимая, почему все вокруг улыбаются. Все, кроме меня.

– Майор Новиков перед тобой, Темирхан. Я рад видеть брата моего лучшего друга.

Темирхан стоял и хлопал глазами, казалось, он не верил. Он медленно протянул мне письмо и какой-то маленький предмет, похожий на солдатский жетон из будущего, только деревянный. Я взял в руки этот жетон и увидел великолепной работы узор, вырезанный на кусочке очень твердого дерева.

– Это медальон Мурата. Ему вырезали его при рождении, а перед уходом в армию он его снял. Это оберег, если по-русски. Он всегда должен находиться на груди того, кому предназначен, к сожалению, в военкомате Мурата заставили снять его, а я вот свой ношу, – Темирхан вытащил из-под одежды тонкую веревочку с похожим талисманом.

Я рассмотрел этот оберег и, присоединив к письму, отправил его в карман. Письмо позже прочитаю.

– Спасибо, мне очень приятно получить этот предмет. У меня, к сожалению, мало что осталось на память от друга. Вечером, после занятий зайди ко мне в кабинет. Спросишь на КП, там проводят.

Наша школа имела не только полигон, но и небольшое здание, в котором располагался класс для теории и пара кабинетов для руководства, все как надо, то есть казарма для солдат находилась рядом, но там бойцы только отдыхали и занимались в крохотном спортивном зале.

– Хорошо, разрешите идти? – козырнул Темирхан.

– Сема, проводи бойца в казарму. Темирхан, занимай любую свободную койку. У нас так заведено, на какой койке нет подушки, та свободна, все.

Я отвернулся, что-то эмоции захлестнули, а тут еще и Петрович рот открыл:

– Чего, не ждал такого?

– Ты, Петрович, когда-нибудь доболтаешься! – рядом никого не было, поэтому я по-простому начал. – Ты же знаешь, что у Алены ничего не задерживается, на хрена болтаешь? – Истомин даже возражать не стал, хоть бы возмутился для порядка. Командир просто развернулся и ушел, а я стоял и думал: «И чего я такого сказал?»

Вечером поговорил с Темирханом. Рассказал, кем для меня был его брат. Сколько мы с ним хлебнули лиха. Конечно, где были и что делали, не рассказывал, но эмоции были, что надо. Я ведь в свое время и матери Мурата в письме рассказывал, что ее сын погиб за границей, но никто из них даже не представляет, насколько далеко. Вот и Темирхан тоже.

– Товарищ майор, фашистов ведь далеко отогнали уже, не дошли еще до тех мест, где Мурат похоронен? – Песец, вот что ему говорить? Надо к Истомину обращаться.

– Я поговорю с командиром, если добро дадут, я тебе расскажу, договорились? – Хан кивнул. – Как тебе у нас в школе? Сержант мне сказал, ты кросс пробежал на рекорд школы, почти не запыхался.

– Так я на родине много в горах гулял, мне здесь дышится намного легче, но тяжело мне все равно было. Далеко бегаете, – подытожил Хан.

– Да это только в первый раз так, видел, сегодня четыре койки в казарме освободились?

– Да, не выдержали?

– Точно. Один, представляешь, уж через три километра на землю сел. Еще один себя самым умным посчитал и решил срезать. Оставшиеся хоть и не добежали, но сами отказались. А самое главное, никто из них не догадался помочь тем, кто отстал. У нас такое не приветствуется. Здесь люди становятся командой, семьей, если хочешь. Вот почему я о твоем брате могу говорить только хорошее. Никогда, просто ни разу за все время, что мы были вместе, он меня не бросил, не ослушался и не подводил. Вот такие должны быть напарники.

– Ясно, товарищ командир. Я все понял, надеюсь, я добьюсь уважения у своих будущих напарников.

– У вас это семейное. Мурат мне рассказывал, что его таким отец воспитал, если и ты слушал отца, далеко пойдешь. Я, признаюсь, не хотел тебя к нам в школу привозить, тут уж начальство вмешалось. Между нами не должно быть вранья и недоговорённости. После Мурата видеть почти его копию мне тяжело, но в память о твоем брате я обязан сделать из тебя лучшего бойца.

– Я не подведу, – коротко, с благодарностью и пониманием ответил мне Хан. Он был не по возрасту умен, это заметно.

– Мне сказали, что стреляешь ты хорошо, утром покажешь, посмотрим вживую твои возможности. Ты ведь понял уже, что тебя я буду готовить лично и далеко не на бойца прикрытия.

– В роте говорили, что хорошо. Но до вас, думаю, далеко. На фронте о вас легенды ходят.

– Вот блин, ну и конспирация у нас, все вокруг все знают! – охренел я от таких известий.

– Так это от тех, кто у вас учился. Они на фронт приезжают и рассказывают.

– Забудь, наверняка врут безбожно. Но речь не обо мне. Ты чем на фронте пользовался, «светкой»?

– Я «Мосина» себе выбрал. Точнее и дальше бьет.

– Ага, значит, любишь дальние цели?

– Да, это очень сложно, поэтому и нравится.

– ВСК пробовал?

– Негде было. Ребят с ним нашел, а вот стрелять было тогда негде, не дали.

– Вот завтра с него и начнешь. Сначала изучишь ствол, тебе расскажут обо всех достоинствах и недостатках. Попробуешь короткую оптику, для длинной опыт нужен. Я не цену набиваю, просто привычка нужна.

– Я прекрасно понимаю. Постараюсь оправдать ваше доверие.

С утра мы все охренели. Хан, первый раз стрелявший из незнакомого ствола, положил третьим выстрелом мишень на километре. Затем, чтобы проверить, понял он винтовку или нет, я попросил переставить мишень на сто метров дальше. В поле это почти незаметно, и, пока Хан и остальные бойцы обедали, мишень переставили. Если бы это было летом, он по местности мог бы сразу это заметить, но когда поле укрыто ровным слоем снега, это очень сложно. И знаете, что было? Вторым выстрелом он снял мишень.

Вечером дома я зашел к Петровичу.

– Поздравляю, у вас есть готовый первый номер мне на замену. Можете меня, наконец, снимать и в запас, – вывалил я Истомину свои мысли.

– Опять хрень порешь? Какой запас, какая замена?

– Ну, ты же сам хотел меня больше никуда не пускать.

– Ты про младшего брата? Ну, и как он тебе? – усмехнулся Истомин, переведя разговор.

– Я же сказал, готовый первый номер. День стрелял из ВСК, целый день. Сейчас отдохнет пару дней, плечо пусть заживет, я-то знаю, каково это, хоть он и храбрился.

– Значит, я не ошибся, привезя его тебе! – с удовольствие заметил Истомин.

– Петрович, а ты зря на меня обиделся, я ведь и не против «завязать», – я выдохнул, наконец-то сказал.

– Молодец, Серега. Ну, в самом деле, хватит уже. Ты меня сегодня обидел, а я ведь тебе о награждении хотел рассказать.

– Да ладно, не злись, Петрович, извини. Сорвался что-то.

– Товарищ Сталин тебя в Москву вызывает, хочет там наградить.

– А как же его слова о том, что мы, к его сожалению, бойцы невидимого фронта?

– Времена меняются, может, передумал.

– Знаешь, Батя, а я ведь суеверный. Можно не поеду, что-то совсем вот не хочу.

– Ты мне это брось. Тебя Верховный ждет, пообщаться хочет. Это мне Палыч сказал.

– Когда выезжать?

– Награждение послезавтра, завтра вечером уедем.

– Поездом?

– Нет, за мной же самолет закреплен. По приезду, к Палычу, потом спать, с утра в Кремль.

– Ясно. С утра поедешь со мной в школу?

– Что давать будут? – шутит командир.

– Поставлю Хану свой прицел, пусть себя покажет.

– Ну что же, думаю, стоит посмотреть.

– Если помнишь, с «веслом» Мурат тогда был лучше меня.

– Ну, это было тогда.

Утром Хан «убил» всех. Снова три выстрела, и мишень на двух километрах упала. Все охренели. Я ему сразу, не скрывая, объявил, что готовлю его на замену себе. Думаю, парни с ним сойдутся, хотя и расстроятся, узнав, что я их скоро покину.

Награждение было как всегда помпезным. Что-то меня это так утомляло, половину присутствующих я не хотел даже видеть. В основном это были всякие партийные деятели, ну вот не перевариваю я их. Они тут при дворе такие дела крутят, что мне и здороваться с ними противно. Как Сталин начинает кому-то из генералов благоволить, они сразу стараются «любимчика» в дерьмо окунуть. Врут, доносы пишут, и чего их Верховный держит? Нули ведь полные. Постоянно лебезят перед теми, кто старше их по чину, фу, ладно…