— Речь идет о том, — решившись, закончил Касселлахат, — чтобы никто не почувствовал вашего неприятного запаха. Это могло бы ухудшить и ваше материальное положение.
— А сейчас, — он встал, — я на время покину вас. Надеюсь, вы не обидитесь, если впредь я буду в вашем присутствии надевать маску. Всего наилучшего, господа, и…
Он замолчал, глядя на что-то позади нас.
— Ага, ваш-друг тоже здесь, — сказал он.
Я резко повернулся. Блейк вытаращил глаза.
— Эй, друзья! — весело сказал от дверей Ренфью. — Какими же болванами мы были! — добавил он с гримасой.
Не зная, что ответить, я подбежал к нему, схватил за руку и мы обнялись. Блейк последовал моему примеру.
Когда мы, наконец, выпустили Ренфью из своих объятий и оглянулись, Касселлахата уже не было. Он исчез как раз вовремя, потому что я уже хотел дать ему в морду за его последнее замечание.
— Итак, внимание! — сказал Ренфью. — Мы начинаем.
Он посмотрел на нас с Блейком, оскалил зубы, радостно потер руки и добавил:
— Целую неделю я оглядывал тут все и обдумывал вопросы для этой старой квочки, а здесь…
Он подошел к Касселлахату.
— Что обусловливает постоянство скорости света? — начал он.
Касселлахат даже не моргнул.
— Скорость равна корню кубическому из tq, — ответил он. — q — означает глубину континуума пространства-времени, t — всеобщую толерантность или гравитацию, как сказали бы вы, всей материи этого континуума.
— Каким образом возникли эти планеты?
— Каждое солнце, чтобы удержаться в своем пространстве, выбрасывает материю, как корабль в море бросает якорь. Это весьма поверхностное описание. Я мог бы дать вам математическое выражение, но его пришлось бы записывать. В конце концов, я не ученый. Просто эти факты известны мне с детства.
— Минуточку, — прервал его Ренфью. — Солнце выбрасывает эту материю безо всякого принуждения… лишь для того, чтобы остаться в равновесии?
Касселлахат посмотрел на него.
— Разумеется, нет. Принуждение очень сильно, уверяю вас. Без такого равновесия солнце выпало бы из своего пространства. Только несколько звезд-отшельниц могут поддержать равновесие без планет.
— Несколько чего? — спросил Ренфью. Он был потрясен настолько, что забыл о вопросах, которыми собирался засыпать Касселлахата.
Мысли мои прервал голос Касселлахата:
— Солнце-отшельник, — услышал я, — это очень старая холодная звезда класса М. Самые горячие из них, как известно, имеют температуру поверхности около девяноста градусов Цельсия, самые холодные — минус десять. Это отшельник, в буквальном смысле слова, одичавший с возрастом. Главная черта такой звезды в том, что она не допускает существования рядом с собой материи, планет или даже газов.
Ренфью молчал, задумавшись, и я воспользовался случаем, чтобы продолжить дискуссию.
— Меня интересует, — сказал я, — всеобщее знание всех этих деталей, даже если человек не является ученым. Например, когда мы покидали Землю, каждый ребенок знал принципы действия атомного двигателя буквально с пеленок. Восьми— и десятилетние мальчики ездили на специально сконструированных машинах-игрушках, разбирали их на части и собирали снова. Эти принципы были у них в крови, а каждое новое достижение в этой области было для них настоящим лакомством… Так вот, я хотел бы узнать, что сейчас соответствует тогдашнему положению?
— Аделедиктандер, — ответил Касселлахат. — Я уже пытался объяснить это мистеру Ренфью, но его мозг, похоже, не принимает некоторые простейшие вопросы.
Вырванный из задумчивости Ренфью скривился:
— Он хочет убедить меня в том, что электроны могут мыслить, а я этого не могу принять.
Касселлахат покачал головой.
— Не мыслить: думать они не умеют. Но зато у них есть психика.
— Электронная психика! — воскликнул я.
— Просто аделедиктандерная, — ответил Касселлахат. — Каждый ребенок…
— Знаю, — простонал Ренфью. — Каждый шестилетка скажет мне это. — Он повернулся к нам. — Потому я и подготовил вопросы, подумав, что если мы получим образование на уровне среднеразвитых, то сможем понять этот аделедиктандерный паштет, хотя бы как местные дети.
Он повернулся к Касселлахату.
— Следующий вопрос. Что…
Касселлахат посмотрел на часы.
— Мне кажется, мистер Ренфью, — прервал он его, — если мы собираемся на планету Пелхэм, то сейчас самое время. Вы можете задавать мне вопросы по дороге.
— В чем дело? — вмешался я.
— Он свозит меня в крупные конструкторские лаборатории в Европейских горах на Пелхэме, — объяснил Ренфью. — Хотите поехать со мной?
— Нет, — ответил я.
Блейк пожал плечами.
— Я не хочу лишний раз надевать этот комбинезон, который хоть и не пропускает нашего запаха, но и не защищает нас от их вони. Мы с Биллом, — закончил он, — останемся здесь и поиграем в покер на те пять миллионов кредитов, которые лежат у нас в государственном банке.
Касселлахат повернулся в дверях. Лицо его под маской, которую он теперь носил, постоянно выражало явное неодобрение.
— Вы очень легкомысленно относитесь к дару нашего правительства.
— Ихм! — подтвердил Блейк.
— Значит, мы воняем! — сказал Блейк.
Прошло уже девять дней с тех пор, как Касселлахат забрал Ренфью на Пелхэм. Контакт с ним был возможен лишь с помощью радиотелефона: третьего дня Ренфью позвонил и сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились.
Блейк стоял у окна нашего помещения на вершине небоскреба в городе Нью-Америка, а я лежал навзничь на диване, с головой, полной мыслей о безумии Ренфью и воспоминаниями пятисотлетней давности.
Наконец я прервал свои раздумья.
— Перестань, — сказал я. — Мы оказывались перед лицом изменений в метаболизме человеческого организма; вероятно, это вызвано новыми пищевыми продуктами с далеких звезд. Видимо, они пахнут лучше нас, если для Касселлахата быть рядом с нами — настоящая каторга, тогда как нам его соседство просто неприятно. Нас всего трое, а их — миллиарды. Честно говоря, я не вижу решения проблемы, так что придется нам смириться.
Ответа я не получил и вернулся к своим мыслям. Мой первый рапорт был принят на Земле, и, после изобретения межзвездного двигателя в 2320 году, то есть спустя сто сорок лет после нашего отлета, люди решили, что надо делать.
