Ком 6 (СИ) - Войлошникова Ольга

— Так там и вовсе не война!

— И что ж? Служба всё равно! В зачёт пошло. Так шта, Илья Алексеич, уведомляю тебя о переводе в третью очередь.

— Ну спаси-и-ибо, — что-то я вдруг себя таким древним почувствовал, ужас…

— А ну, нос не вешать! — сурово подбодрил меня атаман. — Шагай, сворачивай свой цирк-шапито. Вас первых грузить начнём, как только транспортник смену высадит. Сентябрь, вишь, на носу. Оттого, поди, и срочность — кто в новом училище будет год начинать?

Из штабной палатки я вышел в состоянии озадаченном. Оно, конечно, здорово, что больше жизнью рисковать не придётся, но и обидно, пень горелый! Ребята тут кровь будут проливать, а я залежи железа осваивать да носы малолетним кадетам утирать?

— Каким кадетам? — с любопытством спросил меня из кустов акации голосок Хотару.

Я сразу взбодрился:

— А что это мы тут делаем⁈

Она вылезла на белый свет:

— Мама меня отправила картинки отнести…

— Отнесла? А чего по кустам уши кормим? А ну — три круга вокруг лагеря! Бегом! Да смотри: нет ли вокруг вражеских шпионов?

— А они должны быть? — хвост у мелкой встопорщился ёршиком.

— Всё возможно. Война! — я поднял палец, где-то копируя атамана и стараясь не ржать. Но Хотару восприняла всё очень серьёзно, взвизгнула, прыжком развернулась на месте и исчезла в кустах.

— Н-да, надо привычку отработать на «разрешите исполнять».

— Разрешаю! — удивлённо сказал сзади голос атамана. — А ты чё тут стоишь-то, Коршун? Думаешь — идти аль нет?

— Вы не поверите, Никита Тимофеич. Стою, понимаете, «глубоких полон дум».

— Это что-то из классики?

— Кажется. — Я вообразил, как буду представлять свой зверюшник Серафиме, и потёр затылок. — А вы не хотите лис себе оставить? Они незаменимы в охранении…

Атаман выпучил глаза, встопорщив усы:

— Благодарствуем, но мы справляемся!

— Но…

— Никаких «но»! И вообще! Приказ получен, господин войсковой старшина, извольте исполнять!

Я поплёлся к себе.

КТО БЫ СОМНЕВАЛСЯ!

Поразительно, но Хотару поймала-таки нарушителей! Конечно, это оказались не бандиты и не диверсанты, а свои же техники, втихаря протаскивавшие на территорию рембазы самогон. Я ж и предположить не мог! Дотопал себе в унынии до наших палаток, объявил всем срочный сбор. А переезд, да когда обосновались крепко — он же немногим легче пожара! Все сразу забегали, засуетились. Это наше, это у соседей взаймы брали, это на склад вернуть, то на кухню… Вдруг сосед бежит, Лёха, орёт:

— Коршун! Беги к рембазе! Твоя лиса техников повязала!!!

— Как? — из своей палатки выскочила Айко.

— Это Хотару! — сразу понял я. — Я ей велел вокруг лагеря бежать и ловить возможных нарушителей!

Естественно, побросали всё, помчались полным составом. Мало ли, вдруг там наших бьют?

Низвергающий громы голосище атамана мы заслышали издалека. И, к превеликому удивлению, костерил он вовсе не лису.

— Гриша!!! Совесть у тебя есть-нет⁈ Вы ж знаете, запрет объявлен⁈

Мы успели вылететь к месту событий как раз, когда Никита Тимофеич слегка иссяк, и упомянутый Гриша получил возможность ответить:

— Отец родной! — похоже, техник был не вполне уже трезв. — Ну как без оного-то? Ребята уезжают, как не проводить?

Атаман с досадой хлопнул себя по ляжкам:

— А ко мне ты мог по-человечески подойти⁈ А⁈

Гриша высоко-высоко поднял брови, за ними — плечи и развёл руками:

— Ты ж у нас строгий, но… ик!.. справедливый! Рази ж ты б разрешил?

— Тьфу! — Никита Тимофеич развернулся к остальным техникам, которые были ещё красивее и только таращились да невпопад кивали. — Вы зачем вообще туда попёрлись? У вас что — спирта на базе нет⁈

Гриша оскорблённо выпрямился:

— Как можно, гсппа-а-адин атаман? Спит… спипр… спиртр — он ить казённый!

— Сознательные, значит? — Никита Тимофеич вздохнул, и тут на поляну, запыхавшись, выскочили три медсестрички:

— Медицинская помощь нужна⁈

— Да какая тут помощь, — махнул рукой атаман. — Всем протрезвину двойную дозу, и пусть идут ремонтный ангар драят, деятели!

— А чего они косые такие? — с любопытством спросил Пушкин, наблюдая за экстренной медицинской помощью.

— А они состав нарушения спешно уничтожили, — хохотнули прибывшие раньше зрители. — До прибытия начальства.

— Сильны, однако… — протянул я, и тут атаман обратил свой взор на меня: — Коршун! Вы ещё здесь⁈ А транспортник, между прочим — вон он, — начальственный палец уставился в небо, — на посадку заходит! Сворачивайтесь, и чтоб ночевали уже на борту! Инициативные вы наши…

23. СНОВА ДОМОЙ

ТРОЕКРАТНОЕ «УРА»

Торжественное построение было похоже на все торжественные построения, на которых мне хоть раз доводилось присутствовать. Помимо нашего казачьего атамана припылили представители от штабного начальства с киноаппаратчиками и фотографами. Торжественно поздравляли «герцога Топплерского» с присвоением внеочередного звания, жали руки, фотографировались.

Потом по солидному списку вручали награды. Считай, весь механизированный отряд получил. Нам — всему экипажу «Пантеры» — за «Кайзера» (и кайзерского сынка, ха) вручили по «Георгию». Мне — первой степени, Хагену — третьей, Пушкину со Швецом — четвёртой. Их и экипаж Фединого «Архангела» ещё медалями «За отвагу» отметили, за героический прорыв к княжескому «Святогору».

А нас за «Кайдзю» — орденами Суворова. «Нас» — это значит: меня и Айко.

Айко, заслышав про награду, сделалась какая-то… деревянная, что ли. Однако орден приняла с достоинством. Долго молчала, а после церемонии награждения сказала мне:

— Очень, очень хитрый ваш император. Теперь мне в Японию дороги нет. Даже если пройдёт время.

Да уж. Если, как ходят слухи, всем участникам этой войны ещё и медаль «За победу над Японией» светит… Вряд ли лису после такого встретят на родине с распростёртыми объятиями.

Сразу после награждения лагерь гулял, отмечая отбытие — на все посты были расставлены прибывшие новенькие. А потом нашему балагану вручили сухпай на три дня и проследили, чтобы мы все (с отметками в списке под роспись) поднялись на борт дирижабля. С запретом на выход. Эк Никита Тимофеич опасается, что лис ему на шею повесят!

Да и ладно, мы не в обиде. С каждым часом дом всё ближе!

АРМЕЙСКИМ ГРУЗОВЫМ

Есть в неторопливости армейских воздушных транспортников определённое очарование. Особенно когда домой возвращаешься. В том, как медленно скользит под тобой земля, как солнце пробивается косыми полосами света сквозь облака. Сидеть у панорамного окна, смотреть вдаль. Предвкушать встречу с родными…

Вообще, моя воинская фортуна — дамочка не скупая. Вон сколько нахапал! Разгрести бы… А на этой кампании даже шрамов не приобрёл. Токмо зуб выбитый. Я потрогал языком — отрастает потихоньку! Так что клички «Илюха-щербатый» мне не видать. А виновница моей частичной беззубости вот сидит, по сторонам смотрит, от восторга подпрыгивает. Ну убейте меня, непонятно, как полторасталетняя баба (а лиса — таки баба) всё-таки умудрилась сохранить вот такое детское отношение к жизни?

Они с дочками в первый же день облазили весь дирижабль, побывали вообще везде, а любимым местом оказалось сидеть прямо на гондоле сверху, ближе к носу.

Сидят, приняв… как там Айко говорила?.. удобную форму, вроде? Хвосты развеваются, носы вперёд. Дивная картина. Ну хоть не шкодили. Это, я так думаю, не шкодили с приставкой — «пока».

Лисы-дочки активно совершенствовали русский язык. И поскольку мать заставляла их говорить только на нём, для всех нас до некоторой степени облегчился контроль за лисьей молодью. Мы ведь поочерёдно за ними следили! А то, знаете ли, страшновато лететь и каждую минуту бояться, что кто-то из рыжих что-нибудь из любопытства открутит.

Так вот, Антоха рассказал, что краем уха слышал, как старшая дочка выпытывала у матери: как же она так проиграла? А Айко им таких ужасов про бой со мной понарассказала, что младшая аж расплакалась: