Ведун (СИ) - "Е. В. В."

Жека с Вовкой вперед выдвинулись, первые из-за углов выглядывали и дорогу разведывали. Мамон с Алым назад оттянулись и наши тылы прикрывали. Ну и мы с Лехой в середине цепочки оказались, фланги контролировали, окна домов осматривали, внимательно в старые деревянные сараи, уже почти полуразрушенные, всматривались, чтобы оттуда на нас никто не набросился, будь то собаки или вообще — мутанты, которые в городе уже тоже отметились, слухи о них ходили.

Никто не набросился!

Земля пыталась по ногам настучать, но это привычно, землетрясения, хорошо хоть такие вот, еле заметные, частенько случаются, в день по несколько раз бывает трясет. Собак видели, но они вдали между домов мелькнули, на нас никакого внимания не обратили, по своим собачьим делам куда-то побежали. Даже людей повстречали, тащили тяжеленые сумки, но при виде нас они торопливо в сторону свернули и тоже, как и собаки, за домами растворились.

— Лех, — проводив этот зашуганный народ взглядом, обратился я к своему временному напарнику. — А куда вообще люди подевались? Не все же померли, живых тоже должно хватать, а их почти совсем не видно.

— Разъехались и разбежались! — сразу же ответил Леха, впрочем, не поворачивая в мою сторону голову, продолжая контролировать свой правый фланг. — После апокалипсиса, во время наведения порядка, когда дело до стрельбы дошло, народ сразу же из города рванул, теперь в окрестных поселках и деревнях скорее всего отсиживается.

Почему и они не уехали, спрашивать не стал, и так понятно, что без матери он бы никуда не уехал. Но Леха сам на этот незаданный мной вопрос ответил:

— Мы с матерью, как всё кувырком пошло, тоже хотели уехать. У нас в Париже дом есть, вот туда и собирались перебираться.

До этого с него пример брал и при разговоре свою сторону постоянно контролировал, но сейчас, после услышанного, голову повернул и удивленно на него вытаращился.

— В Париже?

— Небольшой поселок в пятидесяти километрах от Нижнего, называется Память Парижской Коммуны, — бросив на меня взгляд, улыбнулся Леха. — Сокращенно — Париж. У меня бабушка с дедушкой там жили, всю свою жизнь на судоремонтном заводе проработали. Мать там родилась. Это уже потом, когда в институте училась, за отца замуж вышла и в Нижнем Новгороде осела. Ну а когда бабушка с дедушкой умерли мы их дом продавать не стали, себе под дачу оставили. Места там замечательные и люди хорошие, целые династии моряков, иногда целыми семьями на кораблях служат…

— И почему не уехали? — всё же спросил я, раз он сам эту тему поднял.

— Да мать, — скривился Леха, — не хотела людей бросать. Пострадавших много было, вот она до последнего в больнице им помощь и оказывала. Даже когда власти город не удержали, и тут сплошная анархия наступила, не согласилась уехать. Хотя я и не настаивал особо, о чем теперь жалею, — вздохнул он тяжко. — Поддался всеобщему настрою и принялся хабар таскать. Из очередного такого рейда вернулся и узнал, что мать дезертиры захватили, а те, ради кого она тут оставалась, даже слова против им не сказали, молча позволили ее силком увезти. Твари! — с ненавистью выдохнул он это слово, и не поймешь, к кому конкретно это относится, то ли к дезертирам, то ли к людям, а скорее всего и к тем, и к другим. — Не все, Саня, уехали, много народу сейчас по квартирам сидят, мы с Жекой к этим «пациентам» наведывались позже, просили помощь оказать, хотя бы массовкой, ни во что не вмешиваясь. Но куда там, сопли жуют: «У нас дети, родители старенькие, мама, папа нехорошо себя чувствуют, не можем их оставить одних». Только те, у кого дезы[1] тоже родных прихватили, решились против них выступить, остальные в отказ ушли.

— Слушай, — решил я перевести тему. — А почему город не удержали от сползания в анархию? У вас же тут и вояк хватало, и вообще, можно сказать третья столица.

— Да в этом удивительно ничего и нет, мы тут еще до катастрофы как на пороховой бочке сидели, народ из-за Блистательного с ума сходить начинал, в истерию впадал. А уж потом, после его прилета — рвануло. Особенно когда еще проводная междугородняя связь работала и сумели в разные города позвонить и узнать, что везде бардак начался. У нас самая верхушка руководителей померла, их заместители, которые выжили, протупили, секретность не удержали и в народ весть ушла, что вся земля в руинах. Ну и пошло «веселье».

— А военные?

— Да с военных всё и началось! Сначала приказы дурацкие, один другому противоречащие, потом, когда народ в разнос пошел, они по ним стрелять начали. Нет, вроде всё правильно, мародеров, насильников и вообще психов разных так и надо было. Просто никто не ожидал, что те в ответ палить начнут. Вот с того момента всё и посыпалось: кто претендовал на власть и пытался порядок наладить — ее не удержал, а потом вообще растерялся. Боевые действия начались, ну и рядовые вопросы задавать начали, какого они делают и против кого воюют? И главное — зачем? Одного такого любопытного, говорят, майор расстрелял. Вот тогда и начался самый звиздец, солдаты поначалу охренели, а потом придурошных офицеров на ноль помножили и с боем из города вырвались, по группам поделились и по домам поехали. Но не все уехали, некоторые группы этих дезертиров в самом городе осели и принялись беспредел творить.

На этом разговор у нас сам собой и заглох, так как что дальше происходило и так уже практически всё знаю. Ну и, попетляв по городу, мы наконец на финишную прямую вышли. И раньше внимательно, во всяком случае я честно старался внимательно свою сторону контролировать, теперь пришлось удвоить усилия. Да и впереди идущие парни скорость сбросили: мы входили в тесноту дворов многоподъездных двенадцатиэтажных домов, за этим кварталом уже находится рынок и кондитерская фабрика с дезертирами. Так что тут где-то вполне может и их пост располагаться, который нас срисует и, подпустив поближе, или из пулемета накроет, или из снайперки расстреляет.

Так что осторожность и еще раз осторожность.

От угла к углу только перебежками передвигались, Мамон с Алым к нам подтянулись и Леху под руки поддерживали, так как несмотря на его браваду, такие забеги ему тяжело давались. Но ничего, несмотря на напряжение, и этот квартал мы вполне благополучно миновали, вон они, через дорогу виднеются две нужные нам «свечки», в одной из которых семья Талицких проживала.

Проживает ли сейчас, вскоре узнаем.

Вовка с Жекой первые дорогу перебежали, осмотрелись там и нам рукой махнули.

— Бегом!

Парни снова Леху под руки подхватили и рванули через проезжую часть. Я в этот раз последний бежал, передвигаясь боком, хоть нас и прикрывали, но всё моё внимание тоже назад направлено было, малейшее движение в окнах высматривал.

— Быстрее! Бабуля одна только что в нужный нам подъезд с сумками в руках вошла, — добежали мы до Вовки с Жекой, которые без промедления двинулись вслед за бабулей. — Расспросим ее…

— И где бабуля? — нарушил удивленную паузу Мамон, кинув взгляд на Длинного.

Заскочив в подъезд, мы там никого не обнаружили, и даже слышно никого не было, только хрипы пытающегося отдышаться Лехи.

— Тихо, — приподнял руку Вовка, шагнул вперед и, посмотрев вверх в проем между лестничными пролетами, замер прислушиваясь. — Ничего не понимаю, — отмер он. — Она же вот буквально только что сюда вошла, перевел он взгляд на Серегу. — Алый?

Но тот и без подсказок, прикрыв глаза, уже во всю свой «воздух» задействовал, пытался с помощью него осмотреться.

— Она уже на четвертый этаж поднимается, — открыв глаза, озвучил он увиденное. — Старается не шуметь, тихонько сейчас двигается.

— Вот тебе и бабуля, — хохотнул Мамон.

— Вперед! — скомандовал Вовка.

Как не спешили, но догнать мы ее так и не смогли, испарилась старушка. Только и услышали, как этажом выше замок щелкнул, да дверь чуть хлопнула, после чего снова замок щелкнул, и тишина.

Поднялись на пятый этаж, и фиг поймешь, куда старая вошла, в какую дверь, все они на этаже заперты оказались.

И что делать? Сомневаюсь, что она теперь добровольно выйдет поговорить, хоть обстучись тут.