Или это песня не про мальчика Петю?
Не суть.
Самый крупный и влиятельный клан внезапно стал терять свои позиции. Ведь Нарышкины, пытаясь укрепиться, оттесняли их людей с ключевых должностей. Параллельно вербовали и перетягивали их дочерние кланы и отдельных личностей на свою сторону. И тем самым ослабляли влияние. Осторожно. Аккуратно. Да. Но денег от этого больше в клане Милославских не становилось. И положение их с каждым днем становилось все более шатким. Так что им требовалось предпринимать какие-то шаги, чтобы не утратить свое положение.
Если бы было все было наоборот — никто бы даже и не квакнул. В конце концов негласные правила взаимоотношений между кланами в целом не нарушились. Но наоборот не было…
Так или иначе Милославские хотели вернуть свое положение.
Для чего им требовалось отодвинуть Нарышкиных от власти. То есть, избавиться от Петра. Как минимум. И договориться в этом вопросе вряд ли бы получилось по целому комплексу причин. Начиная со старого-доброго бабла, которого, как известно, на всех никогда не хватит, и заканчивая противоречиями религиозного характера. Ведь отец царицы Марии Ильиничны Милославской относился к той группе бояр, которые поддерживали старообрядцев. Что в полной мере аукнулось во время стрелецкого бунта 1682 года, когда активисты от старообрядцев активно участвовали в его организации и продвижении. Да, там все сложилось неоднозначно, но именно этот клан был той силой, на которой старообрядцы опирались в надежде на реванш.
Клинч был комплексный.
Алексею чрезвычайно хотелось устроить этому клану что-то вроде ночи длинных ножей. Но он прекрасно понимал — это было бы концом. Потому как нарушало устоявшиеся негласные правила игры. И поступи он так, сам бы потом прожил очень недолго. Отравили бы, посчитав бешеной собакой.
В оригинальной истории после бунта 1698 года Петр не рискнул Милославских вырезать. Доказательств ведь, которые можно было бы предъявить, не имелось. Поэтому он и лютовал, срывая злость на исполнителях. Прекрасно понимая, что они по большому счету жертвы, которых просто использовали в темную.
Это не плохо.
Это не хорошо.
Это обычно.
Подобный расклад знал и Алексей, и тем более Ромодановский. Оттого и скрежетали зубками, но не спешили с поступками. Пытаясь добыть доказательства вины если не всего клана, то хотя бы отдельных его представителей. Милославские также прекрасно понимали расклады и вели свою партию осторожно.
Танго на тонком льду продолжалось.
И чем дальше, тем больше царевич понимал — он стал тем фактором, который вынудит Милославских действовать более решительно. Его проказы с успешным поиском воров Алексеем их очевидно пугали. И прозрачно намекали на то, что их в недалеком будущем вообще под лавку загонят.
Посему царевич решил подстраховаться и в один прекрасный день вывел на приватный и достаточно откровенный разговор Патрика Гордона…
— Ты ведь понимаешь, что вся эта история со стрельцами добром не кончится?
— Понимаю.
— И как ты поступишь?
— Я буду верен присяге.
— У нас сейчас кого не спроси — все ей останутся верны. На словах. — горько усмехнулся Алексей.
— Какой смысл мне тебе лгать? Я стар. Я столько лет внес службу беспорочно, чтобы перед смертью замараться изменой?
— Извини. Сам понимаешь — ситуация острая.
— Острая. Потому и не серчаю.
— Отец мой повелел распространить на все московские полки новые экзерциции с байонетами французскими, названными мною штыками. Отчего же только Бутырский полк упражняется?
— Потому что ситуация острая.
— Не понимаю.
— В Преображенском, Семеновском и Лефортовом полках особая благодать. Полковники нарочито солдат не гоняют, давая им роздых и возможность приработком положение свое укрепить. Чтобы поднять их верность. Оттого приказ государя и выполняют спустя рукава. Хотя и не пренебрегают им. Отобрали охочих и свели их в учебные роты, дабы потом тех применить для обучения всего полка. Вот те и занимаются. А остальные — нет.
— Ясно…
— Не веришь?
— Мыслю — на что-то такое и рассчитывают Милославские. Не так ли? Неужели начали прикармливать солдат?
— Слава Богу до этого пока не дошло. Но офицеров — да, прикармливают. Оттого те и не рвутся выполнять приказ отца твоего. Заодно набивая себе доброе отношение солдат. Дескать, заботятся о них и лишний раз не тревожат.
— А ты отчего так не делаешь?
— А солдаты и так знают, что я о них забочусь. За столько лет службы уже доказал. И ежели требую упражняться, значит то для чего-то надобно. Причем остро надобно. По-пустому ведь я их никогда не тревожу.
— Смотри — эти выборные от четырех полков стрелецких: Федора Колзакова, Ивана Черного, Афанасия Чубарова и Тихона Гундертмарка. Так?
— Так.
— В Москве стоят Лефортов, Бутырский, Преображенский и Семеновский полки. Самые крепкие пехотные полки во всей армии моего отца. Раз на раз им в поле не тягаться. Верно мыслю?
— Верно.
— На что расчет Милославских? Не понимаю.
— Говорят, что иные выборные идут, уже из Севска, Брянская и Белгорода.
— Это точно?
— Не ведаю. Мне на ушко шепнули. Намекнув, чтобы я не рыпался.
— Так вот почему ты стал свой полк усиленно готовить к штыковому бою?
— Да. Если все это правда, то мы можем столкнуться со значительными стрелецкими силами. Как бы не с ними со всеми, разом. Возможно даже не только с ними. Кто знает? Если дела пойдут плохо — постараюсь увести полк. Даже боем, если нужда придавит.
— Хм. Но то — полевая битва. Возможно даже и не битва, а стояние какое. Дабы вывести полки верные моему отцу из Москвы. Вряд ли Милославские хотят уничтожить самые крепкие силы армии.
— Я тоже так думаю. Но как там все сложится — один Бог ведает.
— Значит им потребуются силы для занятия и удержания города.
— А ты забыл кто на тебя покушался?
— Думаешь, они рискнут взять казаков и ляшских шляхтичей?
— Отчего же сразу ляшских? Примут их к себе на службу — вот уже и наши. Да и так мало ли, что ли бедных помещиков? Им не так-то и много нужно пообещать, чтобы смутить верность.
— Вот как… Интересно… Хотя ожидаемо.
— Ожидаемо, — кивнул Гордон. — Так что сам видишь — все весьма неоднозначно. И я бы, если бы стоял в стороне от этих дел, не стал бы даже пытаться гадать кто выйдет победителем. А так… мне просто деваться некуда. Хочу умереть с чистой совестью.
— А Головин, фон Блумберг и Лим — они понимают, чем пахнет эта история?
— Прекрасно понимают.
— И не готовятся к тому, чтобы в случае чего, прорываться с боями?
— Нет.
— Измена?
— Это иная тактика, — грустно произнес Гордон. — Они не от хорошей жизни дают возможность солдатам приработком положение свое поправить.
— Неужели обрезали снабжение?
— Явно не отказывают, но все что можно затягивают и урезают. Причем шельмецы находят добрые оправдания. Ну и воровство обострилось.
— Федор Юрьевич знает об этом?
— Разумеется. Но, повторюсь, ловки шельмецы. Уже полгода как полки страдают. Не только у стрельцов сложности.
— А ты как выкручиваешься?
— Свои деньги вкладываю. Благо, что пока могу. Иначе бы тоже пустил на приработки солдат.
— Давай так. Я сегодня поговорю с тетей. Возможно что-то мы сможем из своих кошельков выделить. Не обязательно деньгами. С мамой поговорю. На все четыре полка вряд ли хватит, но верных солдат надо накормить.
— Надо. — серьезно произнес Патрик. — А ты не боишься, что остальные полки осерчают?
— Так выдачи эти оформим как поддержку за учебу делу ратному. Они же ими не занимаются.
— Это опасная игра. Такие дела подорвут уважение солдат к их полковникам. А те и так сохраняют лояльность с большими оговорками.
— Думаешь мне не нужно в это встревать и пустить все на самотек?
— Нет, конечно, — улыбнулся Патрик Гордон. — Просто предупреждаю — ситуация и так опасная. Хотя то, что ты готов идти на такой риск, уже хорошо.
