След памяти - Лаумер Джон Кейт (Кит)

— И теперь, — произнес мой голос, — ты надеешься заставить этот мозг — который даже нельзя назвать разумным мозгом — открыть архивы?

— Я знаю, что это безнадежно, — согласился Оммодурад. — Сначала мне показалось, что если он говорит на старо-валлонском, то просто деградировал. Но нет, он действительно ничего не знает. Он всего лишь скорлупа, от прежнего Ртра, и меня тошнит от его вида. Я бы с удовольствием прикончил его прямо сейчас и навсегда положил бы конец этому долгому фарсу.

— Нет! — резанул мой голос. — Я уже приговорил его к изгнанию, так тому и быть.

Лицо Оммодурада перекосилось от ярости.

— Твоя болтовня мне надоела.

— Стой! — рявкнул мой голос. — Ты откажешься от ключа.

Наступила тишина. В поле зрения глаза попала моя рука, державшая матрицу памяти Фостера.

— Двумирье лежит в моей руке, — проговорил мой голос. — Ты видишь черно-золотой код императорской матрицы памяти? Могуч тот, у кого в руках этот ключ. А что касается телесной скорлупы, то пусть она будет уничтожена.

Оммодурад скрестил свой взгляде моим.

— Быть по сему, — согласился он.

Рыжеголовый вытащил узкий стилет с улыбкой вампира. Медлить было нельзя…

Сквозь слабину, которую я поддерживал в барьере чужого мозга, я швырнул последние запасы энергии и ощутил, как враг отпрянул, а потом отозвался превосходящей силой. Но я уже успел миновать барьер.

Пока чужак окружал меня, я растворился на мириады нервных импульсов, обтекающих нападение противника. Я находил все новые и новые источники силы.

Щитом к щиту я наконец схватился с самим Аммерлином, и он оказался сильнее. Медленно, медленно я стал поддаваться, отступать, краем сознания улавливая смутное восприятие тела, застывшего неподвижно, с незрячими глазами, и ощутил отголосок слов издалека:

— Быстрей! Самозванца!

Шанс?! Я взял контроль над правым глазом и перекрыл дорогу зрительному импульсу. Чужак забился, словно одержимый, когда вокруг него сомкнулась темнота. Я услышал свой собственный вопль и передо мной мелькнуло угрожающее видение: рыжеголовый бросается ко мне, сверкает стилет…

И в этот момент давление чужака внезапно исчезло, распалось на части и пропало совсем.

Я был в одиночестве. Пещеры мозга маячили угрюмой опустошенностью. Я стал двигаться по главным нервным путям, занял подкорку…

На меня разом обрушилась нестерпимая боль. Я скорчился, грудь жгло, боль перекрывала нахлынувшее возвращенное ощущение рук, ног…

И вот, валяясь на полу, я наконец понял, что рыжеголовый действительно нанес мне удар стилетом и тот, другой, чужак в моем сознании, в непосредственной связи с болевыми центрами не устоял и отступил, оставив меня одного.

Сквозь багровый туман я увидел, как надо мной появилась фигура Оммодурада. Нагнулась и снова выпрямилась с императорской матрицей памяти в руке. А где-то поодаль, за ним, изворачивался Фостер, душа цепью наручников рыжеголового лакея. Оммодурад повернулся, шагнул, вырвал своего слугу из рук Фостера и оттолкнул в сторону.

Оммодурад выхватил свой кинжал. Фостер, словно пума, прыгнул вперед, ударил цепью, и оружие отлетело в сторону. Доменьер с проклятьем отступил. В этот момент рыжеголовый подхватил стилет и бросился на Фостера.

А я сражался со своим непослушным телом, пытаясь дотянуться до бедра и расстегнуть кобуру. Аммерлин сумел вырвать из моего сознания память об императорской матрице, но о револьвере он так ничего и не смог узнать. Преодолевая боль, я вытащил пистолет, медленно, неуклюже поднял его, нацелился на всклокоченный рыжий затылок и выстрелил. По залу прокатилось гулкое эхо. Оммодурад поднял свой клинок, и теперь Фостер отступал от него, весь забрызганный кровью рыжеголового. Он уперся спиной в стену, символ Двумирья оказался прямо над его бледным лицом. От потери крови у меня все плыло перед глазами, покрываясь багровым туманом.

Но меня еще мучила ускользающая мысль, найденная мной в сознании Аммерлина. В центре виднелась розетка с выступом, словно рукоять меча…

Ну, конечно, меч Ртра, использованный однажды на рассвете мира, но затем забытый, вложенный в ножны из камня, закодированный памятью Ртра, чтобы никто другой не мог им воспользоваться…

Преодолевая невыносимую боль, я глубоко вдохнул, смаргивая подступающую темноту.

— Фостер, — прохрипел я. — Меч!

Фостер метнул на меня взгляд. Я говорил по-английски. Чуждый язык в этом окружении. Оммодурад не обратил на меня никакого внимания.

— Вытащи… меч… из камня! Ты же Кулклан…

Он потянулся и ухватил изукрашенную рукоять. Оммодурад с криком бросился вперед.

Меч — четыре фута сверкающей стали — выскользнул из стены. Оммодурад резко остановился и уставился на сияющее лезвие в руках Фостера, скованных наручниками. Затем он медленно опустился на колени и склонил голову.

— Я сдаюсь, Кулклан, — сказал он. — Я взываю к милости Ртра.

Я смутно слышал топот бегущих ног. Я провалился куда-то, снова выплыл. Словно в тумане я ощущал, как Торбу приподнимает мою голову, видел склонившегося надо мной Фостера. Они о чем-то говорили, но я ничего не понимал. Мои ноги были холодны, и холод поднимался все выше и выше.

Меня касались руки, холодная гладь металла у моих висков, я хотел сказать что-нибудь, сказать Фостеру, что нашел ответ, который ускользал от меня всю жизнь. Мне хотелось сказать ему, что все жизни кажутся одной длины, если взирать на них с перспективы смерти, и что жизни, как и музыке, не нужен смысл, а только симметрия.

Но это было мне не по силам. Я пытался удержать мысль и унести ее с собой в ледяную пустоту, куда я уплывал. Но она ускользала, ускользала прочь, и только я один оставался в пустоте, ветер, дующий сквозь вечность, уносил прочь остатки моего "я". И я остался один на один с темнотой…

ЭПИЛОГ

Я проснулся от утреннего света, такого яркого и насыщенного, каким он бывает, когда мир кажется молодым и прекрасным. На высоких окнах колыхались паутинки занавесей, сквозь которые я видел, как по небу плывут белые облака.

Я повернул голову. Рядом стоял Фостер, одетый в короткую белую тунику.

— Что за идиотская одежонка, Фостер? Однако на тебе она неплохо смотрится. Хм, а ты, а гляжу, постарел, тебе никак не дать меньше двадцати пяти.

Фостер улыбнулся:

— Добро пожаловать на Валлон, мой друг, — сказал он по-английски.

Я обратил внимание, что он запнулся, произнося слова, словно давно уже не пользовался этим языком.

— Валлон, — повторил я. — Выходит, это все не сон?

— Пусть все остается сном, Легион. Твоя жизнь начинается сегодня.

— Что-то мне надо было сделать, — задумчиво произнес я. — Не помню. Впрочем, неважно. Я ощущаю себя, как новорожденный.

Возле кровати появился еще один.

— Гоп, — сказал я, но потом заколебался. — Ты ведь Гоп, верно? — спросил я уже по-валлонски.

Тот засмеялся:

— Да, меня так звали, но мое настоящее имя — Гвенн.

Я осмотрел свое тело и увидел, что на мне такая же туника, как на Фостере, только голубая.

— Кто меня так одел? — спросил я. — Где мои джинсы?

— Это одеяние тебе больше подходит, — ответил Гоп. — Вставай, поглядись-ка в зеркало.

Я поднялся и шагнул к высокому зеркалу.

— Да это же не я, ребята, — и замолк.

На меня из зеркала смотрело отражение могучего, черноволосого атлета. Я двинул рукой, и тот последовал моему примеру. Я резко обернулся…

— Что… как… кто?

— Смертное тело, бывшее Легионом, погибло от ран. Но память твою мы записали. Нам пришлось ждать много лет, прежде чем смогли вернуть тебе жизнь.

Я снова посмотрел на отражение. Молодой гигант в свою очередь, ошеломленно взирал на меня.

— Я помню, я помню… нож, рыжеголового, доменьера доменьеров…

— За свои преступления, — вставил Гоп-Гвенн, — он был отправлен в изгнание, пока не наступило время трансформации. Долго нам пришлось этого ждать.