Пятая раса (СИ) - Че Сергей

Из пустоты к белому протянулись чьи-то многочисленные руки, схватили его за хламиду и рывком выдернули из поля зрения. Голограмма белого исчезла, будто ее и не было.

- Мда, - задумчиво протянул Генрих. – Вот вам и ваша хваленая демократия. Одни проблемы. Он, кстати, сам на нас вышел. Сдал все с потрохами. Плохо работаете с кадрами, граждане.

- Мы с этим разберемся, - буркнул черный. – И вам уже ничего не поможет.

- Ну отчего же, - Генрих поднял глаза к небу. - Видите? Дело-то сделано.

Среди звезд, между «Сокрушителем» и «Блюстителем» вспухало третье мерцающее пятно.

- Он открыл канал с Драконисом, - спокойно сообщил желтый. – На той стороне, видимо, ждали.

- Казнить ублюдка, - прошипел черный.

Генрих рассмеялся.

Пятно лопнуло, и на волю стремительно вылетела круглая ажурная конструкция. Она постоянно видоизменялась, становясь то длинной, то плоской. Мелкие штурмовые корабли Квадрума бросились врассыпную.

- О! – снова ощерился Генрих. – Какой сюрприз. Вам придется туго, если решите напасть.

Черный хмуро оглянулся. Его взгляд упал на пятерых землян.

- Пожалуй, у нас нет времени на опыты, - сказал он хмуро.

- Так точно, - подтвердил желтый.

- Кластер больше не нужен. Уберите их.

У желтого перед глазами появилась маленькая прозрачная панель. Он ткнул в нее пальцем.

- Подож… - крикнул было Ван.

И все исчезло.

14. ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ

Тьма.

Тьма была абсолютной.

Наверное, именно так выглядел мир до Большого Взрыва или до того момента, когда Бог продрал глаза и решил сделать что-то хорошее.

Макс долго пытался что-нибудь увидеть в этом мраке, вглядывался и щурился, и даже было подумал, что ослеп. Но поднял к глазам ладони и, пусть с трудом, но увидел их очертания.

Он шел вперед очень долго. Поверхность под ногами была и не жесткой, и не мягкой. Скорее пористой, какая бывает на современных детских площадках.

Иногда ему казалось, что впереди плывут какие-то силуэты, но это были всего лишь миражи, возникающие от напряжения. Тогда он закрывал глаза и ждал, когда они исчезнут.

Он был один. И это место не имело ни света, ни звука, ни запаха, ни времени, ни расстояния.

Смутно, краем сознания, он понимал, куда угодил, но старался об этом не думать. В голове возникали из ниоткуда обрывки воспоминаний, какие-то сцены, увиденные то ли по телевизору, то ли вообще придуманные. Люди, здания, машины. Разум старался заместить ничто чем-то. У него это плохо получалось.

Наконец, ему почудилось, что он слышит песню. Далекую, еле различимую. Не открывая глаз, он пошел на звук.

Пели неумело, на два голоса, причем один безбожно картавил, а второй постоянно фальшивил. Сперва пели что-то ему незнакомое, заунывное про «грусть и тоску безысходную». Продолжили совсем уж древней «эх, дубинушка, ухнем».

Тьма приобрела красный дрожащий оттенок, и Макс открыл глаза.

Совсем недалеко горел костер. У костра друг напротив друга сидели двое. Один подкладывал сухие ветки, не забывая петь. Второй кутался в шинель, прихлебывал из помятой кружки что-то дымящееся, и словно нехотя подпевал.

Макс шагнул в маленький круг света.

- Здравствуйте.

- Да ухнем! – закончил петь тот, что с кружкой, и замолчал.

Оба посмотрели на гостя.

- Здгавствуйте, молодой человек, - сказал тот, кто подкладывал ветки, и прищурился, будто плохо видел. – Какими судьбами в наших кгаях?

- Гимназист наверно, - меланхолично предположил второй. – Занятия кончились. Свободы захотелось. А где лучшая свобода, как не в глухих лесах?

Оба чем-то неуловимо напоминали друг друга. Оба были с небольшими бородками. Один сверкал лысиной, бороденка у него была пегая и клочковатая. У второго волосы, как и борода, были ухоженными, расчесанными и блестели, будто покрытые чем-то вроде масла.

- Глупости ты говогишь, - внезапно взорвался лысый. – Опять, как и всегда, одни сплошные агхиглупые глупости. Ну какой из него гимназист? Ты посмотги. Одежка-то какова? А сукно? А пуговицы где начищенные? Мастеговой он. И штаны, глянь, с заплатками.

Второй вздохнул, отпил из кружки.

- Всюду тебе, Вольдемар, пролетариат мерещится. Если очень хочешь, пусть будет мастеровой. Это мало важно.

- Кто вы такие? – прошептал Макс.

- А сам как думаешь? – хитро прищурился лысый.

- Неправильный вопрос задаете, юноша, - сказал второй. – Неважно кто мы. Важно где мы. Это место – своего рода чистилище. А мы, стало быть, безымянные души, ждущие своей участи. Что в имени тебе моем, как говорится.

Лысый крякнул.

- Какой уж год здесь сидим, а твое величество все пго чистилище талдычит. Забудь поповские сказки. Было бы это чистилище, нас бы давно уже здесь не было.

Второй пожал плечами.

- Почему? Мы оба при жизни сильно нагрешили. И, судя по всему, примерно одинаково. Вот и сидим здесь. Вдвоем. Песни поем.

- Ты, батенька Николай Александгович, как всегда путаешь пгичину и следствие. Мы здесь вдвоем сидим не потому что гхешили, а потому что связаны негазгывно логикой истогического пгоцесса.

Макс зажмурился и помотал головой в надежде, что наваждение исчезнет.

Наваждение не исчезло.

Оба бородатых смотрели на него как-то даже участливо.

- Слушайте, - сказал он. – Я конечно извиняюсь. Но насколько я читал про вас в учебнике, вы должны не сидеть и песни петь. А вцепиться друг другу в глотки, вырывать последние волосы, ломать ноги-руки и все такое. С дикими воплями. А не с песнями.

Второй хмыкнул.

- Это за нас уже сделали. И до сих пор делают. Видите ли, юноша. Отсюда, из этой далекой темноты, все старые проблемы кажутся такими никчемными, такими бессмысленными, что даже стыдно их вспоминать.

- Тебе и тогда любые пгоблемы казались никчемными, - подковырнул лысый. – Собственно, это и была твоя главная пгоблема. Хотя, надо пгизнать, что на расстоянии много видится совсем иначе. – Он вытащил откуда-то закопчённый чайник и глянул на Макса с хитрой ухмылкой. – Чайку?

- Нет, спасибо… Я пойду, пожалуй.

Он щагнул обратно.

Бородачи тут же забыли о его существовании.

- Ну что, - потер руки лысый. – Пгодолжим?

- Изволь, - второй отставил в сторону кружку и запахнулся в шинель. Блеснуло золотое шитье на погонах. – Только на этот раз мою. А то опять заставишь «Интернационал» петь.

Макс отвернулся и быстрым шагом двинулся в темноту. Сзади картаво и фальшиво затянули: «Утро туманное, утро седое…» Он зажал уши руками и побежал. Когда остановился отдышаться, костра сзади уже не было. Вокруг царила ватная тишина.

- Либо это какой-то дурацкий сон, - сказал он вслух. – Либо я схожу с ума.

Он ударил себя по щеке. «Проснись. Нельзя спать. Надо отсюда выбираться».

Еще раз. И еще.

И вдруг заметил, что руки опущены. Удары по щекам сыпались один за другим.

- Проснись! Быстро! Макс! П-проснись!

Перед глазами вспыхнул яркий свет и все поплыло куда-то далеко, вниз по матушке по Волге, а чей-то древний патефонный бас все выводил про широкое раздолье и никак не мог остановиться.

***

- П-проснись!

Он открыл глаза.

- Ну наконец-то, - робот отпрыгнул в сторону.

Длинные люминесцентные светильники обожгли сетчатку, так что снова пришлось зажмуриться.

- Где мы? – простонал Макс.

- Судя по тесноте, в какой-то кладовке, - послышался голос Вана.

- Что произошло?

- Вас убили. Точнее, уничтожили к-кластер, а сознание п-попало в архив, как это обычно бывает с копиями.

- Там было забавно, - сказал Биг. – За мной по лесу гонялся Джордж Вашингтон и называл «грязным ниггером». Тот еще был, оказывается, расистский ублюдок.