Заложники Солнца (СИ) - Бачурова Мила

– Это Анжелка, – сказал Герман. – Самая старшая. Умница.

Сергей грустно улыбнулся.

– Анжела… Люк… Гарри… Кто ж им имена-то такие напридумывал?

– Мы с Катей. Дурные были… Тем, кто имя не помнил или выговорить не мог, выбирали, что покрасивше. Анжелка – Анджелина, вообще-то. У нас и Брюс есть, и Рон с Гермионой. И Рэдрик. – Командир адаптов помолчал. – А если уж совсем честно, то и я – никакой не Герман.

После восьми лет тесного общения подобное признание могло показаться странным. Но Сергей почти не удивился.

– И как же тебя зовут?

Псевдо-Герман хмуро усмехнулся.

– А это важно? У меня ник был такой – Герман. Я и брякнул сдуру, когда знакомились… А сейчас – привыкли все. Того пацана, кем я тогда был, давно уже нет. Тех, кто меня настоящим именем звал, тоже нет. И детей своих у меня не будет, отчеством награждать некого. Так что какая уж теперь разница?

– Перестань, – болезненно поморщился Сергей. – Об этом тяжело говорить.

– А думать – не тяжело, вы считаете?

Тот мальчик, которого встретил Сергей, впервые дойдя до монастырских палат, за эти годы действительно сильно изменился.

У Германа выцвели волосы, блекло посерели синие когда-то глаза. Кожа потемнела в глубокую коричневу – жена Сергея, погибшая в день катастрофы, говорила про такой загар «заснул в солярии». Плечи раздались в два раза против прежнего, хотя и в семнадцать лет хиляком Герман – или как уж его на самом деле звали – не выглядел. Был крепкий такой, спортивный подросток. А сейчас – взрослый мужчина.

Твердые заскорузлые ладони, шрамы и ожоги закаленного бойца. Цепкий внимательный взгляд…

Сергей почему-то вспомнил Гюзель.

Ее вцепившиеся в ворота пальцы. Растрепанную косу, отчаянный крик… Девушка была страшно обожжена, она умирала и понимала, что умирает. Накачанная болеутоляющим, пыталась успеть рассказать как можно больше.

Услышав, что небольшая горстка людей спасла и продолжает выхаживать почти сотню малышей, Сергей сначала не поверил. Списал ошибку на помутненное сознание Гюзели, и на то, что по-русски та изъяснялась не лучшим образом.

Они с Григорием, победив в нелегком споре с противниками похода, отправились к святому источнику. Несли с собой лекарства, фонари, запас семян – все, что, по их мнению, могло пригодиться выжившим.

Сергей до сих пор помнил, как окликнул гостей из-за ворот мальчишеский басок: «Стой, кто идет?!» И после уточняющих расспросов перед ними появился Герман – чуть живой от усталости, но вооруженный охотничьим карабином и полный решимости защищать свою коммуну до последнего вздоха.

Сергей помнил, как содрогнулись они с Григорием, разглядев руки тех, кто жил в Доме у источника – красные, корявые, многократно растрескавшиеся и зажившие, покрытые ссадинами и мозолями. Помнил, как до слез потрясли трехлетние ребятишки, возящиеся с теми, кто был еще младше. Искренне считающие себя «большими» и изо всех сил пытающиеся помогать.

Они приходили к Дому еще не раз. Чтобы с горечью узнавать о новых смертях. Не всегда – среди малышей, но неуклонно – среди взрослых. До тех пор, пока Герман и Катя не остались совсем одни.

Впоследствии Сергей не раз спрашивал себя: а удалось бы ему самому справиться с тем, что обрушилось на ребят? И вынужден был признать, что едва ли. Весь его жизненный опыт, все навыки воспитания собственных детей возопили бы, что это невозможно! Взвалить на себя такой груз могли только люди, подобные Герману и Кате.

По-юношески отважные. Два года наблюдавшие самоотверженность тех, кто жил и умирал рядом с ними. Уверенные в том, что, коль уж они уцелели – не имеют права опустить руки и сдаться.

Герман не знал, что такое рефлексия, и об ошибках не сожалел. Он был человеком действия.

– Мне на себя-то наплевать, – ероша выцветшие волосы, говорил сейчас он. – Я своих детей, если по-честноку, и вовсе не хочу, на три жизни вперед нажрался. Да и сколько мне кувыркаться осталось, тоже ведь хрен его знает. – Сергей открыл было рот, чтобы перебить, успокоить, но понял, что не нужно. Герман не жаловался, он констатировал известный факт. – Мне за ребят обидно! Растут они – будь здоров, сами видели. И, если у них не только руки-ноги, но и прочие подробности тем же темпом отрастают, то еще пара лет, и всем колхозом – что пацаны, что девчонки – уже искать начнут, об кого бы потереться. Это – к бабке не ходи… Блин. Простите.

Извинился Герман потому, что Сергей болезненно сморщился. Такого рода термины на дух не выносил.

А собеседник его, взявший в руки хоккейную клюшку раньше, чем букварь, стесняться в выражениях не привык. Заботами тренеров, к семнадцати годам Герман стал сильным и выносливым, как тягловый конь, а стараниями спортивных менеджеров был приучен к мысли, что ни одна победа не придет сама. Но вот следить за красотой речи в спортшколе явно было некому – эпитеты центральный нападающий выдавал такие, что у обитателей Бункера очки на лоб лезли. Ведь сколько прекрасных слов изобрели люди, чтобы назвать процесс взаимного влечения! Герман же – хорошо, если именовал это «чпокаться» или «шпилиться», а не как-нибудь похуже.

Сергей считал – оттого, что бедный мальчик еще никогда не любил по-настоящему. Пухлая добрячка Инна Германа обожала, слепому было ясно. А он ее – нет. Заботился, уважал, ценил – но не любил. Вот с Катей, думал Сергей, у них все могло бы получиться. Чудесная была девушка. Улыбчивая, приветливая. Она так странно всегда оттеняла своего сурового компаньона…

– Ты любил Катю? – спросил как-то у Германа Сергей.

Катя к тому времени уже погибла. Герман смерть подруги очень тяжело переживал. Надолго тогда замкнулся, ожесточился, и если бы не постоянная необходимость заниматься детьми – трудно сказать, что с ним стало бы.

Герман в ответ неопределенно пожал плечами.

– Клеиться пытался, в самом начале, она отшила. У нее ведь жених был, помните? До того, как все случилось. Ну, я больше и не лез. Ничего у нас с ней не было.

Времени вам не хватило, вот что, – думал Сергей. Ни на то, чтобы испытать настоящее чувство, ни на то, чтобы проникнуться им. В этом свихнувшемся мире катастрофически не хватает времени. Никому и ни на что…

«Слава богу, – записал он в дневнике, – слава богу, что пока мы – взрослые, образованные люди, терзались безысходностью, пытаясь передать свои знания трем несчастным детишкам, Герман и Катя не сидели сложа руки.

Они, не задаваясь никакой целью и не обладая никакими знаниями, просто помогали выжить случайно подвернувшимся малышам. А в результате воспитали настоящую силу – которая, в отличие от наших подопечных, умеет управляться с новым миром.

Сложенные вместе, знания наших ребят с навыками и сноровкой адаптов, смогут их спасти. Спасти их будущее – единственное, ради чего нам всем, уцелевшим, стоит и дальше цепляться за эту жизнь».

Глава 3. Бункер – Ногинск (33 км)

Кирилл ехал в телеге. Рэдрик и остальные шестеро шли пешком.

Начало путешествия сложно было назвать комфортным – обычно обоз перевозил товары, и место для единственного пассажира в нем расчистили с явной неохотой. Не говоря уж о том, чтобы озаботиться удобством размещения: телегу трясло и подбрасывало на каждой рытвине, Кирилл дважды успел прикусить язык.

Прибор ночного видения, которым путешественника снабдили в Бункере, комфорта также не добавлял. Когда, готовясь к походу, Кирилл только начинал к нему привыкать, это веселило – забавно было рассматривать ставший черно-зеленым мир. А сейчас не расставался с девайсом с того момента, как выбрался на поверхность, и тот успел изрядно надоесть.

Кирилл попытался поделиться ощущениями с девушкой, которая шла впереди, ведя в поводу лошадей. Девушка не ответила и даже бровью не повела, как будто он со стенкой разговаривал.

Звали молчунью Олесей – услышав это красивое имя, Кирилл даже поперхнулся: до сего момента был уверен, что разговаривает с парнем, – а лошадей Дюной и Звездочкой. И это было все, что он сумел выведать у спутницы. Голос девушки оказался еще более сиплым, чем у Рэда, и – возможно, поэтому – общительностью она не отличалась. Впрочем, идущие впереди другие адапты тоже не разговаривали.