Первая леди.
Мама сказала, что раньше так называли жён правителей государств, и Оля, немного поразмыслив, решила, что это звучит не только красиво, но и величественно. Первая. Она — первая. А все остальные — вторые: и Маркова, которая сейчас начнёт строить из себя её начальницу, и бывшая подружка Вера Ледовская, и липовая принцесса Ника Савельева, и красавица Анжелика Бельская, и даже мама. Все они вторые. Всегда вторые. После неё, Ольги Андреевой, первой леди, жены Верховного правителя.
До исполнения мечты оставалось совсем чуть-чуть, каких-то три недели. Мама настояла на том, что надо дождаться совершеннолетия, и Сергей Анатольевич, задумчиво покивав головой, согласился. Оля, конечно, подозревала, что дело тут совсем не в морали (да и кому она сдалась, эта мораль), — просто мама, помешанная на безупречности и на желании произвести на всех небывалое впечатление, катастрофически не успевала со свадебными приготовлениями. Она и сегодня убежала ни свет ни заря: то ли в очередной раз согласовывать меню в ресторане, то ли к декоратору и дизайнеру — маме категорически не нравился цвет стен в малом зале, где планировалось проводить церемонию бракосочетания, они плохо гармонировали с цветом платья невесты.
Платье. Оленька блаженно зажмурилась.
Если бы её бывшие подружки, Вера с Никой, видели это платье, они бы удавились от зависти, потому что не удавиться было нельзя (Оля, как и любой другой человек, охотно примеривала на других свои собственные чувства и эмоции). Описать это платье было невозможно, все слова меркли перед сверкающим произведением искусства, коим этот наряд безусловно и являлся. После мучительно-долгих примерок, — а иногда приходилось выстаивать перед портнихами (их было трое, трое тех, кто трудились над созданием этого шедевра) по полчаса и даже больше — Оленька утешала себя картинами предстоящей свадебной церемонии. Вот она появляется в малом зале, укутанная лёгкой дымкой фаты. Отец торжественно и строго ведет её к жениху, и они шествуют по красной дорожке (нет, не красной, дорожка будет голубой с едва заметными серебристыми звёздами), мимо гостей, склонившихся в подобострастном поклоне, которые хотят, но не могут скрыть свои завистливые взгляды, и лёгкий шепот восхищения веером раскидывается над ними.
Представляя себе всё это, Оля почему-то воображала своего отца высоким и подтянутым, в парадном военном кителе, а рядом с церемониймейстером стоял не сморщенный Сергей Анатольевич, а Алекс Бельский собственной персоной, в ослепительно белом костюме и с такой же ослепительно-белой улыбкой.
Увы, вместо милого и застенчивого Алекса ей предстояло выйти замуж за невзрачного, уже начинающего лысеть господина Ставицкого-Андреева, который был некрасив, зануден и мал ростом, носил несуразные очки, и у которого вечно потели руки — Оле всегда страстно хотелось вытереть свои ладони после того, как её жених до них дотрагивался. И не просто выйти замуж, но и разделить супружеское ложе, родить наследника и, возможно, даже двух или трёх. То, что от этой части брака отвертеться у неё не получится, она уже поняла — именно о наследниках Сергей Анатольевич говорил чаще и охотнее всего.
— Ничего страшного, справишься. Все женщины с этим справляются, — говорила мама, и Оленька ей верила.
Она справится, а Алекс… никуда от неё Алекс не денется. Кто ж добровольно отказывается от такого счастья?
Задумавшись и пребывая во власти сладких грёз, Оленька и сама не заметила, как почти добралась до приёмной Марковой.
Пару дней назад в учебке объявили, что стажировки, прерванные последними событиями, возобновляются, зачитали новое распределение по отделам. Оленька слушала вполуха, и так было понятно, что как прежде, на административном этаже, который находился на Облачном уровне, она стажироваться не будет — по статусу ей теперь такое не положено, — и ничуть не удивилась, услышав свою фамилию среди тех, кого отправили на самый верх, на Надоблачный, в секретариат административного сектора при кабинете министра. Хотя «тех» звучало слишком громко, список избранных ограничивался двумя фамилиями: её и Веры Ледовской, и это Олю не сильно обрадовало.
Увы, Вера Ледовская была, пожалуй, единственным человеком, кто не выказывал Оле должного уважения и почтения. Оленьку Рябинину это и задевало, и удивляло. Она не понимала, почему Ледовская так себя ведёт. На её месте Оля сделала бы всё, чтобы наладить отношения. Подошла бы, извинилась. Оля бы её простила (люди, занимающие высокое положение в обществе, должны быть великодушны к человеческим слабостям) и, скорее всего, приблизила бы к себе. Они могли бы считаться подругами, как раньше. Конечно, с той разницей, что теперь первую скрипку играла бы сама Оленька, ну а Вере… Вере пришлось бы подчиняться и терпеть. Но её бывшая подруга не делала никаких попыток сближения, и даже наоборот — чем дальше, тем больше демонстрировала неприязнь и враждебность.
Как и все слабые и безвольные люди, озабоченные лишь величием своего собственного «я», Оля не понимала, да в сущности и не была способна понять, что такие, как Вера Ледовская на колени не встают, и ни деньги, ни положение в обществе, ни даже сама жизнь (как правило, позорная жизнь, предложенная взамен смерти) не являются для них наградой или каким бы то ни было оправданием, и потому Оля совершенно искренне недоумевала, что же с Верой не так.
Эти мысли о бывшей подружке немного выбили Оленьку из колеи, а спустя каких-то пару минут от её благодушного настроения не осталось и следа.
В глубине коридора, в одной из ниш, где стояли либо статуи, либо кадки с растениями (в этой было лимонное деревце, изящная тонкая ножка, увенчанная аккуратной изумрудной шапочкой с продолговатыми ярко-жёлтыми плодами), Оля заметила две знакомые фигуры. Алекс Бельский и Вера Ледовская. Два человека, о которых она думала только что, и которых ничего не должно было связывать. Ничего.
И тем не менее Оля уже второй раз видела их вместе, и, если тогда в учебке их встреча была похожа на встречу двух приятелей, то сейчас… сейчас в этих склонённых друг к другу фигурах было что-то ещё.
Вряд ли Оля Рябинина смогла бы чётко объяснить, даже самой себе, что тут было не так — Алекс мял в руках какую-то папку, в таких обычно носят документы, и что-то негромко говорил, а Вера слушала, лишь изредка кивая головой, — и всё-таки сами их позы, взгляды, поворот Вериной головы, светлая чёлка, упавшая на лоб Алекса, когда он нагнулся к Вере, все эти миллион неприметных движений, теперь сотканных в единое целое, говорили больше, чем банальные объятия и поцелуи.
Оленька сбавила шаг, стала ступать тише, стараясь, чтобы они не услышали стук её каблучков.
— … я к обеду вернусь, и если хочешь, то мы можем вместе…
Это говорил Алекс, хотя сейчас он был меньше всего похож на того Алекса, которого нафантазировала себе Оля — сквозь новый облик, дорогую рубашку, красивую стрижку отчётливо проступал Саша Поляков, тот самый мальчик, которым Оля хотела обладать исключительно в пику Нике Савельевой. Она и сейчас этого хотела, хотела остро и болезненно, подзабытое желание вспыхнуло с новой силой, вытеснив вялые мечты, которым она предавалась в последнее время. Только теперь причина была не в Нике, причина была в Вере.
— …вчера вечером, когда мы…
Слышно было плохо. Сашкины реплики долетали до Оли частично, а что отвечала Вера, вообще было не разобрать. Оленька сделала ещё один осторожный шажок и замерла. Раскидистое лимонное деревце скрывало её от их глаз, но приблизься она ещё чуть-чуть, и её точно заметят. А, впрочем, есть ли смысл приближаться, когда и так всё понятно.
Вчера вечером, когда мы…
Они?
Оля не относилась к разряду тех людей, которые сильно переживают из-за неудач на любовном фронте. Ну неприятно, но не смертельно же. Даже помнится, Ника Савельева однажды сказала Вере, думая, что Оля их не слышит: «она же как рыбка золотая, плавает в аквариуме среди водорослей и игрушечного замка, туда-сюда, собой любуется», и это сравнение с золотой рыбкой, пусть и произнесённое слегка презрительным тоном, Оле в общем-то понравилось. Но сейчас что-то дало сбой. И золотая рыбка затрепыхалась, забилась в изумрудных нитях водорослей.
