Гоблин - Денисов Вадим Владимирович

— Зенон Пуцак страшный человек, такой предательства не простит, — сокрушенно заявил Момо, и его жена опять громко выругалась.

— Первый шаг сделан, господа, благодарю! — искренне обрадовался я, не пожалев и похвалы. — Все-таки ты молодчина, Момо. Так его зовут Зенон, странное имечко… Откуда он родом?

— От подруг слышала, что он из каких-то славянских племен, — поняв, что делать нечего и сам собой страшный русский монстр не испарится, следом за мужем начала колоться уже и супруга. — Может, он из Грузии?

— Вполне может быть, в Грузии и славянские племена встречаются, — не стал я спорить. — Ну что же вы замолчали, дальше, дальше! Насколько я понял, это ваш главный местный гангстер, а не демократически выбранное в руководители общины лицо, к реальной власти его не допускают, угадал?

Он кивнул и продолжил:

— Обычно мистер Зенон проводит свободное время в не самой большой, но печально известной таверне «Под трубой», ее легко заметить издали. Когда-то на этом месте стоял большой пароход, затем при освобождении пространства для главной площади большую часть корпуса убрали, оставив лишь середину, а высокая труба осталась. Покрашена серой краской, с черной широкой полосой, с реки ее видно.

Потратив еще минут десять на мелкие уточнения, я решил, что настало время прощаться, в заключение сказав:

— Конечно, вы можете проявить упорство, поиграть в героев. Можете не послушать доброго совета и поднять тревогу, надеясь, что ребята этого Зенона меня остановят. Так вот, они не остановят. Здесь нет ни одного специалиста моего уровня, я же могу перевернуть все вверх дном и превратить жизнь общины и лично вашу в сущий ад. Мы ведь наверняка сможем договориться? Давайте заключим сделку и пожмем руки. Момо, затвор автомата я оставлю вон на том большом камне у излучины. Собирай весла, торопись, пока эту блестящую игрушку не украла какая-нибудь птица.

В ответ подавленный глава семьи беспомощно воздел руки. Разве можно такому доверять речной пост? Смешной маленький человек не на своем месте.

Оказывается, я еще ничего не видел!

Все встреченные мной прежде суда были лишь малой толикой привнесенного извне несметного богатства, которое сейчас хранится в Мертвой Бухте. Масштабы поражали воображение. Открывшиеся с выходом моторки на большую воду пейзажи берегов имели чертовски странный вид, железо вперемешку с зеленью. Да ведь эта гигантская свалка тянется на много километров: корпуса, целые и изломанные мачты, трубы, надстройки и опять мачты! Однако ни одна труба не дымит, и лишь на некоторых мачтах остались жалкие обрывки парусов и оснастки.

Я опять поднял к глазам маленький бинокль. Горы металла! Порой даже не рассмотришь… да где же тут земля? В некоторых глубоких заводях с почти стоячей водой из песка выступали обугленные остовы, а на прибрежной полосе были видны последствия пожарищ. На поверхности радужная пленка — следы выхода сдренированных в грунтовые воды нефтепродуктов. Скорее всего, при грабеже топливных танков или при разделке корпусов речники не очень-то соблюдают нормы техники безопасности. Полыхнуло, и бог с ним, места и ресурсов много.

Ишкель в этом месте широченная. Главное русло начинает чертить огромный завиток перед выходом на Амазонку, разливаясь до двух километров. Точней сказать сложно, вода сильно скрадывает расстояние. Чем ближе подходил катер к противоположному берегу главного русла, тем чаще встречались на пути печальные обломки. Казалось, что здесь собрали целые и разбитые, недавно отремонтированные и искалеченные штормами и мелями, вполне добротные и полусгнившие суда всех стран и народов мира. Вот огромная долбленка из цельного куска дерева, она не из бальсы ли рублена? Из кустов перед мысом выглядывает почти черный скелет старого рыбачьего барка: наружная обшивка обвалилась, шпангоуты торчат, как обнаженные ребра обглоданного волками оленя, а килевая часть похожа на вытянутый на берег спинной хребет огромной рыбины.

Чуть подальше виднеются более или менее сохранившиеся суда, стоящие вплотную, нос к корме, строем. Барки и баркасы, дизельные сухогрузы с надстройкой на юте и шхуны, грузовые пароходы и тендеры, буксиры и паромы… Ржавый пароход начала XX века стоит бок о бок с лишенной мачт океанской яхтой, на вид вполне современной постройки. Оказывается, здесь встречается и техника поновее. Конечно, все ценное с красавицы давно уже стащили, обольщаться не стоит.

Одна самоходная баржа выглядит так, словно судно с полного хода вышло на отмель и только там остановилось. За следующим низким судном явно военного назначения, судя по сохранившейся местами окраске, прячется речной колесный пароход пятидесяти метров длины первой половины девятнадцатого века. А эти остатки корпуса с красиво изогнутыми линиями напоминают… Елки-палки, да это же самая настоящая испанская или португальская каравелла шестнадцатого века, почти на таком же судне в море выходил сам Колумб! Ей место в каком-нибудь знаменитом музее! Не иначе, корпус пропитан волшебным консервирующим составом, как бы она могла сохраниться хотя бы в таком виде?

— Смотрящие помогли, сперли те, что поприличней, — подсказал я сам себе.

Низкий борт корабля возвышается остатками затейливых надстроек, массивный стержень руля проходит сквозь всю корму, по бортам имеются пушечные порты. А где сами орудия?

Startrek шел средним ходом, продвигаясь в глубь локации, а я, стараясь рассмотреть как можно больше деталей, попутно высматривал на реке подходящее для моих целей судно, и не у берега, а на ходу. Вдалеке, еле заметный даже в бинокль, на выход из реки двигался маленький пароходик, покрашенный в зеленый цвет, с невысокой, слегка скошенной назад трубой. Такой малыш мне не подходит.

Катер по спокойной воде пробивался сквозь полосы остатков тумана. Едва различимые возбуждающие ароматы то и дело доносились с дальнего берега. Это были запахи цветов, сырой растительности, земли и свежей рыбы, тысячи других опьяняющих запахов, поднятых восходящим солнцем. Поднимаясь все выше и выше, оно жаром своих лучей разрывало полосы. Клочья медленно поднимались вверх и растворялись в воздухе, открывая взору огромную акваторию и очертания береговой линии, покрытой непрерывной стеной леса.

Впервые я увидел новую реку во всей красе. Краски открывшегося ландшафта выглядели слишком яркими, почти кричащими, поражая глаз резкостью и насыщенностью. Над ближайшей косой с песчаными островками летали стайки попугаев, я слышал издаваемые ими пронзительные крики и свист.

Тем временем расстояния между судами, расставленными Смотрящими по берегу в виде коротких групп, становились все короче.

Здесь начинался жилой район, между некоторыми корпусами были переброшены деревянные мостки, позволяющие людям перемещаться, не спускаясь на берег. Опасный способ: ступать там придется с большой осторожностью. Грубые полуистлевшие доски, дрожа под ногами, в любой момент могут не выдержать веса, в каждую секунду путник рискует провалиться в трюм, где на остром зазубренном железе толстым слоем лежит пыль и гниль. Некоторые из мостиков имели веревочное ограждение, но и эти перила находились в плачевном состоянии. А что творится внутри трюмов и на палубах… Наверняка там можно найти скелеты зверей и птиц, блестящие белизной костей или сереющие лоскутами кожи. Внутри могут лежать и трупы людей в лохмотьях одежды. Каждый корпус был свидетелем и хранителем своей личной трагедии, давней или не очень.

Я согласился бы здесь жить только по приговору суда, возникает ощущение, что тебя заживо привезли на кладбище. Разные мне в рейдах встречались руины, и ни на одних из них я не ощущал позитива. Но едва ли что-либо на Платформе-5 могло быть печальнее зрелища этого громадного корабельного кладбища. Все неправильно. Погибшие суда должно хоронить море, озеро, река, а людей — земля. А это жутковатое захоронение оставляло своих мертвецов на виду, без покрова, в яркой подсветке южного солнца.

Если и есть здесь убежища, то какие-то они мертвые. Вокруг не наблюдается признаков жизни. Ни рыбачьих джонок, снующих вдоль берега, ни дымов очагов по берегу. Примерно с километр в ряд тянулись одни лишь полусгнившие и позеленевшие обломки. Они появлялись один за другим, с обнаженными ребрами шпангоутов и сбитыми набок мачтами, словно мертвецы, жутковато наблюдающие за проходом моего катера и медленно, очень неохотно отступающие за корму.