"Фантастика 2025-101". Компиляция. Книги 1-34 (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

— Ну что вы, Алексей Филиппович! — Мякиш аж руками всплеснул. — Никакого покрывательства! Просто мы Тихонова готовим к выдаче, как вы же сами и подсказали: втолковываем ему, что можно говорить и чего нельзя. Опять же, с судейскими надобно договориться, чтобы по судебному заседанию и по приговору никаких заминок не случилось. Вот как только это всё уладим, сразу же его Шаболдину и передадим!

— А давайте, Михаил Дорофеевич, вы Борису Григорьевичу сами о том и скажете? — сделав самое честное, какое только мог, лицо, предложил я. — Согласитесь, так оно лучше будет, нежели я просто ваши слова ему передам. Вы уж простите, что лишний раз напомню, но в розыске Родимцева именно губные большую часть работы делают, и раз уж губное начальство Шаболдина в деле старшим поставило, покажите ему наглядно, что вы в его участии заинтересованы. А с Тихоновым, кстати сказать, я и сам побеседовать могу, если хотите. Надеюсь, найду подходящие слова, чтобы объяснить ему, как себя вести следует…

— О предложении вашем поговорить с Тихоновым я начальству обязательно доложу, Алексей Филиппович, — Мякиша от того предложения аж передёрнуло, но в руки он себя взял сразу и, не иначе как по привычке, опять прикрылся ссылкой на начальство. — А что касается Шаболдина… Давайте закончим уж с бумагами, да вместе к нему в губную управу и поедем?

…Описывать трогательную сцену взаимных объяснений и извинений тайного исправника Мякиша и старшего губного пристава Шаболдина я, пожалуй, не стану. Понятно же, что ни единого слова от чистого сердца сказано не было, и ожидать от тайных, что они вдруг перестанут поступать обычным для себя образом, никак не следовало. Главное, что Мякиш связал себя обещанием Шаболдину относительно передачи Тихонова губному сыску. Здесь данное слово значит куда больше, чем в прошлой моей жизни, и ни Мякишу, ни всей Палате тайных дел теперь не отвертеться. Я же, обеспечив Шаболдину пусть и не саму выдачу Тихонова, но хотя бы слово тайного исправника, мог рассчитывать на то, что признательность Бориса Григорьевича будет преизрядной. А таковая признательность с его стороны вовсе мне не помешает. Тайные же, когда Тихонова губным передадут, наверняка постараются так устроить, чтобы я с ним не пообщался, а вот признательный и благодарный старший губной пристав, особенно ежели я его хорошо попрошу, такое общение устроить мне посодействует. Ну вот хотелось, очень хотелось мне в глаза этому Тихонову посмотреть, да поспрашивать его о многом… И с помощью Шаболдина сделать это мне будет куда как проще, чем через тайных. Опять же, если у нас с приставом и вправду случится то самое столкновение интересов, лучше же будет, чтобы Борис Григорьевич был к тому времени мне благодарен и обязан. Я, конечно, постараюсь того столкновения не допустить, но кто знает, как оно сложится, так что заранее пристава задобрить будет нелишним.

Пообщался бы я и с Родимцевым, тоже интересно было бы, но его предстояло ещё изловить. Однако, похоже, не так долго до той поимки и оставалось — губные продолжали проверять девиц, поменявших одни меблированные комнаты на другие, и находка той из них, что получала деньги от Родимцева, была делом уже ближайшего времени. Или не была? Что-то предвидение на сей счёт как-то очень уж подозрительно помалкивало…

Глава 29

Приятные события и занимательная беседа

Успехами своими в челночной дипломатии я ничуть не обольщался, продолжая ожидать от тайных ещё каких-нибудь мелких пакостей, а то и чего похуже. Нет, я всё понимаю — что бы ни говорили о внимании князя Свирского к добропорядочному поведению его подчинённых, это касается их частной жизни, служба же у тайных развитию положительных человеческих качеств никак не способствует. Но больше меня тут раздражало не это. Самыми для меня неприятными были постоянные намёки Мякиша на мою заинтересованность в этом деле. Да, кто бы спорил, заинтересованность таковая имеет место, вот только не совсем она такая, какую постоянно подразумевает своими намёками тайный исправник. Он же подаёт моё попаданство как нечто нехорошее, неправильное и постыдное, ну или в любом случае то, что следует в обязательном порядке скрывать, даже пугать меня пытался тем, что Шаболдин про то узнать может. Ну, в какой-то мере я с Михаилом Дорофеевичем согласен — чем меньше будет знающих о моей иномирной сущности, тем мне будет и проще, но не потому, что в этом есть что-то не то, а исключительно чтобы никого не смущать и никому каких-то неоправданных надежд не подавать. Все мои успехи здесь связаны с тем лишь, что я мог припомнить какие-то изобретения из прошлого бывшего моего мира и внедрить их в мире нынешнем, и, сами понимаете, одно дело, если меня считают пусть и не гениальным, но вполне удачливым изобретателем, и совсем другое — прослыть простым копировщиком чужих изобретений. Опять же, есть опасение, что выстроится ко мне очередь желающих открыть грядущее, причём не только своё, и я либо просто умаюсь объяснять им всем, что я попал сюда не из будущего их мира, либо боюсь даже предположить, кем меня тут посчитают, поскольку идея множественности реальностей для большинства здешних умов попросту непредставима. Это, заметьте, я даже не говорю о тех сложностях, что неминуемо возникнут у меня с моими нынешними родными и близкими. Так что да, распространение таких о себе сведений мне совершенно ни к чему.

Что же касается какой-то неправильности и постыдности самого факта попадания, то интересно, с чего бы вдруг Мякиш вообще на такое намекает. Уж не в тех ли бумагах Смирнова следует искать ответ? Впрочем, я этого так и не узнаю, пока те самые бумаги не увижу, а значит, надо мне озаботиться знакомством с эими записями. Ну и с Тихоновым поговорить, это само собой.

Но как быть с самим Мякишем? Он же так и будет палки вставлять в колёса что мне, что Шаболдину. Сделать, что ли, личико кирпичиком да послать тайного исправника в даль светлую? А то ещё и спросить с нехорошим таким прищуром: а с чего это вы, Михаил Дорофеевич, вообще какую-то непонятную сущность мне приписываете? Мне, боярину, многих орденов кавалеру и царскому родичу⁈ Интересно было бы послушать его ответ…

Впрочем, от столь решительной отповеди я почёл за лучшее пока что воздержаться, потому как куда бы я Мякиша ни послал, он туда всё равно не пойдёт, а напакостить втихую очень даже сможет. Зуб на тайного исправника я, конечно, отрастил, и при случае не упущу возможности Мякиша больно укусить, но не сейчас. Пусть сначала отдаст Шаболдину Тихонова, тогда и посмотрим.

Жизнь, однако, шла своим чередом, и от размышлений о нравственных оценках деятельности Палаты тайных дел вообще и одного отдельно взятого тайного исправника в особенности мне пришлось на какое-то время отвлечься. В Москву вернулись Леонид с Татьянкой и пришла пора придать ускорение делам с женской больницей и гимнастическим обществом. Проект Клингофера был принят, что называется, на ура, моё решение начать земляные работы признано правильным, и вскоре с должной торжественностью в строительство был заложен первый камень. Церемонию почтили своим присутствием государь Фёдор Васильевич с государыней Марией Георгиевной, царевичами и царевнами, молебен провёл патриарший викарий [1] епископ Лонгин, на камень нанесли памятную надпись, а чести заложить его удостоился царевич Леонид Васильевич, как супруг попечительницы Русского общества женского здоровья и Женского гимнастического общества царевны Татьяны Филипповны. Торжество удалось на славу, а уже со следующего дня стройка началась по-настоящему, и строители клятвенно обещали к концу сентября с фундаментом закончить.

Совмещать приятное с необходимым и пытаться говорить с царём или Леонидом об особенностях поведения тайных я не стал. Во-первых, всему своё место и своё время, а, во-вторых, мне им сейчас и сказать-то, по большому счёту, нечего. Нет у меня пока ничего такого, с чем стоило бы обращаться к царю, хоть напрямую, хоть через Леонида.

За одним приятным событием вскорости последовало и второе — тайные передали-таки Шаболдину Тихонова. Правда, и в эту бочку мёда тайные заложили ложку дёгтя, обставив передачу условием присутствия их человека при допросах, причём условие своё тайные выставили не для обсуждения, а исключительно в паре с самим передаваемым человеком — или Тихонов и принятие условия, или ни условия, ни Тихонова. Не сказать, что мы с Шаболдиным условию такому обрадовались, но и сильно переживать не стали.