Сироты - Бюттнер Роберт

Сразу стало тихо, как в морге. Кто-то негромко ругнулся.

В лице Орда ничего не изменилось. Только брови поднялись на миллиметр вверх.

— Вопрос справедливый. И задан в корректной форме.

Он поднялся, руки по швам, и обратился ко всем нам:

— Техника, с которой вам придется иметь дело, была, в основном, разработана до появления надежных систем распознавания речи. Работа с армейскими компьютерами разовьет у вас навыки письма и печати, которых нет у нынешнего поколения. Это спасет жизни и вам, и товарищам.

Он поднял руку с баллончиком моего крема.

— Вас всегда могут посадить на самолет и переправить в любую точку планеты. В самолете есть опасность разгерметизации, и тогда такие вот баллончики со сжатым воздухом в лучшем случае оставят вас без снаряжения, в худшем — без самолета. Каждый солдат должен быть начисто выбрит, потому что надетый на щетину противогаз пропускает воздух. Вопросы?

Я улыбнулся про себя. Похоже, с воинским этикетом можно безнаказанно умничать.

— Курсант Уондер, судя по вашему вопросу, вы считаете, что лучше, чем командный состав, знаете, что нужно вашей части?

Ну вот, начинается…

— Никак нет, господин инструктор.

— Вам не холодно?

Есть ли правильный ответ?

— Немного прохладно, господин инструктор.

Орд кивнул и едва не улыбнулся.

— Тогда давайте разогреемся. Взвод! Упали и отжались пятьдесят раз.

Пятьдесят животов с недовольными стонами плюхнулись на пол. Думаю, ответь я, что мне не холодно, Орд сказал бы: вот и хорошо, самая подходящая температура для упражнений. Так и так мы бы отжимались. Мог ли Орд придумать что-нибудь хуже?

— Нет-нет, Уондер, ты заработал право вести счет. Вставай.

Мог, оказывается. Я поднялся.

— Раз!

«Собака», — прошипел кто-то. И это он не об Орде.

После отжиманий я хотел только одного: залезть в какую-нибудь нору, подальше от старшего инструктора Орда. Не тут-то было. Он держал в руках мой пузырек с таблетками и вопросительно поднял брови.

— «Прозак-2», господин инструктор.

Пузырек полетел в пакет. Что за черт? Не то чтобы я сижу на «Прозаке». Ну, глотну таблетку-другую, если проиграет любимая команда, но ведь все так делают. Его уже сколько лет продают без рецепта. Положим, «Прозак-2» гораздо сильнее того, что было раньше. Может, после маминой смерти я глотал его чуть чаще обычного. Да ведь любой бы так делал.

Тем временем Орд опять поднялся. Ох, взвод меня потом линчует.

— Господа, существует одно нарушение, за которое вы в минуту окажетесь на гауптвахте или вообще распрощаетесь с армией. Имя этому нарушению — наркомания. Из-за расстроенных рефлексов ваши товарищи могут поплатиться жизнью. Если вас ранят в сражении, санитар не подберет вам нужную дозу жизненно важных лекарств: у него не будет на это ни времени, ни опыта, ни оборудования — и тогда поплатитесь жизнью вы. К безрецептурным транквилизаторам отношение такое же строгое, как к кокаину и прочим наркотикам. Если они у вас есть сейчас, мы их заберем, без лишних вопросов. Если они у вас будут потом, пойдете складывать вещи. Всем понятно?

— Так точно, господин инструктор! — гаркнули пятьдесят глоток.

После часовой лекции по устройству форта мы ввалились в казарму третьего взвода, длинное отбеленное помещение с подъемными окнами. Обычная пехотная рота состоит из четырех взводов, по пятьдесят солдат каждый. Учебная рота устроена так же, только во взводах вместо офицеров — инструктора по строевой подготовке, которые живут в отдельных комнатах в казарме своего взвода и дерут курсантам задницу. Нашим инструктором назначили мужика по фамилии Брок. Паркер сказал, что, по слухам, Брок мягковат для инструктора, так что мы должны радоваться. Послушаешь Паркера, решишь, что мы и простудам должны радоваться: они создают рабочие места для микробов.

Внутри казармы в два ряда стояли металлические двухъярусные кровати. К каждой кровати прилагался металлический же шкаф на двоих. За шкафами — деревянная стена всего лишь в дюйм толщиной отделяла нас от пенсильванской зимы.

Дрюон Паркер кинул вещи на верхнюю койку. Я бросил свои на нижнюю.

— Если ты, конечно, нижнюю не хочешь.

Он помотал головой.

— Никогда еще не спал на верхней. — И, с улыбкой. — Это не служба, а приключение.

Его дыхание белым облачком пара закружилось вокруг щек.

Я скинул куртку и поежился. Все еще не включили отопления. Куртка была тяжелой, будто свинец, но грела и защищала от ветра, как Орд и обещал. Беда с инструктором: он всегда оказывается прав. С другой стороны, Орд был старшим инструктором всей роты, так что нам с ним нечасто встречаться.

— Господа курсанты!

От голоса Орда все замерли. Его ботинки мерно застучали по полу.

— Ничего-ничего, продолжайте. Я команды «смирно» не давал.

Разбор сумок продолжился.

— Должен с прискорбием сообщить, — объявил Орд, — что инструктора Брока перевели. Такого выдающегося инструктора вы не найдете больше нигде во всей армии. Вам выпала бы большая честь тренироваться под его руководством. Вместе с тем я с радостью объявляю, что взял на себя его обязанности вдобавок к своим на этот учебный цикл. Поэтому буду жить в сержантской комнате в вашей казарме и наблюдать за каждым из вас лично двадцать четыре часа в сутки.

Вот повезло-то!

— Вопросы?

Кто-то — слава богу, не я — спросил:

— А где термостат, господин инструктор?

Орд дошел до конца прохода, развернулся и заложил руки за спину.

— Ваши казармы отапливаются паровыми котлами, которые топят углем. Как вы знаете, уголь в этой стране прекратили добывать и использовать в качестве топлива еще до вашего рождения. Запасы угля поставляют из России. Мы ждем их с минуты на минуту.

«С минуты на минуту» так и не наступило до отбоя в десять вечера.

Перед отбоем Паркер показал мне, как чистить ботинки, раскладывать вещи в шкафу и стелить постель. Единственное, что я сделал правильно за целый день, это выбрал себе соседа. А тем временем кое-кто даже нашел время написать письма домой на планшетных компьютерах. В одном конце казармы стояла древняя машина: подключаешь к ней компьютер, и она распечатывает письмо на бумагу, которую потом можно сложить, сунуть в конверт и отправить по почте. Орд еще выдумал какую-то глупость с нашими новыми ботинками; мол, разносить их надо перед завтрашним днем. Можно подумать, он не загрузил нас выше крыши. Завтра разносим.

Мы улеглись под теплыми одеялами в полевых куртках, штанах и трех парах шерстяных носков. Шею, как шарфом, закутали полотенцами.

Я смотрел на матрас надо мной, прогибавшийся под тяжестью Паркера, а вокруг пятьдесят незнакомых парней храпели, чесались и пускали газы.

Мне жгли карман две забытые таблетки «Прозака». Я боялся как проглотить их, так и спустить в унитаз — вдруг поймают. За весь день я не принял ни таблетки. И впервые с маминой смерти думал о ней без успокаивающей теплоты лекарств. Ее больше нет. Не на час или на пару дней — навсегда. В комнате, битком набитой людьми, я впервые за всю жизнь ощутил себя одиноким. Я зарыдал, пока кровать не зашаталась. Наконец я закрыл глаза…

— Четыре часа ровно, господа. Па-адъем!

Как, уже четыре утра? Не может быть — я ведь только сомкнул глаза. Свет с потолка жег мне глазницы. Залязгал металл. В центре казармы стоял Орд, стуча тростью по стенкам железного мусорного ведра. Его форма была безупречна, лицо светилось. Ноги курсантов зашлепали по полу. Я сел.

— А? — проснулся надо мной Паркер. Прогибая матрас, он скатился с койки и рухнул на пол. Заорал, схватившись за ногу. Я посмотрел и тут же, зажав рот, отвернулся. Под штаниной нога Дрюона согнулась в колене там, где колена быть не должно.

Паркер стал первой из наших потерь. Будь он последней, история человечества оказалась бы иной.

5

Орд продемонстрировал двум ребятам, как сложить руки в импровизированные носилки. На них посадили бледного, словно оконная замазка, Паркера; он обхватил ребят за шеи, и его поволокли в лазарет. Он скрипел зубами, но не проронил ни слова, пока взвод выстраивался на ротную линейку на замерзшей, залитой прожекторным светом земле.