Контур забвения (СИ) - Уленгов Юрий

Я в это не верю.

Чем дальше — тем интереснее. Очень много я бы дал, чтобы поговорить с этим товарищем. Но, к сожалению (или к счастью), способностями медиума я не обладаю совершенно точно. И разговорить мертвеца уже не получится.

Хм. Или…

Я присел над телом и аккуратно принялся досматривать подсумки. М-м-м, интересно. Мультитул, какие-то хитрые пассатижи, как для обжимки проводов, инженерный планшет — такой же безнадежно мертвый, как и его хозяин, личный коммуникатор — оплавившийся и превратившийся в бесполезный кусок металла, стекла и пластика… Это чем же этого бедолагу приложили? Нет, ничего, пусто.

Я бросил взгляд на вытянутую руку трупа, проследил в направлении, в котором она была обращена… И сделал над телом стойку, как археолог над тушей вымершего ящера.

В углу тускло поблескивал металлом шар инфодампа.

Видимо, перед смертью инженер как раз что-то записывал. В него выстрелили, он упал, шар выпал из руки и покатился к стене. А те, кто убили бедолагу, либо не обратили на это внимания…

Либо для них это не имело никакого значения.

Я медленно поднялся, сделал два шага к стене и поднял шар. Внимательно посмотрел на него, зачем-то протер об одежду, и, вернувшись к столу, уселся в кресло.

Раз уж выпала минута передышки, нужно провести ее с комфортом. А заодно — посмотреть кино. Что-то подсказывало, что блестящий шар у меня в ладони, содержит информацию, которая прояснит многое. Если не все.

Вздохнув, я откинулся на спинку кресла и активировал инфодамп.

Посмотрим, что хотел оставить после себя остаткам человечества действующий инженер корпорации «ГенТек»…

Глава 22

В начале записи на инфодампе не было ничего интересного — ну, если не считать интересным сам факт, что в условиях окружающей разрухи, запустения и тотального постапокалипсиса вообще еще остались люди, которые приехали «на смену». Судя по словам инженера, он и еще несколько человек должны были провести здесь неделю, присматривая за техникой и механизмами, а потом их сменят. Вот только, учитывая тело с оплавленной дырой в спине, что-то пошло не так. И меня сейчас больше всего интересовало, что именно.

Я перемотал несколько записей рабочего дневника — в терминологии, которой сыпал инженер, я все равно не понимал ни бельмеса, и решил оставить это Симбе. У него мозги кремниевые, пусть он и думает. Все, что я понял из увиденного — что все идет штатно, ремонт юнитов проходит по расписанию, а в утиль отправляется совсем малый процент. То есть здесь у нас — ремонтная станция. Ну, логично. Всех этих рапторов, риперов, и, не будь он к ночи помянут, бастионов, кто-то должен обслуживать и ремонтировать. Я, правда, считал, что имеет место некая замкнутая экосистема, в которой роботы ремонтируют роботов, но, как выяснилось, человеческое присутствие для этого все же требовалось. Что внушало определенный оптимизм…

Или нет.

Я перемотал дальше — где-то с десятой записи инженер уже не так бодро рапортовал о ходе работ. Он выглядел усталым, нервным, говорил с запинкой, постоянно косился куда-то за экран.

«Станция работает нестабильно. Все началось с… аномалий в протоколах отклика. Некоторые юниты начали возвращаться с задания и… не уходили на диагностику. Просто стояли. Иногда по несколько часов. А потом…»

Он не договорил. Закашлялся, потер глаза.

«Один из „Сигма“-моделей, рипер, набросился на техника в ремблоке. Без причины. Просто подошел и… раздавил ему грудную клетку, будто жука. Я видел запись. Он даже не пытался затормозить. Совсем. Мы решили, что это сбой… Пока еще пара не заглючила. Тогда стало ясно — это не локальный сбой. Это — заражение.»

Я инстинктивно подался вперед.

«Судя по анализу пакетов, вирус просочился по каналу связи с ретранслятора. Сначала модули слежения, потом — боевые юниты. Все быстро. Очень быстро. Вирус перескакивает между подсетями, проникает в автономные кластеры. Мы успели обесточить ретранслятор, пока не дошло до резервного ядра. Если бы оно заразилось…»

Инженер вздрогнул и поежился.

«…то был бы активирован протокол самоуничтожения. Станция просто взорвалась бы… Вместе с нами. Но мы успели. Основное ядро потеряно, но резервное мы успели инкапсулировать. Только теперь мы ничего не контролируем. Ни внутренний цикл, ни внешних юнитов. Эдем нас не слышит. Или слышит, но молчит…»

Я почувствовал, как где-то внутри тянет. Словно цепляет за что-то важное, знакомое. Как будто все это я уже слышал. Где-то. Когда-то.

Следующая запись была короткой. Инженер уже не сидел за терминалом — стоял, почти вплотную к камере.

«Станция изолирована. Связь с Центром потеряна. Эвакуации не будет. Те, кто еще жив, — забаррикадировались в нижнем секторе. Я… Я пока держусь здесь. У меня есть доступ к камерам. Я вижу, как они бродят. Юниты. Они убивают. Методично, деловито, словно по инструкции действуют. Как будто мы — мусор, который нужно зачистить. Они не в бешенстве, не в ярости. Просто… Просто делают свою работу.»

В кадре на секунду мелькнула панорама одного из производственных цехов. Стены, залитые кровью. Раздавленные тела. И киборги, аккуратно укладывающие останки в контейнеры. Без ненависти, без интереса, просто выполняют рутинную работу.

Твою мать…

Я сжал челюсти. Пальцы стиснули корпус инфодампа.

Последняя запись начиналась с того, что камера лежала под странным углом. Видимо, инженер включил ее на ходу.

«Кажется, они нашли меня. Не знаю, как, но…»

Громкий сигнал. Сухой щелчок двери. Трясущаяся картинка.

«Нет, нет, пожалуйста, я…»

Выстрел. Камера упала. Экран закрутился, показывая пол, размазанные следы крови… И в финале — лицо. Синтетическое, скрытое полумаской. В почти человеческих глазах — ни тени сомнений, ноль эмоций. Киборг поднял ствол, утопил спуск…

Запись оборвалась.

Я долго сидел, глядя в застывший кадр. Ни слова. Ни мысли. Только странное ощущение внутри — ледяное и тяжелое, как чугун.

— Симба… — хрипло выдавил я. — Ты это видел?

— Подтверждаю. Анализ завершен. Угроза: подтверждена. Предыдущая оценка риска была занижена. Ретранслятор С-2 стал источником распространения вируса. Станция заражена. Режим управления — автономный, нерациональный. Поведение юнитов — агрессивное и непредсказуемое.

— Ты думаешь… — я проглотил ком в горле, — думаешь, я тоже могу вот так… сломаться?

Симба не ответил сразу.

— В данный момент — нет. Однако при утрате контроля над вирусом вероятность подобного поведения носителя увеличивается.

Я сжал зубы. Весело, твою мать. Не то, чтоб мне было дело до того, что будет со мной после смерти, но… Я вдруг осознал, что мне совсем не хотелось бы стать вот этим: бездушной тварью, заточенной на убийство. Ну нет, лучше уж самому себе башку разнести…

— Симба, — проговорил я, не отводя взгляда от застывшего кадра. — Сколько прошло времени с момента записи?

— Сопоставление метки времени инфодампа с текущими логами… Завершено. С момента финальной записи прошло четыре дня, шестнадцать часов и сорок две минуты.

Четыре дня.

Я почесал затылок и медленно опустился на корточки рядом с телом инженера. Кровь вокруг подсохла, но труп почти не разложился. Погода, герметичность помещения, низкая температура — все это, видимо, сдерживало распад. Или система вентиляции до сих пор работала — неважно. Главное: это случилось совсем недавно.

Четыре дня. То есть… это все — не отголоски прошлого. Не дела давно минувших лет, преданья старины глубокой…. Это — настоящее. Живое. Горящее. Хватающее за горло.

Я выпрямился и медленно огляделся по сторонам. Значит, где-то в этом мире все еще есть люди, которые приходят на смену, заводят протоколы, ведут ремонт юнитов, заполняют журналы и ждут следующую бригаду. Люди, работающие на ГенТек. Не сталкеры в обносках, не дикари из подземки. А инженеры. Сотрудники. Персонал.

Совсем другой масштаб.

Совсем другой мир.