Хватка (СИ) - Войтешик Алексей Викентьевич "skarabey"

       — Они снятся нам, — вдруг заявил землекоп.

       Слабо проступающая на холеном, хорошо выбритом лице улыбка офицера стала медленно таять. Теперь он уже ясно видел, что состояние Боммеля ухудшалось с каждой минутой.

       — Вам плохо, Эрвин? — вглядываясь в его часто моргающие глаза, спросил Бауэр.

       — Они снятся нам, — обреченно повторил тот.

       — Кто снится, — не понял обер-лейтенант, — Боги?

       — М-мы не заем, — признался Эрвин.

       В этот момент Конрад пожалел о том, что сразу не придал должного значения состоянию своего мастера. Только теперь становилось понятно, что, и насколько сильно переживает он, а значит и еще четверо его помощников. С ними на самом деле происходило что-то непонятное.

       — Во-первых, — продолжая выглядеть как можно спокойнее, заметил офицер, — не стоит так нервничать. Уверяю, мы не делаем ничего дурного, поэтому Духам или Богам, называйте их как хотите, злиться не на что. А во-вторых, я не вижу в ваших снах ничего странного. Вы копаете могильник, разумеется, вас посещают различные мысли. Работаете вы целый день, не удивительно, что все это перебирается и в ваши сны. Бьюсь об заклад, что эти Духи говорят вам что-то вроде: «не входите в могилу нашего царя, убирайтесь прочь…!»

       — Н-нет, — блуждая взглядом по стенам привхода штольни, начинал трястись солдат, — наобор-р-рот, они зовут нас, просят быстрее освободить их, или позвать того, кто сможет их выпустить. Им зачем-то нужно срочно освободиться. Они…, — Боммель был готов заплакать, — снятся нам всем, говорят с нами…!

       — Это я уже слышал, …хватит! — как можно тверже обрубил все его стенания Бауэр. — Возьмите себя в руки, наконец, Эрвин! От нашей с вами решительности сейчас напрямую зависит то, насколько быстро мы закончим со всем этим. Встряхнитесь же, черт подери! Переключите внимание от гнетущих вашу душу воспоминаний своих странных снов к реалиям. Скажите, свод перед «бревном» укреплен достаточно хорошо? Ничего не рухнет мне на голову?

       — Все сделано, как надо, — опустил взгляд Боммель, — но я чувствую, что нам не надо…

       — Мне чихать на то, что вы чувствуете! К счастью, не вам решать — надо или не надо, — отрезал офицер. — Зовите помощников, будем сообща думать, как расчистить доступ к этому «бревну».

        Очелье (начельник, налобник, очелыш) — повязка на голову. 

       http://сварог-фонд.рф/index.php/component/k2/464-slav

        Ursa Major (латин.) — Большая Медведица.

       часть 2 глава 4

ГЛАВА 4

       В тот день дед предупредил Петруху, что с утра они пойдут к Пустовым. Тетя Люба продолжала наводить порядок в своем пострадавшем от взрыва хозяйстве, а прямо под окном, в злосчастной воронке, мозоля ей глаза, лежала огромная куча испорченных огнем бревен и балок, оставшихся от восстановления дома.

       Жена агронома была бесконечно благодарна соседям за помощь. Еще бы, глядя на разрушенную взрывом стену, она уже даже и не надеялась вернуться под родной кров, но люди помнили добро их семьи, очень уважали ее мужа, а потому тихо пошептались и в два дня, таская и используя найденные в разрушенном селе бревна, чудесным образом восстановили Пустовым их пострадавшее жилье.

       Любовь Николаевна, перебравшись с детьми в родные стены, вначале даже не обращала внимания на жуткий завал посреди своего двора. Но как только ее быт начал входить в нормальное русло, привыкшая к идеальному порядку женщина, то и дело натыкаясь на это безобразие, решила, наконец, от него избавиться.

       Были в ее крепком хозяйстве и пила, и топор, и прочий инструмент, да вот беда — муж на войне. Дома только Яринка и малышня. Одной, пусть даже и с дочкой, распустить весь этот мусор на дрова, а после зарыть глубокую воронку было трудно. К кому она могла обратиться за помощью? Конечно же, только к приютившим их в трудное время соседям.

       Дед Бараненко крепко дружил в Павлом Пустовым, и в числе первых пришел на помощь его семье. И бревна старик таскал, и стену подсобил собирать, а потом еще и крышу с Миколой Угнивенко чинил, ведь та провисла над провалом рухнувшей стены и разве что чудом не обвалилась. Хорошо, что стропила еще крепкие, устояли.

       В четверг Петруха, помня наказ деда, с утра никуда не выходил со двора. Еще бы, ведь его ждала редкая возможность побыть рядом с Яринкой почти весь день.

       По заведенному в связи с появлением у них собаки порядку, дед Моисей первым делом отправлял своего старшего внука кормить поправляющегося Дуная. Каждый день сразу же после завтрака, мать и бабка, тяжко вздыхали, но молча заправляли остатки еды драгоценным молоком. Петруха с непринужденным видом брал ведро, с ним второе, в которое заранее набирал воды и отправлялся в хлев. Глянешь со стороны — ничего особенного, просто человек носит воду для коровы.

       Дунай только-только начал подниматься и, судя по тому, как дрожали его ослабевшие лапы, и близко не собирался лаять, но дед, едва только овчарка стала проявлять признаки выздоровления, тут же принес из колхозной кузни кусок ржавой, колодезной цепи, старую, задубевшую уздечку, сделал псу ошейник, и надежно скрепил между собой стену, цепь и собаку.

       Все то время, пока старший Бараненко возился с привязью, Дунай, лежа под нависающим над ним сеном, внимательно за ним наблюдал. Петруха, что стоял «на часах» у двери и следил за тем, чтобы во двор не вошел кто-то чужой, встретился взглядом с овчаркой и дернулся:

       — Он все понимает, — тихо прошептал оголец, — дед, слышишь?

       — Слышу, — отмахнулся из угла старик, — конечно понимает. Военный пес, это тебе, брат, не просто так. Псина умная. Вот сижу, а в спину будто человек смотрит. Так надо, …собаче, — обернувшись, тихо сказал дед Дунаю, — ты дюже не кори нас. Не приведи господи, выскочишь сдуру во двор, увидят немцы, и тогда нас всех, …как тех евреев за Правлением порешат.

       Вот, это я тебе из уздечки связал, на морду. Не упирайся, — натягивал старик псу на нос задубевшие от времени ремешки, — без этих постромков тоже нельзя. Овчар ты, видать, хороший, очухаешься и станешь службу свою собачью нести. А вот зайдет кто чужой во двор, ты почуешь и станешь брехать на все село. Этого, брат, …никак.

       …Ни вертись, Дунай, потерпи. Такая уж у тебя сейчас жизнь пойдет — тише воды, ниже травы. Будет приходить Петрок, чтоб кормить, снимет этот …намордник. А как поел, тут же обратно в узду. Ты уж нас не подводи, — потрепал дед за холку прислушивающуюся к его словам собаку, — поуспокоятся немцы, выйдешь и ты из неволи…

       К Пустовым пошли не с самого утра, а чуть погодя. Бабка Мария не могла отпустить деда «к людям» не пошептавшись с супругом. Петрок ждал у калитки, баловался с двуручной пилой, уперев один ее край в землю, а другой, после удара по звонкому, металлическому полотну, нажимал к низу. Пила сгибалась и пела «пуйи-и-и, пуйи-и-и-и…»

       Дед Моисей не долго выслушивал рекомендации супруги и вскоре вышел. Усевшись на скамейку, он принялся мотать онучи и обувать свои старые кирзовые сапоги, которые всегда стояли здесь, под лавкой, с марта по октябрь, и назывались у него «для работы». Трогать их можно было разве что матери или бабке, когда те прибирались на пороге, да и то, только для того, чтобы передвинуть с места на место. Раньше дедовские сапоги «для работы» то и дело менялись. Стоило только отцу Петрухи получить себе в МТС новые, дед, если его рабочая обувка была уже совсем никудышная, сжигал ее в дворовой печке, за что бабушка всякий раз его отчитывала: «Дав диму, сива голова, на все село. Ладно я з тобою горюю, за що сусідам терпіти таке горюшко?»