Молох (СИ) - Витязев Евгений Александрович

— Не хочу показаться бестактным — я не обратил внимания, что уже некоторое время как ни дышу. Монолог цеплял за живое. — Но к чему всё это?

— Извините, наболело — силуэт поднялся со стула. — Я даже и не представилась. Мамонт, президент Проспекта Славы. Идём на «ты», голубчик?

Стереотипы рушились один за другим как города и страны (карточные домики) в часы Катастрофы. Передо мной стояла женщина бальзаковского возраста внешне прекрасно сохранившаяся. Жил бы я годах в шестидесятых, то с уверенностью сказал, что Мамонт прошла сталинские лагеря, но при том не потеряла своей естественной красоты. О суровом прошлом говорил тяжёлый давящий взгляд президента, точно рентген лучи. Даже я невольно поёжился от пронзительного взора девушки, не говоря уже о Глебе, вросшегося в дверь. В итоге напряжение внезапно растаяло. Как, собственно, и возникло. Я без усилий отвёл взгляд на «кушеточника». Что и следовало ожидать — демагог, как и его краснозадые сородичи, решил остаться безымянным.

— Я не знаю, что вам на Славе понадобилось и как вы вообще добрались до нас — Мамонт села рядом с «кушеточником», нарушив его покой и личное пространство. — Но мы особо не жалуем гостям. В метро мало кто знает о существовании нашей станции.

— Конечно, если она огорожена тоннами трупов, а на пути всякие Минотавры и свихнувшиеся хиппи.

— Насчёт трупов ты с чего взял? — молнией Зевса стрельнула меня глазами президент.

— Лично видел на Волковской.

— О, молодой человек, ты глубоко заблуждаешься. Стена — это ширма. На самом деле станции Бухарестская и Международная ещё как функционируют. К тому же, включи логику, Ватсон: сколько ж надо трупов, чтоб заполнить туннели на три станции вперёд? Да всего Питера с его пятимиллионным населением было бы недостаточно.

Теперь уже я заходил по комнате. Мысли вереницей кружились в голове и одна из них тяжелее всех давила на мозг. Выходит, мы спокойно могли спуститься на Международную, когда по собственной дурости или же обману лишились Пашки, а меня хорошенько изуродовало. Нет, без предательства здесь не обошлось. Они за всё ответят, гады ползучие.

— Разрешите удалиться? — напугал меня Глеб, воспользовавшись паузой. Паренька зашугали настолько, что ещё чуть-чуть, и он отдал бы Богу душу. Мамонт махнула рукой, точно волшебник своей палочкой, после чего местного и след простыл.

— Где мои друзья? — пришла моя очередь сверлить взглядом девушку.

— Со всеми ними всё в порядке, если вас не больше четверых, конечно, рухнуло. Не волнуйся, сейчас мы к ним пойдём. Заодно покушаем и обсудим, как дальше быть. Крысятинка у нас отменная, не пожалеешь.

— Я знаю — ухмылка поползла по моему лицу. — Скажи, Мамонт, почему именно такое прозвище? Я имею в виду…

— Поняла. Ты хочешь сказать: «Почему не женское»? А как вообще мамонт звучит в женском роде, представляешь?

— Мамонтиха. Или мамонтша. Да пёс его знает.

— Во-во — президент Славы подходила к дверям. — Не звучит. Ты знаешь, что в давние времена жила поэтесса под фамилией Ахматова? Так вот, она терпеть не могла, когда её называли поэтессой и сама себя окрестила поэтом.

— Попахивает на фетишизм — ответил за меня «кушеточник». — Ладно, мне тоже пора.

— Скажешь ещё — фыркнула Мамонт, пропуская наружу демагога.

— Нам куда? — выходил я вслед за мужиком.

— Ему — не знаю, а нам с тобой в сторону Дунайского проспекта.

— Что за Дунайский проспект? — глянул я нехотя в сторону тёмного тоннеля, ведущего ещё дальше на юг, то есть в тупик.

— Как что? Вот, держи для начала свои вещи: фонарик, УЗИ. Они понадобятся в пути. И паспорт не забудь, мало ли — Мамонт в последний раз заострила на мне взгляд, словно её рентген-аппарат не до конца засветил аномалии внутри тела. — Дунайский проспект — станция метро, Александр Евгеньевич.

— Зовите меня Молохом — ответил я и поспешил за президентом Проспекта Славы.

Пока мы шли, Мамонт поведала, что станцию Дунайский проспект планировали построить в двух километрах южнее Славы. Но, фактически, обеих станций не существовало. Во время Катастрофы купчинские расселились по станциям Пятой ветки, начиная от Обводки и южнее. По каким-то причинам между выжившими вспыхнула кровопролитная война, эпицентром и главным зачинщиком которой стала Волковская. Война чуть не перекинулась за Обводку, но там, на Звенигородской, творилась какая-та чертовщина. Заражённая станция, невиданный мутант, убивающий всех и вся. Но я понимал, о ком толкует Мамонт. В итоге три четверти купчинских было уничтожено, как когда-то полпотовцами истреблён такой же процент населения Камбоджи. Я слушал и поражался знаниями президента в области давней истории. Пресвятая Дева Мария, они там что, открыли где-то библиотеку?

— Сейчас у нас паритет с южными станциями вплоть до Обводного канала — продолжила женщина. — Но дальше Волковской мы и не заселяемся. Про́клятое место, с которого всё началось и на котором всё закончилось. Путь мы огородили жертвами войны. Никто в метро толком не знает, что у нас здесь произошло, от того поползли самые нелепые слухи. Но они нам только на пользу. Не хватало нам дерьма, которое творится у вас. Веганы, москвичи, жмурики, неисследованные станции вроде Лиговки. Про коммунистов вообще молчу.

Я с облегчением вздохнул, что рядом не было Владлена Степановича. Так бы они устроили войну здесь и сейчас. В общем, дальше — проще. После войны население южной оконечности Фиолетовой ветки стало разрастаться, как грибы после дождя, и появилась необходимость в новых станциях. На север нельзя, решили рыть на юг. Так добрались до места, где предположительно должен быть Дунайский проспект. Мамонт заверила, что новая станция — нечто вроде небольшого пограничного городка, заканчивающегося тупиком. А иначе — бетонной плитой, которая, цитирую: «Х*й возьми, откуда нарисовалась». Именно там решили спрятать Ахмета, Чулок и Чуму, так как президент и лица вроде того «кушеточника» опасались суда линча над пришельцами. Я же, как несведущий одиночка да и вообще сам по себе не вызывал подозрений. К тому же была вторая причина моего присутствия на Славе.

— Почему выбрали меня? — спросил я, когда мы прошли половину пути. Так непривычно не наблюдать в тоннелях путевых кабелей, хотя рельсы почему-то были проложены.

— Ты назвался главным, когда мы вас подобрали. Не помнишь?

— Нет — помотал я головой. — А что за вторая причина?

— Проверь УЗИ на всякий случай. Существует версия, что некто прячется в этом переходе. Мы не знаем кто, где он живёт, ведь здесь нет ни ответвлений, ни подсобных комнат. Примерно раз в месяц повторяются случаи, когда рабочие не возвращаются с пограничного городка. Или же наоборот. Понимаешь? В последний раз трое пропало. И сейчас, Александр, в смысле, Молох, как раз минул месяц. День в день. Кто-то или что-то вышло на охоту. Конечно, выродок может быть среди наших, но мы придерживаемся иной версии.

— Какой же? — на сей раз мне не сразу удалось проглотить ком в горле.

— Ты же знаешь, какой у нас народ суеверный после войны пошёл. Люди со Славы полагают, будто они разбудили древнее зло, обитавшее под землёй. Настолько древнее, что даже метрошный Бог не в силах его остановить.

Я чувствовал, как снова наступаю в одну и ту же кучу. Любопытство до добра не доводит. Уж лучше бы девушка мне вообще ничего не рассказывала. В полной тишине мы шли ещё десять с лишним минут. Всё это время, то ли разыгравшееся воображение, то ли чувство диггера подсказывало, что мы здесь не одни. Кто-то неустанно наблюдал за нами. То и дело я направлял луч в сторону от себя, и свет постоянно напарывался на каменные стены. Пистолет-автомат в моей руке стал мокрым от пота. Я знал, что Мамонт сама на взводе и прекрасно осознаёт, что воздух пропитан злом, выпущенным здешними копателями. Я мог поклясться, что в полсотни метров от Дунайской луч фонаря выхватил тень: бесформенное существо, скользнувшее обратно во мрак, где ему по праву суждено обитать.