Москит. Конфронтация - Корнев Павел Николаевич

Впрочем, изучение внутренней энергетики занимало меня лишь до тех пор, пока в лагерь не пожаловали прилетевшие на самолёте нихонцы. Встречать их вышел тот самый офицер, что отдал распоряжение о казни, — очевидно, здешний комендант. После недолгого разговора он подвёл трёх худощавых мужчин в табачного оттенка военной форме с тёмно-зелёными петлицами к нашему строю, а когда тех заинтересовали пятна свежей крови, явно ответил что-то не то, поскольку самый возрастной из вновь прибывших, поднял крик. Распекал он коменданта долго и со вкусом, часто повторялся, и я, к своему немалому удивлению, кое-какие обрывки фраз даже понял.

«Брёвна», «отряд» и число — вроде бы семьсот и ещё сколько-то.

«Отряду нужны семь сотен брёвен» или «брёвна нужны отряду за номером семь с чем-то там сотен»? Пленных намеревались использовать на лесозаготовке, а комендант перестарался и слишком многих пустил в расход? Похоже на то. Вот бы его самого сейчас к стенке поставили!

Но нет, не поставили. Я вообще усомнился в своих выводах касательно услышанного, понял только что узкие погончики с одной звездой и двумя просветами позволяют безнаказанно повышать голос на обладателя погонов с тремя звёздами и единственным просветом. Стоит учесть на будущее, если вдруг подвернётся возможность языка взять.

Но это я так — больше хорохорился от страха. В носу буквально свербело от сверхэнергетических возмущений — кто-то из вновь прибывших совершенно точно был оператором, а значит, мог распознать оператора во мне.

Старший из прилетевших закончил отчитывать коменданта и что-то резко бросил совсем молодому нихонцу с парой звёзд на погончиках. Тот направился к началу строя, встал напротив первого из военнопленных и пристально уставился на него, после резко вскинул руку, и крепкий плечистый мужик враз обмяк, мешком повалился на землю.

Вторым стоял парень лет двадцати двух, ему тоже много времени не уделили. Взгляд, взмах — и пленный навзничь падает на землю. А вот следующий только покачнулся вперёд, но устоял, и его сосед — тоже. Дальше кто-то падал, а кто-то только морщился и оставался в строю, но и в тех, и в других случаях караульные на это никоим образом не реагировали.

Ну и как поступить, когда дело дойдёт до меня? Если собьёт с ног, тут ничего особо и не сделаешь, а вдруг устою? Не завалиться ли в этом случае на землю намеренно?

За миг до того, как нихонский оператор остановился напротив, я задействовал технику маскировки внутренней энергетики, и подстраховался отнюдь не напрасно: сразу уловил внимание и даже более — будто незримая рука в самое нутро проникла, пальцами зашарила. Только без толку это всё — внутри-то у меня чистое месиво и ни единого сверхджоуля!

На желтоватом лице оператора не отразилось ровным счётом никаких эмоций, он привычно уже вскинул руку, и я словно прямой в челюсть от тяжеловеса пропустил.

Щёлк! и выключили свет.

Глава 2

Из забытья вырвало жжение.

Подумалось, что меня бросили на солнцепёке, вот и обгорел, но сразу припомнил длинные тени и багряный закат, а ещё сообразил, что не валяюсь на земле, а сижу будто бы даже в кресле. И прожаривает меня очень уж знакомо — изнутри.

Эпицентр! Нихонцы столь сильно вклинились на территорию республики, что смогли доставить меня к Эпицентру! Но как они умудрились продвинуться так далеко от границы? Каким образом перебросили меня ни много ни мало на полтысячи верст к северу? И самое главное: на кой чёрт им это вообще понадобилось?!

Я разлепил глаза, и вопросов сразу поубавилось. Сначала отпал один, затем тошнота и резкие отголоски головной боли дали ответ на другой, тогда-то и встал в полный рост вопрос третий.

Зачем?

Зачем? Зачем? Зачем?!

Я летел в самолёте, и возникавшая то и дело в области диафрагмы пустота вовсе не была следствием головокружения после очередного сотрясения мозга, просто слегка проваливался в воздушные ямы переделанный для перевозки пассажиров грузовой аэроплан. Сидели мы в расставленных вдоль бортов креслах, притянутые к тем прочными брезентовыми ремнями, с зафиксированными руками и ногами. Кто-то покачивался в отключке, кто-то бился в беззвучной агонии, словно персонаж немого кино. И таких нас — три десятка человек. Все военнопленные.

И самое главное — впрочем, а самое ли? — прожигавшее моё нутро излучение испускал отнюдь не Эпицентр. Я предельно чётко ощущал пульсацию, та будто смычок неумелого скрипача рвала нервы, секла их неправильным ритмом, пыталась распилить череп, превратить меня в мычащее от боли животное.

Нечто подобное я испытывал, когда пытался отбить одной рукой четыре счёта, а другой три, но то действо доставляло лишь некий дискомфорт, здесь же меня буквально выворачивало наизнанку, и соотношение было не три к четырём, а девять к тринадцати.

О, да! Нас доставили к девятикилометровому источнику сверхэнергии в Джунго!

Самолёт двигался не напрямую к аномалии, он облетал её по широкой дуге, нарезая всё сужающуюся и сужающуюся спираль. Я знал это наверняка, поскольку в любой момент времени, несмотря даже на задраенные иллюминаторы, мог указать направление на неё, а стучавшие в моей черепной коробке отголоски энергетической пульсации с каждой секундой становились всё отчётливей и сильней.

И вроде бы куда более интенсивное излучение мог вынести, не сгорю, если только в самый центр не закинут! — но этот непривычный ритм буквально сводил с ума и причинял едва ли не физическую боль. Близость источника сверхсилы заставляла резонировать и без того гипертрофированный энергетический узел, он сокращался и пульсировал, я ощущал его как воспалённый внутренний орган, и это было донельзя мерзко. Меня словно разрывало изнутри.

Невольно вспомнилось, что операторы не способны полноценно задействовать сверхспособности вблизи чужих источников до тех пор, пока не адаптируются к особенностям местного излучения, и если я всегда наивно полагал, будто на прошедших инициацию в Эпицентре сие правило не распространяется, то теперь сполна оценил всю глубину этого заблуждения.

Но корёжило не всех. Не корёжило нихонцев. Два из пожаловавших в лагерь для военнопленных офицера приникли к видоискателям установленных в разных концах салона кинокамер, а по проходу с блокнотом в руках вышагивал тот самый парень, который и вырубил меня непонятным воздействием. Он был настроен на частоты излучения источника-девять, был синхронизирован с ним и потому никакого дискомфорта не испытывал.

Сволочь!

Я завидовал ему и ненавидел его. Ненавидел их всех.

Мой энергетический узел резонировал, дрожал и сокращался, показалось, будто в грудину воткнули скальпель и вскрывали нутро, заодно щедро сыпанув в рану солью. Полоса жжения протянулась от паховой складки до виска, пульсация незримым молотком крошила череп, и один из ударов оказался слишком силён.

Щёлк! — и что-то хрустнуло, что-то лопнуло, погас свет, пропали звуки.

Беспамятство!

Второй раз очнулся на снижении. Понял это по заложенным ушам. Иллюминаторы к этому времени уже открыли, и, когда самолёт заложил вираж, удалось разглядеть ленту реки и какие-то выстроенные неподалёку от неё в чистом поле корпуса, одно из которых было выстроено в форме квадрата. По соседству протянулась взлётно-посадочная полоса, на неё наш борт и приземлился. Несколько раз несильно подпрыгнул, немного ещё прокатился и замер точно напротив стоявшего наособицу от огороженной территории ангара.

Нихонские офицеры покинули самолёт первыми, на смену им пришло отделение пехотинцев под командованием кривозубого унтера. Часть бойцов рассредоточилась с винтовками вокруг аэроплана, остальные поднялись внутрь, принялись отцеплять военнопленных от сидений и выводить их наружу, а кого-то и выносить. Несколько тел они попросту скинули на землю, будто мешки с картошкой, не утруждая себя спуском по крутой лесенке покойников.

Четверо. Погибло четверо из тридцати.